1)Средняя Азия 1926г Геологическая экспедиция.

Дарваза-Серный заводэЖемчужина советского Востока(По горам и пустыням Средней Азии Николай Михайлович Федоровский о первых разработках минералов в Туркменистане)
- По горам и пустыням Средней Азии 2965K (скачать fb2) - Николай Михайлович Федоровский
Средняя Азия — страна, замечательная своими контрастами. Это страна крупнейших пустынь в мире, в которых сотни тысяч квадратных километров заняты сыпучими песками, страна с величайшими в Европе и Азии реками, с крупнейшими в мире ледниками, спускающимися с самых высоких горных плато Памира.
Это страна, где тоненькие линии арыка отделяют мир солнца и безжизненного песка от цветущего оазиса с густой и дивной растительностью, живительной тенью и плодородной нивой.
Это страна, где отдельные впадины расположены на сотни метров ниже океана и где поднимается самая высокая в Союзе снежная вершина — пик Сталина, 7495 м.
Я вспоминаю свою первую поездку в Среднюю Азию, почти двадцать лет назад.
Мы направлялись в предгорья Алайских хребтов, чтобы среди диких скал положить начало промышленности редких элементов в нашей стране. Мы спускались в глубокие пещеры, стены которых были полны рудами ценнейших металлов, а покрывавшая их белая корка сталактитов образовывала сосульки, превращая пещеры в грандиозные залы исключительной красоты. Здесь, в горах Ферганской котловины, было создано первое крупное горное предприятие.
Странствуя на автомобиле, пешком и верхом по диким ущельям Средней Азии, мы встречали на каждом шагу остатки древних горных выработок, на каждом шагу убеждались, что тысячи лет назад здесь была цветущая горная промышленность, что богатства Средней Азии еще не раскрыты, что неправы те геологи, которые не верят в скрытые богатства этой замечательной страны.
Решено было поднимать богатства Средней Азии. Собралась группа горячих патриотов этого края. Каждый год отправлялись десятки научных экспедиций. Они осваивали недоступные вершины Памира, ущелья могучих рек и песчаные предгорья великих равнин.
Мы решили овладеть и богатством пустынь. Тщетны были попытки отговорить нас от первой поездки с караваном в пустыню Кара-Кумы. Через восемь дней мы все же достигли замечательных холмов, вершины которых были покрыты сплошным слоем серы. Не прошло и трех лет, как в труднейших условиях песчаных пространств наши технологи построили первый, а потом и второй серные заводы в самом сердце пустыни, нашли воду в огромных площадках красных такыров. Кустарник саксаула превратился в топливо для выплавки серы.
Так создалась первая серная промышленность в нашей стране. Вскоре начали осваивать и другие районы Средней Азии, и сера, это могучее вещество нашей мирной и военной промышленности, этот основной источник серной кислоты, без которой нет химии и нет взрывчатых смесей, вывозилась на спинах верблюдов длинными караванами, пока первая автомобильная дорога не пересекла пустыни, и могучий поток советских машин не сменил наши первые верблюжьи караваны.
Снова прошло несколько лет… Забыты были тревоги и трудности наших экспедиций в пески Кара-Кумов и Кызыл-Кумов. Горная промышленность осваивала новые полезные ископаемые, а за рудниками и заводами приходили дороги, школы, больницы, кооперативы.
И вот много лет спустя, в 1940 году, мы снова в Средней Азии. Но в Средней Азии новой, рожденной к новой жизни. На нескольких автомобилях мы объезжаем ее горные предприятия. Могучие каналы пересекают на каждом шагу нашу дорогу; грандиозные гидростанции заливают электрическим светом города, поселки.
Средняя Азия родилась, наконец, для крупного горного дела. Справа и слева от дороги белеют корпуса заводов и обогатительных фабрик, а ночью сверкают огни металлургических плавок.
Вдали могучие хребты снежным кольцом опоясывают зеленые оазисы; туда врезались уже дороги, на высотах открыты новые месторождения металлов олова и лития. Цинк и свинец составляют основу богатств отрогов Тянь-Шаня. Богатейшие рудники молибдена и вольфрама дают сырье для лучших сортов стали. Руды индия дают металл для прожекторов, висмут используется в медицине, ртуть — для запалов, кобальт — для магнитной стали. Огромные богатства солей фосфора и калия, хлористого натрия и глауберовой соли составляют основу химической промышленности, а электроэнергия мощных горных рек сковывает азот воздуха, превращая его в мирное время в удобрения для полей, а в годы войны — во взрывчатые вещества.
Мы не узнали старой Средней Азии и старой Ферганы. Прерывистым кольцом многообразных руд опоясаны оазисы Ферганской долины. В ущельях гор расположены рудники сурьмы и ртути. Мощные угольные месторождения дают энергию для новой промышленности. Редчайшими металлами снабжаются отечественные заводы.
Средняя Азия сумела поднять свои горные богатства и к богатству хлопка присоединила важнейшее ископаемое сырье.
Средняя Азия цветных и редких металлов превращается сейчас в Среднюю Азию химии и черной металлургии. Перед ней открываются новые блестящие возможности. Нужна наука, чтобы освоить богатства и дать их нашей стране.
И снова, на четвертом этапе овладения богатствами этой страны, нам придется решать большие проблемы ее химизации.
Снова будем объезжать рудники и заводы и гореть любовью к этой чудной жемчужине Советского Востока.
Каракумские пески
Далеко не всякий знает, где находится пустыня Кара-Кумы. Одни путают ее с горным плато Каракорум в Центральной Азии, другие относят ее к Северному Ирану. Еще меньше знают о том, чтó она собой представляет, живут ли в ней люди и какова ее природа.
Три экспедиции Академии наук пересекли эти пески в наименее известных частях. Мне же лично пришлось принять участие в первой и третьей каракумских экспедициях.
Кара-Кумы, «черные» или «грозные пески», тянутся почти от берегов Каспийского моря до течения Аму-Дарьи. По широте они вытянуты более чем на 750 километров, по меридиану — на 500, покрывая собой, таким образом, громадную площадь в 330–350 тысяч квадратных километров[43].
Мы можем разделить Кара-Кумы на три части: восточную, центральную и западную.
Восточные Кара-Кумы ограничиваются с севера Среднеазиатской железной дорогой, пересекающей Кара-Кумы на перегоне почти в 200 километров, между станциями Чарджоу на Аму-Дарье и Байрам-Али в чудном оазисе низовий реки Мургаб. Они окаймляются течениями рек Аму-Дарьи и Мургаба и, повышаясь к югу, переходят в степи предгорий афганских хребтов. Восточные Кара-Кумы изучены лучше других. Многочисленные экспедиции А. М. Коншина, В. М. Обручева, Димо, Дубянского, Палецкого и других пересекали эти пески, частью сыпучие и труднопроходимые на севере и востоке, но переходящие в хорошие пастбища и степи на юге. Эта часть Кара-Кумов почти лишена оседлого и даже кочевого населения и лишь временно используется для выпаса скота туркменами и афганцами в районе культурных полос, вдоль протекающих рек.
Западные Кара-Кумы известны гораздо меньше, хотя и представляют исключительный интерес. Мы можем искусственно считать их восточной границей меридиан Сарыкамышской впадины на севере, пересекающей на юге, как отмечено на карте, железную дорогу между Кызыл-Арватом и Бахарденом. Эта часть Кара-Кумов на северо-западе ограничивается стеной — чинком[44] Усть-Урта, высокого третичного плато, у подножья которого извивается Узбой — сухое русло, очевидно Аму-Дарьи. Многочисленные арыки и остатки древней культуры говорят о цветущем прошлом этого края, когда, вероятно, один из рукавов Аму-Дарьи изливался в Каспийское море. На юге, за линией железной дороги, тянутся хребты Кюрен-Дага и Копет-Дага[45], с вершин которых сбегают воды в северные предгорья. Хотя именно этот район был изучен очень хорошо, а старые пути от Каспийского моря и из Ирана к Хиве и к древнему Хорезму лежали именно в этом направлении, мы очень мало знаем о природе этого края. Но мы имеем основание думать, что это один из интереснейших участков Кара-Кумов, вероятно, богатый серой и другими полезными ископаемыми.
Очень много культурно-исторических и хозяйственных проблем таит в себе эта часть Кара-Кумской пустыни. Здесь, наряду с соляными озерами, богатыми целебными грязями (Молла-Кара), мы имеем и озера пресной воды. Сейчас мы знаем, что здесь и на прилегающем к Кара-Кумам Красноводском плато живет население свыше 20 000 человек; что на некоторых такырах насчитывается свыше ста колодцев и что прекрасные весенние пастбища сменяют здесь густые заросли пустынного дерева — саксаула.
Центральные Кара-Кумы — громадная площадь между Хивой и Ираном, почти никем не посещалась до наших экспедиций.
После смелых работ поручика Калитина (1881), Лессара (1884), Коншина (1888) в прошлом веке и Нацкого (1916) в начале нынешнего столетия мы узнали, что Центральные Кара-Кумы делятся почти пополам линией как бы «старого русла» или чинка Унгуза[46]. К югу от этого Унгуза на 250 километров простираются сплошные пески; на север поднимается так называемое Заунгузское плато, сложенное из коренных пород и постепенно падающее к северу, к Аму-Дарье[47]. Мы знаем также что, не доходя 20–30 километров до Унгуза, среди песков возвышаются знаменитые серные бугры Кырк-Джульба — «Сорок бугров», в которых туркмены и хивинцы издавна кустарным способом добывали серу (кугурт). Именно эта часть Кара-Кумской пустыни и была полем деятельности трех наших экспедиций, и много нового выяснилось в результате их работ.
Песчаная пустыня Кара-Кумы.
Общее строение Кара-Кумов в целом до сих пор не может быть дано, но их можно себе представить в виде песчаной равнины, возвышающейся не более 100–150 метров над поверхностью Каспийского моря, повышающейся к югу и юго-востоку и постепенно падающей к Аралу и Каспию. Эту простую схему, однако, нарушает упомянутый увал Заунгузского плато, где коренные породы на 100 метров поднимаются над песками, более круто обрываясь к югу и спокойно ныряя под пески на севере.
Мы склонны думать, что и в других местах, вне Унгуза и Кырк-Джульбы, коренные породы очень неглубоко залегают под песками и что основные черты природы определяются все же этими коренными породами, образовавшимися как осадки третичных морей, озер и речных систем.
Основной элемент Кара-Кумов — мелкие пески, довольно сильно отвеянные ветром. Они сравнительно темные на юге Кара-Кумов и более светлые, красноватые на севере, где переходят в пески соседних пустынь Кызыл-Кумов. В южной части, прилегающей к горам Копет-Дага, и в самой северной части у Аму-Дарьи к ним примешиваются более мелкие частицы и местами создаются незаметные переходы в пылевидные лессовые почвы Средней Азии. Формы песков необычайно разнообразны. О них мы будем говорить очень много раз, описывая наши путешествия. Но если мы и научились различать и систематизировать эти пески по их форме, то менее успешны наши попытки точно определить причины их изменчивых контуров. Конечно, огромную роль в природе этих песков составляет растительность. Только в немногих местах, особенно прилегающих к Аму-Дарье, мы видим подвижные пески, лишенные растительного покрова, в остальной же, подавляющей части они покрыты кустарником и травой.
Трудно себе представить более чарующую картину, чем пустыня весной. Она цветет и благоухает. Темные и светлые деревья саксаула, этого замечательного богатства песков, сменяются зарослями стройной песчаной акации — «сезена» (Ammodendron). Поверхность песков устлана ковром ярко-зеленого илака. На буграх зеленеет подобный ковылю селин (Aristida). Сильный аромат цветущей пустыни, яркие краски зелени, бодрящий воздух ранней весны — все это лишь кратковременная сказка. Уже с конца апреля начинается умирание едва распустившейся природы. Май сжигает все окончательно. Бураны покрывают всю растительность однообразным налетом песка и мелкой пыли.
Песок накаляется до 80°. Температура воздуха превышает 45°C. Ночи не приносят прохлады. Пыльные смерчи поднимают белые облака солей из шоров или красные глинистые частицы такыров. Цветущие поля превращаются в пустыню на много месяцев — до новой весны[48].
В этой обстановке песков и безводья животный мир не может быть разнообразным. Только стада антилоп — джейранов, преимущественно в центральных частях, где есть еще озера или естественные ямы («каки» или «хаки»), да серая лисица, волк и дикая кошка (песчаный или барханный кот) — в некоторых частях — несколько разнообразят безрадостную картину. Большое количество черепах на Заунгузском плато, обычные для Средней Азии фаланги, скорпионы и кара-курты, многочисленные ящерицы и сухопутные крокодилы — вараны, — а ближе к кишлакам Аму-Дарьи — шакалы, — вот все, с чем приходится встречаться путешественнику-неспециалисту в песках Кара-Кумов.
И, несмотря на всю суровость и своеобразие природы Кара-Кумов, в них обитают свыше ста тысяч человек. Это не кочевники в полном смысле слова, это полуоседлые туркмены, кочующие в узких пределах определенных колодцев. Эти десять процентов населения всей Туркмении — «кумли» («песочные люди») — только в самые последние годы, благодаря энергичной деятельности туркменского правительства, начинают входить в общую семью народов СССР. Ведь тогда, в 1925 году, среди них грамотных было не более одного процента!
Статистика насчитывала в то время во всех Кара-Кумах около 3 миллионов голов скота, преимущественно верблюдов, овец и коз, но точность этих цифр очень гадательна, и они кажутся нам скорее преуменьшенными. Нет, однако, никакого сомнения, что для целого ряда отраслей животноводства Кара-Кумы представляют собой область огромного хозяйственного значения.
Вот что пишет по этому поводу в официальном отчете специальная комиссия по скотоводству, которая производила в те годы ряд обследований:
«Суровые условия жизни и ведения хозяйства в Кара-Кумах издавна определили дошедшую до наших дней практику скотоводческого хозяйства. В то время как земледельческое хозяйство переживало процесс перерождения, скотоводческое хозяйство не изменило своих тысячелетних навыков и методов и характеризуется до сих пор крайне экстенсивной пастбищной формой, заключающей в себе особенности примитивного хозяйства, привязанностью к колодцам и другим водопойным сооружениям, полной зависимостью от естественных осадков и отсутствием практики заготовки кормов. Качество продукции скотоводческого хозяйства (мясо, шерсть, овчина), за исключением каракуля, является низким, и скотоводческое хозяйство, оставаясь экстенсивным и натуральным, не имеет пока промышленного характера.
К числу неблагоприятных факторов, препятствующих развитию скотоводства и повышению благосостояния скотоводческого населения, относится ограниченность водных источников, не позволяющая использовать полностью все пастбища кочевых районов. Устройство новых колодцев и поддерживание в порядке старых стоит значительных средств и является непосильным для скотовода-середняка и скотовода-одиночки. Правительство в 1926–1928 годах оказало большую помощь в строительстве колодцев для скотоводческого населения.
Кочевое скотоводческое население почти поголовно неграмотно, и число грамотных едва достигает одного процента по отношению к общему числу кочевников. До 1926 года среди кочевников не было ни одной советской школы, и только в 1926 году было положено начало этой работе. В 1926 году в городе Красноводске были организованы курсы по подготовке учителей специально для скотоводческих школ.
Заболеваемость среди кочевого скотоводческого населения высока. Антисанитарное состояние аулов и жилищ — главный распространитель массовых заболеваний трахомой, кожными, желудочно-кишечными болезнями и др. Обслуживание кочевого скотоводческого населения медицинской помощью до последнего времени почти отсутствовало в силу того, что вообще мало уделялось внимания скотоводческому населению, с одной стороны, и ввиду недостаточности медицинского персонала, отсутствия средств передвижения и разбросанности кочевников мелкими группами по отдельным стоянкам — с другой. До 1927 года лечебная сеть для обслуживания кочевого скотоводческого населения была слабо организована. Организованные же в 1927 году 9 фельдшерских пунктов находятся непосредственно среди кочевников и обслуживают всецело только их. Отношение кочевников к лечебным учреждениям и медицинскому персоналу весьма благоприятное, обращаемость кочевников за медицинской помощью быстро увеличивается. С ростом авторитета советской медицины табибы (знахари) в местах, охваченных медицинской помощью, свое значение утратили, если не полностью, то, во всяком случае, в весьма значительной доле».
Эти выписки из отчета комиссии по скотоводству показывают быстрый культурный рост страны.
Если мы вспомним, что еще в 1925 году в песках Туркмении ровно ничего не было, то мы не можем не приветствовать проделанную работу — вырытые новые колодцы, 4 культурные базы, кооперативные лавки, 35 школ, 3 кибитки-читальни, кинопередвижку и 9 фельдшерских пунктов, которые явились результатом внимания к «людям песков». К 1928 году кочевое скотоводческое население было объединено 38 аульными советами, объединяющими от 1000 до 7000 человек.
Кара-Кумы оживают. Это больше не пустыня, а «пески» со своеобразным хозяйством и укладом жизни. «Люди песков» — «кумли», по выражению туркмен, — уже не оторванные от жизни, забытые в песках дикари-кочевники, это граждане Советского Союза, строящие в песках новое хозяйство и новую жизнь. Когда мы шли в первый раз в пески, всего этого еще не было. Никто ничего не знал о пустыне и ее населении. Когда мы ехали в третий раз, строительство новой жизни на каждом шагу само говорило за себя.
Моя задача — последовательно изложить наши впечатления от отдельных экспедиций и нарисовать по этапам картину мирного завоевания Кара-Кумов, историю научного и хозяйственного овладения этой областью, по размерам превышающей территорию Англии вместе с Шотландией и Ирландией.
Первая каракумская экспедиция
В пути
Была осень двадцать пятого года. Прошли шумные торжества двухсотлетия Академии наук, и я решил, не предупредив никого, попытаться проникнуть в пустыни Средней Азии. Меня уже больше не манили красочные осенние картины туркестанских оазисов…
…На желтеющих хлопковых плантациях белеют ослепительным светом горы собранного хлопка. Караваны верблюдов и арб медленно, но упорно, длинными извилистыми змейками вьются по дорогам, по безводным пустыням адыров[49], среди зеленеющих возделанных полей и узких улиц кишлаков и аулов[50]. Богатый урожай собрал сюда, в плодородные низины Туркестана, все свободное население. Красиво пестреют яркие краски нарядов узбечек и детворы, и таджикских рабочих, спустившихся из своих горных гнезд к хлопковой жатве…
Но не эти картины манили и влекли меня в Туркестан. Мне хотелось после пестрых и ярких красок богатства и плодородия очутиться в мире безлюдья и тишины пустыни. Мне хотелось понять во всей глубине величие среднеазиатских песков, понять их трудности и опасности, своеобразие их богатств. В Туркестане только пустыня в ее разнообразных проявлениях, в резкой смене с плодородными оазисами может пролить свет на то, как отвоевывал человек у природы ее богатства. Как химику земли мне хотелось самому посмотреть на тот своеобразный мир солей и озер, мир выцветов и песков, защитных корок и пустынных загаров, которые характеризуют пустыню и составляют ее красоты.
Мне вспомнились яркие краски разных руд высокогорных пустынь Южной Африки, я зачитывался описанием сверкающих и переливающихся цветами радуги опалов в пустынях Австралии и, увлекаясь рассказами путешественников по Калахари или Сахаре, рвался посмотреть собственными глазами и понять собственным умом величие пустыни.
С этими мыслями ехал я к своему товарищу по работе — Дмитрию Ивановичу Щербакову, который работал на руднике в Фергане, у подножья снежных вершин Алая. Быстро мчалась «шайтан-арба» — чертово чудище местных жителей, по узким дорогам и переулкам кишлаков, между залитыми водой рисовыми полями, среди сказочной красоты плодородия.
Сочные гроздья винограда свешивались сверху с переплетов домов. Кучи дынь и фруктов заполняли базары. Шумела и кипела рождающаяся жизнь молодого Узбекистана.
И вот я на руднике… Поздно вечером около нашей землянки, перед сверкающими при луне снегами дивной панорамы Алая, я поделился с Дмитрием Ивановичем своими предположениями. Я говорил, что меня влечет Каракумская пустыня не только своими замечательными химическими особенностями и своеобразной природой, но и ее неизведанными серными богатствами.
О них мы слышали уже давно, и о них снова заговорили в 1916 и 1917 годах. Рассказывали об удивительных богатствах, о каких-то горячих вулканических источниках, которые выносили серу и опал и, подобно гейзерам Исландии, образовывали в песках огромные конусы — бугры. Все это звучало чрезвычайно интересно, сулило новые минералогические открытия и, главное, — обещало дать серу, нужную для Советского Союза в больших количествах.
Мы с Щербаковым увлеклись этой идеей. Шлем с рудника телеграмму в Ашхабад, запрашиваем условия, возможность получить караван, найти проводников. И вот ответные телеграммы из Ашхабада получены. Возможность двинуться в глубину Туркменистана ясна, и мы решаемся ехать в Кара-Кумы, в загадочную для нас, величайшую пустыню Средней Азии.
Удобный поезд Среднеазиатской железной дороги уносит нас из Коканда. Через узкие ворота, вдоль берегов мутной Сыр-Дарьи, выезжаем мы из Ферганской низины. Вот долина Зеравшана с ее живописными кишлаками, Самарканд. Постепенно меняются колорит, краски и быт. Синие тона на узбекских халатах сменяются пестрыми нарядами Бухары, красными красками Туркмении. Легкая постройка Узбекистана заменяется новыми линиями архитектуры бухарского дома. Близко теснятся жилища друг к другу под защитой общей стены курганчи[51].
Из удобного вагона с большими окнами мы как бы впиваемся в эти картины красочного Востока. Быстро одна за другой сменяются они с теми же резкими контрастами, которые характерны для природы и жизни Средней Азии. Мощная Аму-Дарья с мутными, шоколадными водами в низких берегах, среди намытых островов и наносов, отделяет нас от Туркмении, и на третий день мы уже в молодом Туркменистане, одной из интереснейших республик Советского Союза. Один за другим мелькают мимо нас цветущие аулы-оазисы Мерва и Теджена. С юга все ближе и ближе теснятся к железной дороге вершины Копет-Дага. На станциях, среди огромных туркменских папах, видны маленькие барашковые шапки иранцев. Серебряные пояса и кинжалы, блестящие серебристые, перетянутые поясами халаты невольно заставляют вспомнить о Кавказе, и почти незаметно, постепенно сближаются, связываются индийские и монгольские мотивы Востока с красотами кавказских горных гнезд Дагестана. Даже само слово «кишлак» сменяется словом «аул». Открытые лица женщин, увешанных серебром; самостоятельность этих женщин, участие их в общественных делах, весь быт и уклад жизни и характер туркмена невольно вводят нас в совершенно незнакомый мир восточного народа, только что просыпающегося от кочевой жизни, полной удали и приключений, к оседлой жизни пахаря.
Независимость, свобода национальностей внесла новую струю в творчество молодой советской республики, и вы чувствуете это биение новой жизни в каждой мелочи.
Однако в самом Ашхабаде нас ждет некоторое разочарование. Никто ничего не знает о песках, все хотят помочь, но «пески» и сами «люди песков» — «кумли» — кажутся чем-то неведомым и таинственным.
В то время на северо-востоке около Сарыкамышской впадины властвовал Джунаид-хан — бывший хивинский хан; некоторые туркменские племена, населяющие северо-запад песков, находились под его влиянием.
— Идти, — говорят, — можно, но вернетесь ли вы живыми — это вопрос!
Мы сидим в Ашхабаде, столице Туркменской республики. С юга ее окаймляют красивые, только что запорошенные снегом хребты Копет-Дага. Как огромная застывшая волна, тянется вал сплошных хребтов, а перед ним, как спокойная гладь моря, — пустыня. Тоненькая лента железной дороги рассекает, как острием ножа, эти два мира, и только отдельными языками врезаются в пустыню зеленые оазисы вдоль быстро текущих арыков и подземных кярызов. Вот она, пустыня Кара-Кумы, вот цель наших стремлений и долгих скитаний!..
Но попасть в пустыню не так легко: надо пройти через всю школу Востока, — надо терпеливо и спокойно научиться ждать. Часы нашей европейской жизни сменяются здесь длинными днями. Восток не спешит. И в мерном качании верблюда, и в тихом журчании вод арыка, и в бесконечно долгом разрешении любого вопроса отражается весь Восток, с сонными, медленными темпами жизни и горячей, еще необузданной, неукротимой кровью.
Мы в Ашхабаде уже восемь дней. Наше путешествие в пустыню требует основательной подготовки. Целыми днями мы рыщем по базарам, магазинам, восточным лавочкам и официальным учреждениям. Снаряжение каравана требует бесконечных забот. Но с нами наше «начальство», наш организатор каравана — старый пограничный волк, знающий каждый уголок, прекрасно понимающий и быт, и нравы, и всю психологию населения.
Нас изводит медленность этих приготовлений, тем более, что это только первый этап, второй будет разыгрываться в Геок-Тепе, в 50 километрах от Ашхабада, где будет составляться караван и откуда мы выступим в пустыню.
Местные научные силы и туркменское правительство с исключительной готовностью помогают нам в наших заботах. В последние годы мало кто с караванами проникал в центральную часть Кара-Кумов, и потому мы запасаемся прекрасной датской палаткой, которую нам дает местный музей, и топливом в виде керосина и спирта, и шубами, и автомобильными очками. Опытный переводчик, знающий местность и психологию населения, прикомандировывается к нам. После долгих сборов мы, грузимся, наконец, в поезд, медленно тянущийся к берегам Каспийского моря, и со всем своим многопудовым скарбом выбрасываемся на аккуратную платформу станции Геок-Тепе.
После восьмидневного пребывания в Ашхабаде новые долгие дни проводим в Геок-Тепе. Верблюды и лошади, корм и седла, курджумы[52] и мешки, бочонки для воды и рис, разговоры с проводниками, собственниками верблюдов и лошадей, переводчики и снова разговоры, разговоры…
Тот, кто не бывал на Востоке, не знает, что такое день и час. Жизнь в ее вековых условиях, созданных изнуряющим солнцем, научила Восток великому принципу — не спешить. И после бурных дней академических торжеств в Ленинграде и Москве, когда не часы, а минуты должны были выдерживаться с огромной точностью, чтобы стройно и гладко провести течение исторических дней, мне здесь, в условиях Востока, все казалось бесконечно долгим и бесконечно медленным. В нетерпении взбирался я на высокую лёссовую стену, окружавшую знаменитую крепость Геок-Тепе, и жадно смотрел вдаль, на мертвую, безжизненную пустыню, образовывающую столь резкий контраст с яркими осенними красками оазиса и синими тонами надвигающихся высот Копет-Дага.
Наконец день выступления настал. Пять верблюдов, четыре верховые лошади готовы. Трое русских, переводчик и три проводника-туркмена составляли наш караван. Напутствуемые работниками местного исполкома, мы двинулись в пустыню Кара-Кум.
Мы огибали остатки крепости Геок-Тепе, образовывавшей ровное квадратное поле, обнесенное большой лёссовой стеной в 4 метра высоты. Дожди и ветры местами уже размыли толстые стены крепости. Глубокие валы оказались занесенными лёссовой пылью. Кое-где белые пятнышки солей напоминали о преддверии пустыни. Сзади, на склоне синеющего Копет-Дага, все суживался и уменьшался зеленеющий оазис Геок-Тепе. Редкие арыки, то сухие, то с мутными потоками воды, пересекали дорогу. Орошаемые ими поля пшеницы и хлопчатника сменялись необработанными пространствами. Раскинувшиеся кое-где зимовки и крупные кибитки нарушали ровные линии степей и полей. Вода, не земля, определяла здесь жизнь и ее границы.
Пустыня началась уже через несколько часов пути за Геок-Тепе. Длинные косы подвижных песков врезались в старые поля поливной пшеницы. Последние арыки приносили сюда свои мутные воды. Сюда же, в глубь пустыни, шли подземные туннели иранских кяризов, которые из глубин почвы собирали живительную влагу, унося ее к границам песков.
Постепенно безбрежный океан песков поглотил караван, медленно, спокойно, как извилистая змея, как серебристая струйка воды, врезавшийся в страшный мир черной пустыни — Кара-Кумов. «Почему называют эти светлые, желтоватые пески черными — „кара“?» — думали мы, пытаясь бурной фантазией осветить угрюмый, однообразный ландшафт. Но и туркмены не могли ответить нам на это, и, только когда грозные силы пустыни во всем бешенстве природных стихий несколько раз пронеслись над караваном, нам стало понятно, что слово «кара» обозначает ту неприязнь, то зло, которое приносит пустыня дерзкому человеку, осмеливающемуся нарушить ее покой.
Начались длинные дни пустынного ландшафта. Тихо, спокойно проходил караван свои 31/2 километра или 33/4 километра в час. Впереди с гордо поднятой головой шел верблюдинер, умевший выбирать дорогу и независимо идти по плотно вытоптанной тропе знаменитого исторического пути из Ирана в Хиву. Вереницей вытягивались и наши лошади, и проводники, шедшие пешком, не желая загружать собой верблюдов с их 10 пудами дорогого груза.
Яркое дневное солнце с палящими лучами сменялось ночными морозами. Днем песок накаливался до 30°, ночью термометр опускался до 7–8° ниже нуля. То холодный, пронизывающий ветер, то снежный буран, то мягкие, ласкающие, то огненные, жаркие, палящие лучи южного солнца — все это сменялось много раз в течение первой недели: это был климат настоящей пустыни со всеми его колебаниями и контрастами. Мы с трудом приспособлялись к этим условиям; усталые после 30-километровых перегонов, разгрузив караван, мы долго грелись у жаркого костра, а затем ночью так же долго мерзли в нашей прекрасной палатке. Наши опасения остаться без топлива оказались напрасными. Местами мы шли как бы в лесу прекрасного саксаула и сезена: сухое дерево было всегда в изобилии, и даже был случай, когда от пламени нашего костра чуть не начался «пожар» в пустыне.
Пески тянулись то длинными увалами, то отдельными холмами и кочками. Только изредка они переходили в сыпучие гребни и барханы. Целые косы и горы желто-серого песка пересекали дорогу, с трудом переправлялись через них наши верблюды и лошади. Песок к северу становился все крупнее и крупнее.
Пески перемежались ровными площадками такыров и торов, иногда в несколько квадратных километров. Первые были покрыты красным глинистым покровом, очень твердым и звенящим под копытами лошадей, вторые носили характер солончаков и были мягки и вязки. Особенно для нас были важны такыры, так как вся жизнь пустыни сосредоточивается вокруг этих площадок. Все тропы, пересекающие пустыню, сходятся на такырах, все население в каждом своем движении связано с ними, около них же теснятся многотысячные стада верблюдов и молодняка.
Не земля и песок, а вода определяют весь быт и географию, всю экономику и всю психологию пустыни и ее обитателей. Когда вода после весенних и редких осенних дождей падает на поверхность такыра, она образует на ней как бы озеро и стекает по маленьким вырытым канавкам в пески, где и впитывается. Хитроумный житель песков знает, где надо вырыть свой колодец, чтобы из глубины 8–10 метров получить воду, правда, обычно соленую или даже горькую. Десятки колодцев теснятся в таких песчаных косах такыра, и около них ютится жизнь одного или двух десятков кибиток туркменов.
Никто из нас не ожидал, что здесь, в этих безбрежных песках, имеется столько населения, жизнь которого тесно связана с этими такырами; многие тысячи голов верблюдов, стада верблюжьего молодняка, огромные стада баранов, оказывается, привольно живут на этой территории, затерянной среди песков.
Караван на 80-м километре к северу от Ашхабада.После [Каракумского] автопробега 1929 г. у самолета - А.Е. Ферсман и командор пробега Б.А. Богушевский [на аэродроме в Чарджоу]. (Ферсман, 1960, с.271). Фотоархив Мин. музея им.А.Е. Ферсмана РАН.