Военная медицина к середине XIX века оставалась, в сущности, средневековой. Неизбежные массовые ампутации, отсутствие обезболивания и большая смертность в госпиталях были ее спутниками. Для изменения требовался прорыв, и человек, которому его предстояло совершить, ещё не знал своей судьбы. Звали его Николай Пирогов. Он начал свою карьеру с подделки документов. 14-летний Коля, приписав себе два года, попытался поступить в университет на казенный кошт. На бюджетное отделение, говоря нынешним языком. Пирогов выдерживает экзамены и начинает учиться. Ну, насколько тогда учили: «Я, во все время моего пребывания в университете, ни разу не упражнялся на трупах в препарировочной, не вскрыл ни одного трупа, не отпрепарировал ни одного мускула», — писал он в воспоминаниях.

После окончания курсов Пирогов, в числе лучших студентов, отправился в «Ливонские Афины» — Дерпт, славный своим университетом. Там они должны были подготовиться к визиту в Европу и поучиться у лучших врачей мира. Но в 1830 в Европе произошли очередные смятения и неурядицы, Пирогов задержался в Дерпте дольше, чем рассчитывал, и, чтобы не скучать, написал там диссертацию на получение докторского звания (сейчас это называется «дипломный проект»). В отличие от большинства нынешних дипломов, это была настоящая научная работа — её перевели на немецкий и опубликовали, она вызвала интерес в Европе.

Позже Пирогов успеет поучиться в Германии, и снова вернётся в Дерптский университет, где станет профессором. После Европы Пирогова ждала вакансия в Медико-хирургической академии (ныне Военно-Медицинская академия). Он учил студентов не только в аудиториях, но и на обходах, заставлял разбирать больных, ввёл дежурства студентов в клинике. Там он проводил свои первые успешные эксперименты по борьбе с «госпитальными заразами» — на лето переводил пациентов в палатки, пока больничные здания проветривались и окуривались серой. Успешно: «Учредив особое гангренозное отделение, изгнав губки и перевязки ран церетами и мазями… я достиг того, что в последние 8 лет исчезли из моей клиники все формы госпитального омертвления», — писал он. А потом события понеслись вскачь. В Россию пришли сведения об успешном обезболивании! А времена были суровые: «Устранение боли при операциях — химера, о которой непозволительно даже думать», — французский хирург Вельпо.

В 1846-1847 годах почти одновременно в качестве средств анестезии дебютировали эфир, хлороформ и закись азота. Пирогов, будучи по своему образованию немцем, подошёл к делу с очень немецкой основательностью. Он не рвался быть первым в России хирургом, испытавшим наркоз при операции — сначала пятьдесят опытов на здоровых добровольцах (и на самом себе)! Пирогов стал первым в России, и, наверное, в мире, врачом, сделавшим и задокументировавшим триста операций под эфиром. И Пирогов же привёл наркоз на поле боя, сделав, таким образом, первый шаг к современной военно-полевой хирургии (хотя термина такого еще не было). В 1847 году по Высочашему повелению отбыл на Кавказ, где и родился заново как военно-полевой хирург. Отправился туда Николай Иванович, будучи ревностным последователем «отца скорой помощи» Ларрея, и, стремясь ампутировать как можно быстрее, сразу после боя этеризировал (то есть, давал больному вдохнуть эфир для анестезии) и ампутировал раненых там, где они лежали. Он был полон гнева на врачей, не торопящихся с ампутациями. Однако уж чего-чего, а видеть и анализировать Пирогов умел. И услышав об огромных успехах местных знахарей — гакимов — в лечении огнестрельных ран, он внимательно посмотрел и тщательно проанализировал народный опыт. По мнению Пирогова, успехи эти зависели от множества факторов. Гаким мог посвятить целые дни уходу за одним раненым. К ним обращались из русских офицеров те, кто уже разочаровался в официальной медицине и был готов перенести любые манипуляции. Каждый их успех громко обсуждался, а неудачи воспринимались как неизбежное зло. Они не ампутировали — совсем. Но они расширяли и прижигали рану (Пирогов усматривал в этой привязанности к едким веществам арабские корни), отсасывали гной через просверленный рог, использовали свежую овечью шкуру в качестве лубка (ссыхаясь вокруг поврежденной конечности, она становилась твердой) и кормили раненого легкоусвояемой пищей.

По словам самого Пирогова, именно на Кавказе он начал выходить из порочного круга ранних ампутаций и энергичного антифлогоза. Там же он сделал очень важные наблюдения над зависимостью характера ранения от типа пули — черкесские пули были меньшего калибра и, ввиду отсутствия в горах Кавказа свинца, латунные. Вернувшись в Санкт-Петербург, он явился с докладом к министру — впервые в мире обезболивание в полевых условиях! Министр слушал рассеянно, а на следующий день Пирогов получил…выговор. Он, оказывается, не в том вицмундире явился на доклад! Пирогов писал, что после этого с ним сделался «истерический припадок с корчами». Но министры приходят и уходят, а травмы остаются. Свежая овечья шкура Пирогова не удовлетворила. Крахмальная повязка лучше, но крахмал размокает от гноя. В Италии, говорят, делают повязки, пропитанные жидким гипсом? Пирогов попробовал и пришёл в восторг. «Налепная алебастровая повязка» (гипсовые бинты Пирогов не любил, считая их дорогими и непрактичными) идеально подходила для новых идей — «сберегательного лечения».

А ещё появилась новая операция — костнопластическая ампутация по Пирогову. Суть её в том, что при ампутации части стопы спил большеберцовой кости закрывается спиленным участком пяточной кости, что дает гораздо более удобную культю. Такой подход тоже его мировой приоритет. В общем-то, Пирогов уже вписал свое имя в историю медицины, причем золотыми буквами и не один раз. Но самая известная его работа была еще впереди. О ней — следующий материал (щёлкните мышкой на слова, выделенные оранжевым, для того, чтобы прочитать продолжение повествования).