Косыгинская реформа: почему Брежнев дал задний ход

В 1965 году Советский Союз замер в ожидании перемен. После хаотичных реформ Никиты Хрущёва экономика страны задыхалась: заводы работали по устаревшим планам, колхозы едва сводили концы с концами, а прилавки магазинов пугали пустотой.
В этот момент на сцену вышел Алексей Косыгин, председатель Совета Министров СССР, с амбициозной реформой, которую позже назовут его именем. Она обещала встряхнуть заскорузлую плановую экономику, вдохнув в неё элементы рыночной свободы.
И поначалу всё шло как по маслу: в «золотую пятилетку» (1966–1970) экономика рванула вперёд, рост доходов бил рекорды, а люди наконец-то начали видеть больше товаров на полках. Но к началу 1970-х реформа заглохла, словно старенький «Запорожец» на обочине. Почему же Леонид Брежнев, изначально благословивший этот эксперимент, резко нажал на тормоза?
Реформа, которая обещала чудо
Алексей Косыгин был не из тех, кто бросался в авантюры. Спокойный, деловой, с репутацией хозяйственника, он видел, что советская экономика трещит по швам. Плановые показатели, спущенные сверху, душили инициативу предприятий, а сельское хозяйство, измотанное хрущёвскими экспериментами, не могло прокормить страну. Косыгин, вдохновлённый идеями экономиста Евсея Либермана, предложил революционный для СССР шаг: дать заводам и фабрикам больше свободы.
Суть реформы была проста, но дерзка. Предприятиям сократили число обязательных плановых показателей с 30 до 9, разрешили самим решать, что и как производить, и — о, ужас! — ввели понятие прибыли. Теперь завод оценивали не только по тоннам выпущенной стали, но и по тому, насколько эффективно он работает.
Часть заработанных денег можно было пустить на премии рабочим или модернизацию. В сельском хозяйстве тоже запахло переменами: закупочные цены на зерно и мясо подскочили в 1,5–2 раза, колхозам снизили налоги и дали льготы за перевыполнение плана. Совнархозы, детище Хрущёва, разогнали, вернув управление отраслям в руки министерств. Казалось, СССР вот-вот сделает рывок в светлое будущее.
И рывок случился! Восьмая пятилетка стала золотым временем: экономика росла на 7,8% в год, зарплаты увеличились на 220%, а производство товаров — от телевизоров до пальто — скакнуло на 203%. Люди начали жить чуть лучше, а директора заводов впервые почувствовали себя не просто исполнителями, а хозяевами своего дела. Но этот праздник длился недолго.
Почему всё пошло не так?
Первые трещины в реформе появились уже через пару лет. Оказалось, что рыночные механизмы в плановой экономике — как прививка чужого органа: организм их отторгает. Государство по-прежнему диктовало цены, привязывая их к себестоимости продукции. Хитрые директора быстро смекнули: чтобы показать «прибыль», проще раздувать расходы, чем оптимизировать производство. В итоге вместо эффективности начался рост цен и бюрократический хаос.
Но главная беда пришла не из экономики, а из Кремля. Косыгинская реформа напугала партийных «ястребов», таких как Михаил Суслов, главный идеолог Политбюро. Для них слова «прибыль» и «самостоятельность» звучали как ересь. «Это же капитализм!» — шептались в коридорах власти.
Реформа подрывала контроль партии над экономикой, а это для советской элиты было равносильно катастрофе. Даже Леонид Брежнев, который поначалу поддерживал Косыгина, начал нервничать. Ему, как генсеку, нужна была стабильность, а не рискованные эксперименты.
Тут подоспел ещё один «подарок» — нефтяной бум 1970-х. Мировые цены на нефть взлетели, и в СССР хлынул поток «чёрного золота». Зачем ломать голову над реформами, если можно просто продавать нефть и закупать импортные товары? Нефтяные деньги создали иллюзию благополучия: убыточные заводы поддерживали субсидиями, а дефицит в магазинах маскировали импортом. Брежневу это понравилось — меньше головной боли, больше лояльности от подчинённых.
Политика против прогресса
Реформа Косыгина требовала не только экономических, но и политических изменений. Нужно было менять систему управления, бороться с бюрократией, вкладываться в новые технологии. Но партийная верхушка, состарившаяся вместе с Брежневым, была к этому не готова.
Политбюро, где средний возраст приближался к пенсионному, цеплялось за привычный порядок. Косыгин, несмотря на свою репутацию, оказался в меньшинстве. Его идеи поддерживали технократы и часть интеллигенции, но противостоять партийным тяжеловесам он не смог.
К тому же реформа выявила слабости самой системы. Плановая экономика не терпела свободы: предприятия, получив самостоятельность, всё равно зависели от министерств, а низкая производительность труда и отсталые технологии тормозили прогресс. Реформа словно пыталась заставить старый паровоз ехать со скоростью электровоза — без капитального ремонта это было невозможно.
Что осталось от реформы?
К началу 1970-х Косыгинская реформа тихо умерла. Её не отменили громким указом — она просто растворилась в бюрократических кабинетах и нефтяных доходах. СССР вернулся к старой доброй директивной экономике, которая вскоре привела к «застою». Полки магазинов снова пустели, а экономический рост замедлялся. Косыгин, разочарованный, отошёл на второй план, уступив место брежневской стабильности.
Но реформа не прошла бесследно. Она показала, что даже в рамках социализма можно искать новые пути. Идеи Косыгина позже всплыли в перестройке Горбачёва, хотя и с другими результатами. А главное — реформа стала напоминанием: без смелости и готовности к переменам даже самые лучшие планы обречены на провал.