Ведьм на Руси убили меньше, чем в Европе. Но верили в них так же крепко, и смерть назначали ту же: сжигали заживо. Если только ведьма не была слишком знатной… Например, членом царской семьи. Злая царица

Когда царь Иван Васильевич начал бесчинствовать со своими опричниками по Москве и люди, от мастеровых до бояр, ночами прислушивались со страхом, не стучат ли копыта на улице, не кричат ли пьяные голоса, — в это время почти открыто пошёл говор: всё это царевна Кученей, Марья Темрюковна, ведьма, околдовала царя. Да, может, и не просто околдовала: послал он свататься к ведьме почему? Он же внук двух колдуний-ворожей! Мать его матери, сербка, известная была колдовка, а мать отца, небось, росла у латинян, да и у самой глаз чёрный… Ведьма была царица-бабка, ведьма была боярыня-бабка, и семя их колдовское, бесовское. Покойная царица, Анастасия, молитвами ещё держала царя в узде и в человечьем обличьи, а как умерла, как взял он свою Темрюковну-нехристь в палаты, так и разошёлся по бесовской своей природе. И Темрюковна только подстрекает, на ушко шепчет, ночами лобзает, чтобы разжечь Ивана Васильевича похоть до страшных пределов — и идёт он тогда насиловать баб и девок, боярынь и боярышень, и хохочет страшно в ночи. А как же Темрюковна не ведьма-то? Глаза чёрные зыркают, зыркают, то и дело под нос бормочет по‑татарски, а до свадьбы ещё мужской наряд, говорят, носила, на коне скакала, по‑мужски дралась с братьями заодно. Кто повежливее, зовёт её «поляницей», то есть богатыркой. А так мужское-то носить грешно, так делают, чтобы беса потешить… Бедной Марии Темрюковне, урождённой Гющеней, не повезло. Она стала заложницей политических игр. Отец её, союзник Ивана Грозного на Кавказе, кабардинец князь Темрюк Идарович, послал в Москву двух её любимых братьев — всё детство они о ней пеклись, играли с ней и действительно учили джигитовать. В те времена на Северном Кавказе знатные девушки нередко учились и верхом скакать, и из лука стрелять. Мало ли, как повернётся: братья уедут воевать, а на твою крепость прибегут враги. Надо уметь оборонить! Конечно, чтобы поберечь скромность, девушка это делала в мужской одежде. Но какое в этом колдовство?

Один из братьев Гющеней остался мусульманином, другой принял православие — не из политических ли соображений, чтобы свои люди всегда были у Темрюка и потомства его в Москве? Второй-то, Михаил в крещении, и нахваливал сестру царю: и умница, говорит, у нас она, и красавица, и честь свою бережёт, на мужчину глядит только если в него из лука целится. Когда молодой царь потерял свою любимую царицу, сразу пристали к нему бояре: надо, мол, торопиться род царский продлевать. Следующую бери. Тут Иван Васильевич и вспомнил про умную и скромную поляницу Гющеней. Для свадьбы её крестили, дары царские подарили, в тереме заперли и… Чуть не сразу царь забыл о прекрасной черноглазой горянке. Днём она гуляла по садочку с девушками из терема. Ночью приходил он порой, пьяный. Исполнял супружеский долг. А до сердца не допускал. Потом и о долге напрочь забыл… Нет, не советовала Марья Темрюковна мужу по Москве пьяным сотоварищи скакать, из домов купеческих и боярских дочек за косы выволакивать. Не колдовала она ни чёрными глазами, ни кабардинскими словами. Наоборот, всё по монастырям ездила — по‑другому в те годы женщина путешествовать не могла. Восемь лет ездила, потом из одного, вологодского, вернулась в терем, легла и умерла. Было ей — едва за двадцать. Отчего померла — Бог весть. Царь сказал: опять мне жену отравили. Народ шептался: не он ли и извёл? Чародеица презлая На Руси ведьмой было стать легко. Первым признаком было — если ты разом женщина и нерусь, особенно если черноглаза. Византийская царевна Зоя, она же Софья, нашедшая после падения империи приют у папы Римского, была как раз черноглазой. Правда, в Италии за ней ничего колдовского не замечали. Напротив, Зоя была настолько скромной, казалось, девушкой, настолько безупречной в европейских манерах, что в жёны московскому князю Ивану (будущему дедушке Ивана Грозного) её предложили, держа в уме использовать как проводницу европейских интересов, особенно папы Римского. Уже то, что итальянцы показали Зою-Софью сначала великому князю на портрете, смутило умы московитов. Не кощунство ли — на иконе девицу рисовать? Нет ли тут… дурного чего? А всё же породниться с последними византийскими императорами политически было выгодно. Зою повезли в Москву. Увы! Европейская на вид принцесса оказалась, к досаде папы Римского и всего католического мира, на самом деле прежней восточной дикаркой. Она не просто не пыталась говорить в Москве о католичестве, но и показала себя ярой православной, а на новом месте начала вводить вовсе не итальянские — напротив, византийские обычаи. Ещё бы! Неприкаянная царевна обрела себе царство, размером немногим хуже того, которым правила когда-то её семья.

Хотя Софья не всем московитам показалась хороша собой, великий князь в молодой жене души не чаял. Нравились ему и её яркое лицо, и звучная, по‑особому поставленная, «книжная» речь — не хуже какого-нибудь учёного инока говорила! По сердцу были имперские её придумки, особая величавость, умение придать эту величавость всему, что окружало. Великий князь неутомимо посещал покои своей Софьи, Софья так же неутомимо дарила ему детей. «Присушила… приворожила… в рот ей смотрит, в постели советуется — не колдовство ли?» — очень быстро стали шептаться вокруг. Но ропот оставался ропотом. Жить все хотели. Единицы писали в письмах: «В предобрый русских князей род всеял дьявол злые нравы, наипаче же женами их злыми и чародейцами», — это Андрей Курбский о Софье. «Греческая чародеица» — называет напрямую в другом письме. Сердца вынимала человеческие Не лучшая слава была и о другой бабке Грозного, матери Елены Глинской, Анне. Уже то, что ее дети — и Елена, и сын Иван — были рыжими, настораживало. Но саму Елену, надо сказать, в чародействе редко попрекали. В народном сознании ведьмой должна была быть женщина в летах. Пока дойдёт очередь дочери ведьмовскую силу передавать — самая уже ведьма будет старухой, у дочери её своя дочь будет. А по-другому ведьмами не становятся, разве что через чернокнижие начнут чародействовать (не от учёности ли Софью за ведьму держали?).

Когда ради рыжей юной Елены Глинской царь Василий вдруг сослал в монастырь — чего не было видано прежде — жену свою Соломонию, уже стали говорить: приворожили царя! А когда потом он стал в польское платье рядиться, на польский манер подбородок и щёки брить, оставляя одни только усы, волосы отпускать длинные не по-русски, тут уж совсем стало ясно. Был царь православный, а стал околдованный. И виновную нашил быстро. Мать Елены, сербка Анна Якшич, была и черноглаза, и постоянно справляла защитные сербские обычаи. Что для неё было обычаями — для московитов было волхвованием. При Грозном, после великого московского пожара, когда сгорела треть столицы и с нею четыре тысячи человек, толпа вспомнила о сербке. «Волхвовала, вынимала сердца человеческие, да клала их в воду, да тою водою, ездя по городу, кропила — оттого Москва и выгорела!» Анны в Москве в то время не было, так что толпа растерзала её сына Юрия Глинского. Но этой крови людям было мало: они отправились искать сербку в летний дворец Ивана Васильевича. Требовали у царя отдать колдунью. Он в ответ велел страже тут же начать казнью казнить тех, кто громче всего кричит… Бунт закончился моментально. Да и, говорят, подбили на него Шуйские, и про сердца кричал тоже человек от Шуйских. У них была с Глинскими своя борьба за власть. Анна вскоре от греха подальше постриглась в монастырь и там закончила свою жизнь, в точности, как соперница её дочери, царица Соломония. Удивительно, но ведь и Соломонию обвиняли в колдовстве. А делал это… Сам царь Василий. За двадцать лет супружеской жизни он как-то понял, что всё между ним и женой ненастоящее было. Удерживала при себе ворожбой. А иначе зачем он её столько терпел? Она ведь была бездетна. Не мог же он её любить да разлюбить — тогда, выходит, он виноват, а не она. Помогала рыжей Елене Глинской, по слухам, не только мать. Муж её Василий, по меркам своего времени, был уже стар. Как бы он зачал сына Ивана так быстро? Говорили, что Елена привезла чухонку-ведьму, которая и устроила ей зачатие. Только ничего хорошего из ребёнка, которого «наколдовали», вырасти не могло. Быть может, такими соображениями утешали себя бояре, когда травили вдовую царицу, чтобы править без неё при малом царе, когда мальчика-царя запирали голодным и холодным в тереме, смеялись над ним, издевались и, может быть, даже поколачивали. Всё равно бесовское семя. А много позже, когда вырос из мальчика в тереме злющий царь, родня боярская говорила: ну, не говорили ли мы все. Ведьмачонок, внук двух ведьм! Правильно его не жалели. Не только царицы В допетровские времена ведьм казнили охотно, а выискивали ещё охотнее. Далеко не каждую жгли или предавали другой смерти. Во‑первых, многие слишком высоко вознеслись. Во‑вторых, в народе ведьмы считались чем-то опасным, но, скорее, необходимым. Кто ещё снимет порчу, наведённую на поле другой, чужой, видно, ведьмой? Кто всех бесов в лицо знает и может их отвадить, умилостивить, обмануть? В общем, своя ведьма была нужна, и на куски её рвали только в случае крайнем: например, когда от мора все коровы в деревне погибали или слишком много детей уносила весенняя дизентерия. Казнил за соучастие в колдовстве свою тёщу, мать Марфы Собакиной, Грозный. Будто бы та передала ей колдовское зелье после свадьбы. Вроде бы для чадородия, но в итоге молодая царская жена, не успев царя потешить, в землю слегла. Сожгли в срубе как ведьму главную пропагандистку Стеньки Разина, одну из его воевод, буйную и мятежную монахиню Алёну Арзамасскую. Во‑первых, не просто же так ей удавалось одними только словесами насобирать Стеньке столько народа воевать — колдовские небось были словеса. Во‑вторых, она плесенью гнойные раны лечила. И ведь вылечивала! У добрых докторов люди с такими помирали, а от её гнуси — вставали на ноги. Без дьявола, без колдовства тут обойтись не могло. Наконец, в-третьих, когда пытали её, ни слова она не сказала, ни стона не выдала. В общем, по всем признакам была монахиня Алёна ведьмой.

Сожгли, как ведьму, Марью Нетшину, жену Андрея Дмитриевича, боярина при князе Иване Можайском. Кто знает, чем боярин прогневил своего господина, но князь (внук Великого князя Дмитрия Донского, между прочим) схватил и его, и его детей, а жену его предал огню. Может быть, наоборот, она его «колдовством» прогневала — и за то пострадали муж и дети? В чём состояло это колдовство? Не заломы же оставляла Марья Нетшина на полях, как сельские ведьмы? Может, книги читала на немецком? Может, глаза у неё были чёрные? Ни одна летопись не даст ответа. Сыны её, впрочем, не пропали. Младший стал окольничьим при Иване III. А уж скольких сожгли простых баб, «жёнок Агафий» или «Марфушек» — никто никогда подсчитать не сможет. Некоторые и в бумаги не попали. Зато по самым знатным, самым известным колдуньям Руси ясно: чтобы быть ведьмой, много не надо было. Чёрные глаза. Нерусское происхождение. Да просто любовь мужа. Какой муж свою жену без помощи дьявола жену-то полюбит, а? #ТайныИстории #ЖенскийСледВИстории