Жизненные истории

Огромные железные ворота женской колонии номер один открылись. – Широкова, на выход! – скомандовали в спину. Сделав неуверенный шаг вперед, я остановилась. – Давай, давай. Не задерживай, – уже мягче добавила надзирательница, сопровождавшая до выхода. – И не возвращайся сюда больше! – Да уж, – хмыкнула я, и натянула капюшон куртки поглубже на голову. Ворота, гулко стукнувшись, закрылись за спиной. Свобода. Оглядевшись, я втянула носом прохладный октябрьский воздух так сильно, насколько хватило легких. Осужденных, конечно, выводили на прогулку регулярно, но воздух за воротами тюрьмы был свежее, слаще и пах по-особенному. Закинув рюкзак с нехитрым скарбом на плечо, я двинулась в сторону дороги. Дойду до автобусной остановки, доберусь до ближайшего города, оттуда и до родного города N можно добраться. Нужно будет найти телефон и позвонить матери, предупредить о приезде. Сколько слез было пролито ею в зале суда! Каждое заседание мама билась в истерике, умоляла отпустить меня и уверяла всех в моей невиновности. Но когда суд вынес обвинительный приговор, посчитав мою вину полностью доказанной и определив срок наказания в восемь лет лишения свободы, маму словно подменили. Она сидела каменным истуканом, цвет ее лица становился то белый, то серый. Когда на моих руках застегивали наручники, я звала ее, плакала, умоляла присмотреть за Светочкой, но мама даже не поворачивала головы. Лишь когда меня повели к выходу из зала суда, она бросилась ко мне. Вокруг словно свет загорелся. Я, как могла, направилась телом навстречу. Знала, что приставы не позволят обняться, но очень хотелось почувствовать ее тепло хоть на секундочку. Мой порыв мама прервала резко и грубо, влепив пощечину. Я отпрянула назад, удивленно вытаращившись. – Светочку? – прошипела она, – я-то присмотрю, а ты о ней забудь! Ребенку не нужна мать уголовница! Окинув меня презрительным взглядом, она развернулась и вышла из зала суда. Я смотрела вслед и не могла поверить, что эта ледяная женщина только пару дней назад яростно бросалась на мою защиту. – Еще помиритесь, – тихо сказал пристав, взяв меня под локоть, – отойдет, мать все-таки. Пройдемте. Опустив голову, чтобы не было видно слез, я молча проследовала за ними. Весь путь до машины мы шли в тишине, а когда меня усаживали в автозак, пристав посмотрел на меня и полушепотом произнес: – Вы все сделали правильно. Я кивнула. За время отсидки мать ни разу не приехала и не отвечала на звонки. Лишь однажды, спустя год, мне передали конверт без обратного адреса. Внутри лежала фотография дочери. Света стояла с большим букетом хризантем на фоне вывески «В добрый путь, первоклассник!». Моя милая, улыбчивая девочка совсем выросла, а мамы нет рядом. В такой важный день я не смогла проводить ее во взрослую жизнь. Утирая слезы, я гладила пальцем фотокарточку и повторяла, как мантру: – Все будет хорошо. Все наладится. Все обязательно наладится! Сунув руку во внутренний карман куртки, я вытащила заветное фото. Казалось, вся моя жизнь была полностью посвящена этой фотографии, на ней теплится душа моего ребенка. Единственное, что поддерживало во мне жизнь и давало силы. Изображение потускло от времени, фото немного истрепалось от постоянной носки в кармане, но это – самое дорогое, что у меня было. – Скоро увидимся, – шепнула я и аккуратно убрала фото в карман. Старый, грязно-желтый ПАЗик остановился передо мной и открыл скрипящую дверь. Из урчащего нутра пахнуло затхлостью и бензином. – Тьфу, гроб на колесах, – встав на первую ступеньку, подумала я. Потертые сидения с потрескавшимся дерматиновым покрытием выглядели так неопрятно, что садиться не хотелось. Сколько ехать до города я не знала, плюхнулась на первое попавшееся сидение, поставив рюкзак на соседнее. Никаких табличек с указанием стоимости проезда не было, поэтому я приготовила пятидесятирублевую купюру и, натянув воротник водолазки на нос, откинулась в кресле. Кондуктор не спешила с обилечиванием, я была единственным пассажиром. Она стояла возле водителя, живо о чем-то с ним беседуя. О чем, я слышать не могла из-за шума и лязга разваливающегося автобуса, но по выразительным взглядам, бросаемым в мою сторону, догадывалась, что речь обо мне. Кондуктор быстро говорила, эмоционально размахивая руками и периодически поднимая указательный палец вверх. Водитель, поглядывая на меня в зеркало заднего вида, согласно кивал. – Рада, что своим появлением скрасила ваш скучный рабочий день, подумалось мне. Что ж, привыкай, Широкова. Клеймо зечки всегда будет идти рука об руку с косыми взглядами и осуждением. Плюнув на парочку сплетников, я натянула капюшон поглубже на лицо и отвернулась к окну. У меня целая куча своих проблем, которые нужно решать. Во-первых, нужно найти телефон, позвонить матери, предупредить о приезде, купить билет до N… После этих размышлений мой живот заурчал, давая понять, что в списке важных дел явно не хватает обеда. Когда в далеке начали появляться первые высотки, кондуктор оторвалась от разговора, и направилась ко мне. -Здравствуйте, – как можно вежливее поздоровалась я, – скажите пожалуйста, сколько стоит проезд? – Тридцать два рубля, – Кондуктор смерила меня презрительным взглядом. – Один, пожалуйста, – я протянула ей купюру, изобразив на лице самую приветливую улыбку. Никак не отреагировав, она взяла купюру в руки. – Вижу, что один, не слепая. Помельче нет? У меня сдачи не будет. Я отрицательно мотнула головой. – У меня сдачи нет, – повторила она почти по слогам и уставилась на меня. – Давайте тогда без сдачи, – согласилась я, все понимая. Понимая, что в их глазах я даже не человек, а грязь. Понимая, что она меня презирает только за то, что я сидела. Считает меня ничтожеством. Да и плевать. Ее мнение меня мало волнует. Оторвав билет, она бросила мне его на раскрытую ладонь и, развернувшись, торопливым шагом направилась к водителю, где уже через минуту снова что-то бурно обсуждая, кривляясь в улыбке. Автобус остановился напротив старого, видавшего виды, кирпичного здания с выцветшей и покосившейся надписью «Копылино». Закинув рюкзак на плечо, я встала у задних дверей, ожидая, что их откроют. Но водитель открыл только передние, наблюдая с кондукторшей на мою реакцию. Ладно, я не гордая. Проходя мимо них, буркнула «спасибо», особо ни к кому не обращаясь. – Зечка, – бросил водитель и сплюнул в открытое водительское окно. На секунду я замерла. Наглый боров откровенно меня провоцировал. Развернувшись, я посмотрела на него – отвратительная ухмылка расплылась по его сальной роже. – Да пошли вы, – сказала я, и улыбнувшись во весь рот, спрыгнула со ступенек автобуса. Самый важный урок, который я вынесла за последние восемь лет – не вестись на провокации. II В единственную билетную кассу стояла очередь. Заняв место, я достала кошелек и пересчитала наличность. Не густо, но на дорогу должно хватить. Кто-то дернул меня за рукав. – Теть, купи билет! – конопатый мальчишка лет двенадцати переминался с ноги на ногу. – Какой билет? – Ну, до Москвы. Ответить я не успела. Крупная женщина в форме охранника схватила его за ухо и, с силой вывернув, потащила к выходу из здания вокзала. – Ай, пусти! – Кричал мальчишка и ужом извивался в крепкой хватке охранницы. – Как вы мне надоели! Чеши отсюда, попрошайка, пока ментов не вызвала! – открыв дверь, женщина с силой вытолкнула его наружу. – Дура! – Поговори мне еще! – Погрозила она кулаком и закрыла дверь. – Правильно, – поддержала ее старушка, стоявшая передо мной в очереди, – напросят так, потом бегут в магазин и бутылку покупают. – Да вы что! – я была искренне удивлена – какой бутылкой? Он же ребенок еще! – Что ты, – замахала она руками, – знаешь, какие они сейчас, дети эти? И курят, и пьют. Я по телевизору видела. Даже родителей из дома выгоняют. Вон, Мишка, сосед мой из 44 квартиры, – старушка перешла на шепот, -здоровый лоб, почти двадцать лет, а не работает! Точно наркоман! – Ваша очередь, – я мягко подтолкнула ее к билетному окошку, благодаря всех богов, что подошла ее очередь. Слушать о проблемах пьянства и курения среди подростков было невыносимо. Оплатив свой билет, я сунула его в карман и обратилась к кассиру: – Не подскажете, у вас есть телефон, которым можно воспользоваться? Девушка в окошке, не поднимая головы, указала рукой вправо от себя и вернулась к подсчету мелочи. – Спасибо. Таксофон выглядел так, словно не работает лет сорок. Сняв трубку, я приложила ее к уху. На удивление гудок был. Быстро набрав домашний номер матери, подождала три гудка и повесила трубку. Дыхание сбилось, руки мелко дрожали. В принципе, ничего не произошло, просто к разговору с мамой надо подготовиться. Выдохнув, я снова сняла трубку. На этот раз бросила трубку после первого гудка. Нет, не смогу. Что со мной происходит? Я стала переосмысливать, почему не решаюсь ей позвонить? В чем причина моих переживаний? Наверное, чувство вины, чувство вины за все содеянное? Но мне не в чем раскаиваться и не у кого просить прощения. Может все же есть у кого? У мамы и у Светы? Присев на металлическое сидение, достала фото Светочки. Синие, как васильки глаза смотрели прямо и уверенно. Интересно, она меня помнит? Может она ненавидит меня за то, что оставила ее, что не была рядом? Простит ли она когда-нибудь? Слезы наворачивались, но выплакать их я не могла, была в таком напряжении, что не могла дать волю эмоциям. Электричка до моего города будет только вечером, настроюсь и попозже позвоню, решила я. Подхватив рюкзак на плечо, я направилась в зону ожидания. Часы ожидания жутко утомили. От запаха чебуреков из кафетерия уже тошнило. Подхватив рюкзак на плечо, вышла на улицу – покурю и немного разомну затекшие мышцы. На улице, спустившись по старой, разбитой лесенке в три ступеньки, я направилась к лавочке, стоявшей под раскидистым деревом. Поставив сумку, поднялась на цыпочках, изо всех сил потянулась, глубоко вдохнув. Хорошо! Немного помяв затекшую поясницу, достала пачку сигарет. – Бей гада! – донесся до меня выкрик. Повернув голову, увидела, как из-за угла железнодорожного вокзала вывалилась стайка подростков. Самый высокий из них держал уже знакомого мне мальчишку за шиворот, как шкодливого котенка. – Я тебе говорил, все до копейки вернешь или здоровьем заберем! – Он швырнул его на землю и, сильно занеся ногу, ударил в живот. Мой недавний знакомый согнулся и глухо вскрикнул, закрываясь руками. Удар. Еще удар. С каждым замахом бьющий все сильнее заносил ногу, все злее становился. – Не лезь. Главное не вмешиваться – убеждала я себя, — это не мое дело, сами разберутся. Я здесь ни при чем. Разум мой советовал мне встать и отойти в другое место, но я продолжала сидеть и смотреть на драку. Хотя, какая же это драка. Это избиение. – Лежи, – уговаривала я мальчишку мысленно, – главное не вставай. Как только начнешь сопротивляться, разозлишь его еще больше. После череды ударов длинный взял лежащего за волосы и приподнял голову. – В четверг, понял меня? Взгляд. Вот что удивило меня помимо жестокости в этом длинном. На вид ему лет двенадцать, но такого хищного, звериного взгляда, я не видела даже у матерых сиделиц. – Понял, сука? – Крикнул он, склоняясь к лежащему и ухмыльнулся, наслаждаясь своим превосходством. Тот что-то промямлил, видимо согласился. Длинный отпустил его волосы и, замахнувшись, ударил ногой в лицо. Голова мальчишки запрокинулась, и я увидела, как красным облаком брызнула кровь. Остальные, стоявшие до этого момента за спиной предводителя, как по команде бросились на лежащего. От захлестнувшей меня ярости, с моих глаз словно слетела пелена – я побежала в их сторону, кричала что-то нечленораздельное, махала руками. Они были от меня метрах в ста пятидесяти, но мне казалось, что я бегу слишком долго и никак не могу добежать. – Шухер! – Крикнул бритый наголо мальчишка, заметив меня, и все кинулись врассыпную, как утки из камышей. Избитый лежал на боку, спиной ко мне, не двигаясь. Подойдя к нему, я дотронулась до его плеча. – Эй, ты как? Живой? Заглянув ему лицо, я увидела разбитые губы, из которых сочилась кровь. – Нормально, – дернул он плечом, скидывая мою руку. – Отвали. Обойдя его, с другой стороны, я села рядом на землю. – Встать можешь? Не удостоив меня ответом, придерживая одной рукой живот и опираясь на другую, приподнялся. Я видела, как он морщится от боли, но помогать ему не стала, все равно не примет помощь. Сделав последний рывок и шумно выдохнув, он уселся рядом. Потрогал нос, тихонько выругался, сплюнул кровь и вытер рот тыльной стороной ладони. – За что они тебя так? – Достав пачку, я закурила новую сигарету. – За то, что хер больше! – Он зло хохотнул и взгляд его остановился на сигарете, – Слышь, дай закурить? Я протянула ему пачку и зажигалку. Читать морали сейчас не самый подходящий момент. Да и я не подходящий человек. – Ты из-за них хотел уехать? – Я первой нарушила молчание. – Нет, – лицо его моментально помрачнело, – Из-за бати. – Поругались? – Бухает. А как набухается, то вспоминает, что у него есть сын – то ногами отлупит, то проводом угостит. Последний раз досталось ножкой от табуретки, еле убежал. – А мама? Не заступается? – Мама умерла год назад, – голос у него дрогнул. Он отвернулся от меня, не желая продолжать разговор. Господи, он же совсем еще ребенок. Ему бы гонять футбол во дворе, ходить на рыбалку, строить плоты на речке. Но вместо беззаботного детства ему слишком рано пришлось стать взрослым. – Куда хотел ехать? – У мамки сестра в Москве есть, тетка моя. Когда она на похороны приезжала, звала меня к себе жить. Говорила, что квартира у нее двухкомнатная, живет одна, места хватит. Но батя не пустил. Якобы я единственное, что у него осталось, что он без меня не сможет. Тетя оставила свой адрес и уехала, а батя запил. Мне там деньги платят за потерю мамы, но я их не видел никогда, батя все пропивает. – Всегда пропивает? – уточнила я, понимая, что уже не смогу оставить его одного со своей бедой. Он лишь кивнул и шмыгнул носом. Бросив окурок, я сделала максимально бодрый голос. – Тебя как зовут? – Володька. – А меня Лена. Ну что, Володька, пойдем тебе за билетом и съедим что-нибудь. Умоешься заодно. – Честно купишь билет? – недоверчиво поднял на меня глаза Володя. – Честно! – я подняла руку и скрестила указательный и средний палец – клянусь пальчиками! Глаза ребенка просияли, и он торопливо начал вставать. Пока Володя умывался в туалете вокзала, я купила по два пирожка с мясом и горячий чай. Сев за дальний столик у стены, я откусила пирожок и задумалась. Сейчас я куплю ему билет, посажу на поезд, а дальше что? Уверена ли я, что так будет для него лучше? Нет. Уверена ли я, что он доедет нормально? Ехать меньше суток, но в дороге может случиться все, что угодно. Тоже не уверена. И самый главный вопрос – а ждет ли его тетя на самом деле? За год она могла место жительства сменить, и все могло поменяться. Может на похоронах, переживая глубокие эмоции утраты, а это бывает особенно в период стрессов, предложила ехать к ней. Может он вообще ее выдумал, и не было никакой тети? Просто это самый правдоподобный повод выпросить у посторонних людей билет. Единственное, что я знала точно – я хочу ему помочь. Только сделать все нужно правильно. Пододвинув синий пластиковый стул, с умытым личиком напротив меня уселся посвежевший Володька. Я подтолкнула ему картонную тарелку с горячими пирожками. Схватив один, он тут же попытался откусить как можно больше, но ойкнув, потрогал языком разбитые губы. – Слушай, а сколько денег у тебя есть? – как можно равнодушнее спросила я. – Восемьсот рублей, – набив все же полный рот, он пытался отхлебнуть чай. – А где ты их взял? – я предполагала ответ, но все же спросила. – У Кирюхи украл, – беспечно ответил Володька. – За это они тебя побили? – Угу, буркнул он, – допивая остатки чая. – Володь, я не буду тебя учить морали, но деньги нужно вернуть, – я выжидательно смотрела на него. Володя вмиг напрягся. – Не буду я ему ничего возвращать! Он мудак! Ты думаешь, это его деньги? Он сам ворует и у младших отбирает! И вообще, ты меня не учи! Сама с зоны едешь! —последнее он уже практически прокричал. Сообразив, что сказал лишнего, осекся и сел на стул. Хорошо, что в кафе не было людей, продавец был чем-то занят. Не было ненужного внимания. Я молчала. Молчала и внимательно смотрела на Володю. Он же, в свою очередь, смотрел на меня. Всем своим видом показывая, что готов обороняться. – Да, – абсолютно спокойным голосом сказала я, – ты прав, я с зоны еду домой. Ожидавший от меня другой реакции, Володя на пару мгновений растерялся, но быстро взял себя в руки. – За что ты сидела? – подавшись немного вперед, тихо спросил он. -Убийство, – все так же спокойно ответила я, – убила мужа. Глаза его загорелись. То ли от любопытства, то ли от ужаса он заерзал на стуле, не зная, какой вопрос задать первым. Он замер перед картонной тарелкой, вытянул на стол руки и пару минут молчал. Я равнодушно рассматривала помещение, молчала и спокойно ждала, иногда боковым зрением поглядывая на него. Я старалась даже дышать потише – ждала его вопроса. Спустя какое-то время он повернулся ко мне: – Он тоже был мудаком? Меня это рассмешило. Я едва сдержала улыбку, а потом стало грустно. – Еще каким! – я тут же осекла сама себя, – но убила я его не поэтому. Я защищалась. Я была вынуждена. Сделав ударение на последнем слове, я замолчала. Мне совсем не хотелось вложить в подростковый ум мысль, что можно убить любого, кто подходит под определение «мудак». – Шрам тоже он сделал? – он показал пальцем на мою щеку. Я по инерции поглубже натянула капюшон. – У меня тоже есть шрам. Хочешь покажу? – Володя обошел столик, сел рядом и задрал кофту. С левой стороны, прямо под ребрами, был относительно свежий шрам, около шести сантиметров в длину. Я протянула руку и прикоснулась к нему кончиками пальцев. – Свежий… Болит? – Не, уже не болит, – опустил кофту Володька. — Это отец сделал? – Ага. Напился, хватал меня за волосы, пинал под зад, бестолочью называл. Я не вытерпел и сказал ему, что лучше бы он умер, а не мама. Он заорал, схватил нож и кинулся на меня. Я отскочить не успел и нож воткнулся в меня, представляешь? Я не помню, как до соседки дошел, врачи говорили она мне скорую и вызвала. В больничке пролежал почти месяц. Наедался от пуза, там так вкусно кормят! – Володька облизнулся, вспомнив больничную еду, – папа меня навещал два раза, шоколадку приносил. Тоже вкусную, с орешками. Просил меня не говорить никому, что это он меня случайно поранил. – Случайно? – хмыкнула я, а ты что? – Я сказал, что баловался с ножом и упал на него, – пожал плечами Володька, – зато теперь я стал настоящим мужчиной. Врач так и сказал, что я перетерпел все мужественно и шрамы украшают мужчину – мой собеседник расправил плечи и немного зарделся. – Так, настоящий мужчина, ты наелся? Или еще хочешь? – Я бы съел еще пирожок, если можно. Я достала из кошелька сотенную купюру и протянула ему. – Купи, и мне возьми тоже. Быстро поедим и пойдем за билетами, а то время идет. Развернувшись, он практически вприпрыжку побежал к лотку с пирожками. – Совсем ребенок, – не знаю кому, произнесла я вслух. Теперь нужно подумать, как и в каком порядке действовать. Во-первых, нужно узнать у него номер тети. Позвонить, объяснить ситуацию в двух словах и попросить ее точный адрес. Во-вторых, купить билеты. В-третьих, я точно поеду с ним. Мне будет спокойнее, если я сама передам его в руки тетке, а уже потом поеду в свой родной N. Вернулся Володя с пирожками и еще одним стаканом чая. – Я тебе взял, подумал, вдруг ты захочешь, – ему было немного неловко. Он поставил стаканчик рядом со мной. – Спасибо большое, и правда хочется, – улыбнулась я. Володя заулыбался в ответ. Какой же он хороший! Открытый и наивный мальчик. С каждым часом он раскрывался все больше и больше, видя, что я веду отвлеченные разговоры с ним, понимаю и поддерживаю его. Съев пирожки, я вытерла руки салфеткой, а Володя откинулся на спинку стула и громко отрыгнул. – Ого, кажется «настоящему мужчине» не хватает манер? – Простите, – от неловкости он перешел на «вы». – Пойдем в кассу, – я протянула ему руку, помогая встать. Он принял мою руку, поднялся и совершенно неожиданно сделал пару шагов вперед, не выпуская моей ладони. Я поторопилась следом. По залу мы шли как мама с сыном – он крепко держал мою ладонь и что-то рассказывал. Люди оборачивались на нас, некоторые цокали языком. Еще бы – разбитая губа Володи стала фиолетово-синей, и испачканная в грязи одежда оставляет желать лучшего. Толстая женщина с огромными клетчатыми баулами начала громко возмущаться: – Тоже мне, мамаша. Ребенок грязный, как беспризорник. Еще и бьет, вон все губы разбиты. Бедный ребенок, куда смотрит опека! Распаляя себя, женщина говорила все громче и громче. Люди, сидящие в зале ожидания заинтересовавшись, поворачивали головы. Меня это взбесило, я резко остановилась и, развернувшись всем телом, как мне показалось, сурово посмотрела на орущую женщину. Она замолчала. Мысленно досчитав до пяти, я, вытянув правую руку, показала ей средний палец. Тут же среди ожидающих раздались смешки. – Пойдем, Володь, – я взяла его за руку и, подняв голову, мы прошли к кассам. II – Девушка, я вам в сотый раз повторяю, без документов билет продать не могу! – кассир нервно дернула плечом, даже не пытаясь скрыть недовольства. – Я вас поняла, спасибо, – собрав обратно мелочь в кошелек, я подхватила Володю под руку, и мы отошли от билетной кассы. – Я не знал, – понуро опустив голову, Володя переминался с ноги на ногу, – честное слово, думал билет можно просто так купить. – Да чего уж…, – я махнула рукой, – сейчас нужно думать, как действовать дальше. Хотя, о чем тут думать. Единственный вариант – идти к нему домой, просить отца дать свидетельство о рождении Володи. Если смотреть правде в глаза – вариант очень шаткий и совсем не надежный. С чего вдруг он должен отдавать документы мне, совершенно незнакомому человеку? Да и по рассказам Володи, идею переехать к тетке он не поддержал, так что шансов мало. – Володь, – вкрадчивым голосом начала я и запнулась, когда он поднял голову. Столько боли и безнадежности было в этих широко распахнутых глазах, что мне защемило в грудной клетке. По румяным щекам текли слезы. – Да я понял, забей, – он вытер слезы ладонями, – тебе проблемы не нужны. Едь, давай, к себе домой, а я уж как-нибудь выкручусь. Всегда выкручивался. Не пропаду. Сделав два шага назад, Володя вытянул руку, как бы останавливая мой возможный порыв его обнять. – Погоди ты, – взяв его за ладошку я легонько поддернула. Устоять он не смог и, пошатнувшись, сам упал лицом мне в живот, инстинктивно обхватив руками, – я хотела спросить, а твой отец сейчас дома? – Не знаю, – буркнул Володя мне в живот, – он работает сутки через трое. Сегодня вроде отсыпаться должен после смены. – Предлагаю сходить к тебе домой и взять документы, – я положила руку на жесткие вихры его волос. – А если батя дома будет? – Тогда попробую его уговорить, – я подмигнула и понизила голос до шепота, – или обманем и выкрадем. – Хм, – Володя карикатурно изобразил сложный мыслительный процесс, – идея неплохая, я согласен. — Вот и чудно, – я закинула рюкзак на плечи и натянула капюшон поглубже на лицо. Мы вышли на улицу, и Володя направился за здание железнодорожного вокзала. – Ты куда? – не поняла я. Прямо за зданием возвышался бетонный забор высотой не меньше метров двух. Он простилался налево и направо, насколько хватало обзора. – Пошли, – не останавливаясь, махнул он мне рукой, – тут дырка есть. Обходить долго, а так сразу в город выйдем. Я поторопилась следом. Около двадцати минут мы продирались через кусты. Споткнувшись в очередной раз то ли за камень, то ли за выступающий из земли корень, я чертыхнулась. И чего мы тут поперлись? Лучше бы в обход пошли по ровной дороге, не боясь порвать одежду о колючие кусты и выколоть глаз о очередную ветку. – Блин, Володя! Куда ты меня завел? – Да все уже почти, – он шустро пробирался вперед. Ему особо не мешали ни кусты, ни ветки. Конечно, он же маленький и худенький, а я здесь как слон в посудной лавке. Отводя рукой очередную ветку, чтобы она не хлестнула по лицу, я обожгла руку крапивой, росшей здесь в избытке. – Ай, – неловко дернувшись, я подула на обожжённое место. Все, хватит этих приключений! Сейчас же возвращаемся и идем другим путем, нормальным. Подняла голову, чтобы окликнуть Володю и настоять на возвращении, но остановилась. Его нигде не было видно. Кусты, хоть и растут густо, но достаточно для того, чтобы я видела его спину всю дорогу, а сейчас его не было нигде. – Володя! Володя! – немного запаниковав, я кинулась вперед. Спустя пару десятков шагов, я словно выпала из этих зарослей на песок. – Что, заблудилась? – Володя сидел на грубо сколоченной скамейке и довольно улыбался, – а я тут устал уже тебя ждать. – Очень смешно, – буркнула я недовольно, – прям юморист, Максим Галкин доморощенный. – Кто? – Подрастешь, узнаешь, – я показала ему язык. Отряхнув вещи от репейника и прочей шелухи, я огляделась. Какой-то двор, окружённый серыми пятиэтажками типовой застройки, видавшая виды детская площадка, песочница и пару скамеек, выкрашенные в отвратительный, уже успевший облупиться, зеленый цвет. Картина была до боли похожа на двор из моего детства, навевавшая скуку и грусть. – Далеко нам идти? – Да не. Вон видишь красный дом? – Володя махнул рукой, — вот за ним мой дом. – Идем, – я взяла его ладонь в свою, и мы пошли по узкой тропинке между домами, направляясь в дороге. Городок казался крохотным и пыльным. Единственная дорога, по которой проезжали редкие автомобили, была старой и выщербленной, разметка практически стерлась от времени, светофоров даже не было видно. Одинаковые, серые пятиэтажки были настолько старыми, что казались нежилыми. Только занавески в окнах говорили о том, что хозяева в квартирах все же есть. Очень скоро мы вышли к городскому скверу. Более-менее ухоженные деревья, старые, выкрашенные в зеленый, лавки времен СССР создавали в целом не очень приятное впечатление. Казалось, что вот-вот из-за угла выйдет пионерский отряд с красными галстуками и плакатами, с призывом двигаться в «светлое будущее». Время в этом городке замерло. Единственное, что выбивалось из общей скучной картины и говорило о том, что время все же шло – это яркие вывески магазинов. Я закрутила головой и очень скоро увидела, что искала. Небольшое крылечко, на козырьке которого, подсвеченная разноцветными лампочками, красовалась вывеска «мобильный рай». – Володь, мне в магазин нужно, зайдем? – Туда? – он указал пальцем в вывеску. – Да. – Ух, ты! Пойдем! Мы с пацанами часто туда заходим, телефоны смотрим. Они там на полочках стоят, за стеклом и потрогать их не дают. Боятся, наверное, что украдем. А тебе зачем? Телефон купить? А дашь посмотреть? Володькина болтовня меня умилила, и я улыбнулась. – Дам, конечно. Если помолчишь, а то голова может разболеться, если будешь так болтать. Он насупился и замолчал. Я шла и наблюдала, как этот маленький человек старался сдержать эмоции, но его выдавала походка – через шаг он чуть ли не подпрыгивал. Рассмеявшись в голос, я хлопнула его по плечу. – Да я пошутила. Хочешь, беги вперед, встретишь меня там. И он побежал. Слегка пригнувшись, побежал так быстро, на сколько мог. Уже через пару секунд он стоял у пластиковой двери и нетерпеливо поглядывал в мою сторону. Пришлось поторопиться. Внутри нас встретили не очень приветливо. Девушки в белых рубашках брезгливо оглядев нас, снова вернулись к своему занятию – одна другой красила ногти прямо на прилавке. Володька тут же прилип к витрине, разглядывая мобильные аппараты на стеклянных подставках. Я же прошла немного дальше, в отдел самых дешевых кнопочных телефонов. На дорогой телефон у меня попросту нет денег, да и не нужен он мне сейчас. Мне главное, чтобы звонил. Выбрав подходящий мне аппарат, я пригласила девушку-консультанта. Покупку оформили быстро, выбрали сим-карту, рассчиталась и вот мы стоим на улице. Володька разочаровано крутит коробочку в руках. – Я думал ты получше телефон купишь, поиграть мне дашь. А в этом и игр, наверное, нет никаких. – Володь, мне дорогой сейчас без надобности и не по карману. Мне нужно просто позвонить. Давай сядем вот там, у цветочной клумбы на лавочку. Я позвоню и пойдем к тебе. Мой спутник согласно кивнул, но разочарование из его глаз никуда не ушло. – Если там есть игры, я обязательно дам тебе поиграть, – приободрила я его, только радости ему это не прибавило. Сев на лавочку, я вставила симку и, дождавшись полной антенны на экране, набрала домашний телефон матери. Руки снова начали подрагивать. Один гудок. Три. Восемь. Трубку никто не брал. Сбросив вызов, я набрала номер соседки, тети Маши. Сердобольной женщины из квартиры напротив. На втором гудке трубку сняли. – Алло? Алло, кто это? – я не сразу узнала ее голос, настолько сильно он, если можно так сказать, «выцвел». Некогда громогласная и хохотливая женщина сейчас в телефонной трубке звучала, как глубокая старуха. – Теть Маш, здравствуйте! Это Лена Широкова, помните меня? – Леночка? – ее удивление было настолько глубоким, словно я не с тюрьмы, а с того света звоню, – Господи, Леночка, конечно, помню! Деточка, как у тебя дела? Где ты? Откуда звонишь? – Я… В общем… – я замялась. Не хотелось посвящать ее в детали, – я до мамы не могу дозвониться. Вы не знаете, где она может быть? – Да как же, знаю, конечно, – засуетилась соседка, – сегодня в обед чай у меня пила, потом хотела на рынок сходить за свиными копытами на холодец. День рождения же скоро у Светочки, – тут она осеклась. – Леночка, а ты с дочкой говорила? – голос ее стал вкрадчивым, – выросла, такая красавица стала! Ох, такое горе – отца потерять, без матери расти, бедный ребенок. Я занервничала. Хоть тетя Маша и не со зла говорила, наоборот она всем сердцем переживала, но сейчас мне совсем не хотелось это выслушивать. — Значит, скоро должна быть дома? – прервала я ее. – Да, да, думаю, скоро уже будет дома. – Спасибо большое, теть Маш, – поблагодарила я ее и собиралась повесить трубку. – Погоди, Лен. А дай мне свой номер. Ну, мало ли что. – Конечно. Я продиктовала ей номер своего мобильного с коробочки. Мы душевно распрощались, и я повесила трубку. Наберу еще раз домашний номер. Если не ответят, то попробую попозже, когда выйдем от Володи. На память вводить номер уже не пришлось. Выбрала в списках исходящих нужный и нажала на кнопку вызова. Один гудок. Два. Три… – Алло. У меня моментально взмокла спина. Мама. Я столько хотела ей сказать, но услышав голос все выветрилось из головы. – Привет, мам, – выдавила я из себя. Ее голос тут же изменился и вместо дружелюбного, которым она сказала «алло» он превратился в шипяще-ненавидящий. – А, это ты. Я знала, что ты позвонишь. И что тебе нужно? – Я освободилась, мам. И я очень хотела… – говорить было сложно, я заикалась практически на каждом слове. – Что ты там хотела?! Хотела она. Денег не дам и дорогу в мой дом забудь! После того, что ты сделала, ты мне не дочь, уяснила? – Но Светочка… – я блеяла как баран, злясь на себя. Да возьми в конце концов себя в руки! Я мать и имею полное право общаться со своим ребенком! Но голос предательски дрожал, а вся смелость испарилась без следа. Ха, забавно. Мне столько раз на зоне приходилось защищать себя от уголовниц, отстаивать свои права, что я была уверена – меня в этой жизни больше ничем не запугаешь. Но стоило услышать голос матери, как я моментально превращалась в трусливого ребенка, не способного выдавить из себя членораздельного предложения. – А что Светочка?!? Она не помнит тебя и не хочет помнить. Не нужна ей мать уголовница! Она под моим присмотром вырастет достойным человеком, в отличие от тебя! – Я, вообще-то, тоже выросла под твоим присмотром, – сказать это – единственное, на что у меня хватило сил. Я слышала, как мать взорвалась проклятиями, но уже не хотела ее слушать и нажала на кнопку отмены вызова. На глаза навернулись слезы. Я сидела, сложив руки на коленях и смотря в одну точку. Володька, все слышавший из-за громкого динамика, и притихший, пододвинулся ко мне. – Лен, – растерянным голосом он позвал меня, – она не права. Ты хорошая. Не плачь только пожалуйста. Хочешь я поеду с тобой и расскажу ей, что ты хорошая? Меня вон накормила и вообще. Ты добрая очень. Только не плачь. Переживает. Нужно брать себя в руки и решать проблемы. Если я сейчас не могу решить проблему с мамой, значит отложу ее. А пока нужно забрать документы Володи. Рукавом куртки смахнула слезы и, через силу улыбнувшись, повернулась к мальчишке. Он сидел как воробей – подобрался всем телом, нахохленный и совсем растерянный. – Эй, ты чего? Не переживай, – я погладила его по голове, – я разберусь и все будет хорошо. А сейчас вставай, пойдем к тебе. Мы шли медленно, каждый в своих мыслях. Я думала о том, что сказать отцу Володи, как убедить его отдать документы. О чем думал сам Володька я не знала, но догадывалась. И еще ему было очень страшно. Чем ближе мы подходили к дому, тем медленнее он шел и все чаще оглядывался по сторонам. Оказавшись у подъезда, он остановился и кивком головы показал на железную дверь с домофоном. – Пойдем? – я протянула ему руку, чтобы ему было не так страшно. Ладонь Володьки была мокрой от пота. Ступив в подъезд, я сморщилась и зажала нос второй рукой. Ну и вонь. Амбре стояло – не приведи господи. Сотни запахов из подвала, из квартир, затхлый подъездный воздух и непередаваемый запах кошачьей мочи выедали глаза. И как тут люди живут? Поднимаясь вдоль обшарпанных и исписанных стен, вдоль расшатанных перил и обоссаных углов я думала только о том, как выйти отсюда поскорее, пока одежда и волосы не впитали мерзкий запах. Поднявшись на третий этаж, Володя остановился напротив одной из дверей. Нервно сглотнув, он поднял глаза на меня. – Тут, – выдавил он. Старое, дерматиновое покрытие двери протерто и местами порезано. Оно клочьями свисало, как бахрома, оголяя деревянный остов. Замок вырван, вместо него зияла дыра, через которую можно смотреть, что происходит в квартире. – Давай я сначала один зайду, ты тут подожди, – легонько оттолкнул меня Володя. Я не стала спорить. Поскольку ручки на двери тоже не было, Володя засунул палец в дырку от замка и, зацепившись, потянул на себя. Дверь со скрипом открылась. – Володь, – почему-то шепотом позвала я его, – ты возьми свидетельство о рождении и поищи номер тетки или адрес. Тот согласно кивнул и скрылся за дверью. Если его отца нет дома, Володя должен выйти быстро. Я думаю, что настолько пьющий человек даже не заметит отсутствие сына. А когда доедем до тетки, и я передам его лично в руки, та сама позвонит отцу и расскажет, что Володя у нее. Достав телефон, я посмотрела на электронный циферблат. Володя отсутствовал уже шесть минут. Может зайти? Если бы отец был дома, я уже услышала его голос через хлипкую входную дверь. Поднявшись на цыпочки, я, аккуратно ступая, приблизилась к двери и заглянула в дырку от замка. Маленький коридор подсвечивался тусклой лампочкой, висящей с потолка прямо на проводе. Три вбитых в стену гвоздя выполняли функции вешалки, рваные, засаленные обои и невероятно грязный пол. Пара мужских, стоптанных ботинок валялась посреди коридора, словно человек снимал обувь прямо на ходу, не удосужившись отодвинуть их к стене. Сделав пару шагов назад, я снова посмотрела на экран мобильного. Одиннадцать минут. Долго что-то его нет. И тут страшная догадка пришла настолько внезапно, что волосы на голове зашевелились и по телу пробежали мурашки. Обувь! Пара ботинок на полу! Как много вы видели алкоголиков, которые имеют больше одной пары обуви? Резко открыв дверь, я бросилась внутрь квартиры, лихорадочно соображая, в какую сторону мне нужно. Налево от коридора была кухня, но там никого не было. Дальше по коридору было две комнаты – дверь налево и направо. Первой я толкнула правую дверь и не ошиблась. В грязной, воняющей человеческими отходами, комнате была кровать с матрацем, на которой сидел Володька. Перепуганный, он поджал колени к подбородку и боялся двинуться. Над ним нависал огромный мужчина с голым торсом, нервно дергающий ремнем над головой ребенка. – Эй! – вскрикнула я, – отойдите от ребенка. Мужчина, едва устояв на ногах, развернулся в мою сторону. Светлые, сальные волосы сбились в клочья, видимо он недавно проснулся. Старые, заношенные штаны были в свежих потеках от паха до щиколоток и босые, грязные ноги. – Ты еще кто, нахер, такая? – казалось он растерялся от неожиданности. Даже рука с ремнем опустилась, но ненадолго. – Я представитель социальной опеки, – я отчаянно врала. Ничего другого мне в голову просто не пришло, – мне нужно проверить условия проживания несовершеннолетнего и, если они не соответствуют необходимым, составить акт и передать ребенка в детский дом, пока вы не наладите свой жизненный уклад. Не знаю, верно ли я все говорила, но выражение лица сделала самым серьезным. На пару минут мужчина словно завис, переваривая сказанное мной. Потом поднял на меня глаза, с трудом сфокусировавшись. – Слышишь, ты, опека ****. Пошла нахер отсюда, пока голову не снес. Стараясь придерживаться легенды, я собрала все мужество в кулак и шагнула вперед. – Кем вы приходитесь ребенку? Шаг. Еще один. – Чего? Отец я ему, кто ж еще! Еще шаг. Еще. Я уже стояла между кроватью и мужчиной. – Давайте поступим так. Я сейчас заберу ребенка с собой, передам в детдом. Там за ним присмотрят, не переживайте. А мы с вами попробуем решить ваши проблемы. Сделаем ремонт за счет государства, купим мебель, дверь входную поменяем, – я заливалась соловьем. Стоя к нему лицом и держа руки за спиной, жестикулировала Володе, чтобы поскорее выходил. Но он не двигался. Страх перед отцом парализовал. – Ты че мне заливаешь, сука! – взревел мужчина и замахнувшись, дал мне в ухо с такой силой, что я не смогла устоять на ногах и упала на колени. В глазах потемнело, в голове бил набат. Пропитый алкаш все еще обладал неимоверной силой. Придерживая ухо рукой, я посмотрела на Володю – он побледнел от страха и из огромных глаз двумя ровными дорожками текли слезы. Я приложила палец к губам, показывая ему, чтоб вел себя тихо. Отец Володи, видя, что я не встаю и не даю отпора, шаркающим шагом дошел до колченогого стола, застеленного газетой, и налил себе водку в старую кружку без ручки. Выпив содержимое одним разом, занюхал рукавом и повернулся ко мне. Я старалась не вставать с пола. Облокотилась на кровать, прижимая ладонью ухо и смотрела на него исподлобья. Что делать дальше я решительно не знала. – Думаешь, раз я алкаш, то тупой? Ты не похожа на бабу из опёки, ты на зечку похожа, – мужчина хохотнул, – в опёку не берут с порванной мордой! Он присел на корточки рядом со мной и ткнул пальцев в мой шрам на лице. – Кто потрепал-то? Муж, любовник? – Муж, – тихо ответила я. – За что? Шалавилась поди, а он узнал? – Нет, – все также тихо ответила я, но внутри меня клокотал вулкан. Я его ненавидела. Искренне ненавидела, всей душой. Надо уходить отсюда и срочно. Но только с Володькой, я не оставлю его здесь. Мужчина нарезал на столе яблоко и одну часть тут же отправил в рот. – Да врешь. Все вы, бабы, одинаковые. Прилепитесь к мужику, вытянете из него все соки, а потом шалавитесь, – яблочный сок брызгал изо рта вместе с кусочками яблока. – Просто дай нам уйти, -я изо всех сил старалась говорить спокойно. От удивления мужчина даже перестал жевать. Его брови поползли вверх. – Кому нам? – Мне и Володе. Мы просто уйдем и все. Мужчина неопределенно хмыкнул и снова потянулся к бутылке, налить очередную порцию. Я медленно поднялась, не сводя с него глаз и протянула руку Володе. Тот не шевелился. Я немного наклонилась к нему и аккуратно толкнула в плечо, выводя из ступора. Мужчина в это время выпил уже третью кружку и снова закусывал яблоком, что-то невнятно бормоча себе под нос. Казалось, он уже забыл о нашем существовании. Володя взял меня за руку и медленно опустил ноги на пол. Пружины старой панцирной кровати предательски скрипнули. Мужчина словно вышел из прострации и уставился на нас. – Куда? – взревел он и кинулся в нашу сторону. Володька заорал во всю глотку и кинулся сначала к окну, от него к столу и забился под него, не прекращая истошно орать. – Куда, сука? – схватил он меня за плечо и с силой встряхнул, – никуда он не пойдет! Ты знаешь сколько мне за него платят? Двенадцать тыщ! Да я сантехником всю жизнь отпахал, в чужом дерьме ковырялся за десятку в месяц, а тут ни с хера двенадцать перепадает! Никуда он не пойдет! – встряхнув еще раз, он с силой отшвырнул меня к кровати. Больно ударившись головой о стену, я осела на кровать. В голове поплыло. Володька продолжал истошно орать. – Заткни пасть, щенок, – сильно занеся ногу, мужчина наугад ударил под стол, попав ребенку по ногам. От боли Володька взвыл еще громче. – Я тебя заткну, я тебя научу не скулить. Надо уходить. Надо забирать ребенка и уходить, пока не поздно. Я потрогала затылок. Влажный. Значит разбил, черт. Я попыталась подняться, но голова закружилась и подкатил приступ тошноты. Глубоко вдохнув, я попыталась снова. Водя глазами по комнате, я пыталась сфокусироваться, но тщетно. Меня жутко мутило и нормальное зрение никак не возвращалось. И тут Володька заверещал так, что у меня словно оборвалось все внутри. Щелчок. Не знаю, что это было, но буквально за секунду я увидела, как пьяный мужик, стоя на коленях, вытаскивает ребенка за руку из-под стола. На доли секунды в этом ублюдке я увидела своего мужа. Я забралась под стол, пряча за спиной пятилетнюю дочь от побоев этого животного. Он точно также вытащил меня из-под стола и взяв одной рукой за затылок, приложил головой к столу, другой прижал мне нож к виску. Ребенок кричал, уговаривал папу не убивать мамочку, но он ее словно не слышал. Это вообще был не мой муж. Это было его тело, его руки, его голос, но глаза были совершенно чужими. Стеклянные, холодные, они смотрели на меня и не видели. Как это в народе называется, «белочка» кажется? Только кто-то от «белочки» зеленых чертей гоняет, а кто-то на семью с ножом бросается. – Делай со мной что хочешь, только Светочку не трогай, – взмолилась я тогда. Хищно улыбнувшись, он приставил кончик ножа к моей щеке, надавил и медленно повел им по коже, наслаждаясь моими криками. Когда он закончил, он просто отпустил мою шею, и я сползла на пол. Кровь бежала уже ручьем, заливая домашний халат. Света смотрела на меня их-под стола, не прекращая плакать и, потянув ручки, попробовала проползти ко мне на коленях. – Не надо, доченька! Беги, открывай входную дверь и беги, – шепотом я пыталась напутствовать дочь, но перепуганный ребенок упорно полз ко мне. – Ты че там блеешь? – муж опустил на меня глаза и тут же взбесился, – не смей подходить к ней! Я оттолкнула плачущего ребенка, насколько хватило сил в сторону коридора и крикнула: – Беги! И Светочка побежала. – Куда?? – заорал муж и кинулся за ней. Я не могла этого допустить. Схватив оставленный им нож, которым еще пару минут назад он с упоением разрезал мою щеку, я сделала неуклюжий выпад вперед. Муж остановился и изумленно посмотрел на меня. Нож торчал из его ноги, практически у бедра. – Ты че, а? ты че? Он развернулся, попытавшись шагнуть в мою сторону, но не удержался и упал. Штанина моментально пропиталась кровью и на полу начала образовываться лужа. Я поползла назад, не сводя с него глаз, пока не уперлась спиной в холодильник. Он пытался доползти до меня и не мог, силы стремительно его покидали. Я видела, как жизнь уходит из его глаз и боялась признаться себе, что чувствовала облегчение. Крик дочери до сих пор резал мне уши. Тонко пронзительно… Стоп! Это не она, не Светочка! Резко распахнув глаза, я словно вернулась из дремы. Под столом визжал Володька, уцепившись руками за ножку стола, а его отец, стоя на четвереньках и матерясь, тащил его за ногу к себе. Адреналин прилил неожиданно и настолько сильно, что я почувствовала, как горят уши и лицо. Подскочив, я прыгнула на спину мужчины, руками ухватившись за шею и сильно укусив за ухо. Попытки перевернуться вместе с ним, как в фильмах, результата не дали. Я против него как муравей против слона. Но от неожиданности он отпустил ногу Володьки. Встав на ноги, он легко стряхнул меня с себя и потрогал лоб. Я даже не заметила, как оставила ему три глубокие борозды ногтями. Воспользовавшись его секундным замешательством, я бегло оглядела комнату в поисках хоть чего-нибудь, чем можно обороняться. Ничего. Только бутылка на столе, но она далеко, не успею дотянуться. Я схватила со стола нож и, держа обеими руками за рукоятку, выставила перед собой. – Успокойся! – гаркнула я и сама удивилась, что могу так, – ты сейчас отойдешь к окну, а мы с Володей просто уйдем! – Володя! – скомандовала я, не сводя глаз с мужчины, который стоял и удивленно таращился, – вылезай, мы уходим. Володя, опасливо озираясь на отца, вылез из-под стола и встал за моей спиной, схватившись обеими руками за куртку. – Пошли, – снова скомандовала я и сделала шаг назад. Еще шаг. Медленно мы пробирались к двери. Отвести взгляд от пьяного мужчины было страшно. Я видела, как в нем закипает злость, как краснеет лицо. Нужно успеть уйти. Упершись в дверь, я замерла, ожидая пока Володя откроет ее, но ребенок крепко держал меня за куртку обеими руками. Черт. Отпустив одну руку, я медленно завела ее за спину и принялась шарить, в поисках ручки. Как назло, она словно пропала. – Эээ, – промычав, отец Володи словно вышел из ступора, – Э, куда, сука? Одним мощным прыжком он оказался около меня. Я успела вскрикнуть «отойди» и закрыть глаза. Но удара не последовало. Выждав пару секунд, я приоткрыла один глаз. Мужчина стоял прямо передо мной, тараща глаза и широко открывая рот. Открыла оба глаза и посмотрела ему в лицо. Он продолжал открывать рот, заглатывая воздух и таращиться на меня. Может он передумал меня бить? Сдавшись, я отпустила нож. Но он не упал. Он был в груди у этого ошарашенного мужчины по самую рукоятку. Как? Я ведь не могла? Пошатнувшись, мужчина упал. Продолжая таращиться в потолок, он уже медленнее открывал рот и вскоре совсем затих. Я упала на колени рядом с ним. III – Нет, нет! Вставай! – не веря в то, что произошло, я изо всех сил вцепилась в плечи мужчины и трясла, пытаясь привести его в чувство. Пальцы побелели и на его коже выступили капли крови от моих ногтей. – Нет, нет! – слезы застилали глаза. Я трясла его все сильнее, била по щекам, но он не реагировал. Я злилась. Мои удары становились все сильнее и вот я реву в голос и беспорядочно бью кулаками по ненавистному телу. — Это ты виноват! Ты виноват!! Почему ты не мог нас просто отпустить? Обессиленно упав на пол рядом с ним, я закрыла руками лицо и закричала. Закричала от абсурдности ситуации, от безысходности, от страха. – Лена, – Володя с красными, заплаканными глазами сел на пол рядом со мной. Он хотел меня поддержать, но не находил слов. Всхлипнув еще раз, я сложила руки на животе и тупо смотрела в потолок. В голове роилась куча мыслей, но думать их не было сил. – За что? – хриплым после крика голосом обратилась я к потолку, – за что? Что я успела сделать плохого в жизни? За что я расплачиваюсь? Володька, обняв свои коленки, молчал. – Скоро полиция приедет, – тихо сказал он, – соседи, наверное, уже вызвали. Думаю, он прав. – Ну и денек, да? – я повернулась к растерянному ребенку, сидевшему у меня под боком, – прости меня, Володь. Прости пожалуйста. Видит Бог, я пыталась избежать этого всеми силами. Я не специально, ты ведь видел? Да? Я ничего не делала, он сам, ты ведь видел? Скажи! Мне было очень важно, чтобы Володя мне ответил. Все остальное не имело значения. Дома меня не ждали, мать считала врагом номер один, дочь, науськанная матерью, видимо тоже. Никому я не нужна. А этот маленький человечек, по моей вине, остался один на всем белом свете. Хоть его отец и был конченным, пропитым животным, но он был единственным родным человеком. И я его убила. Сама. Этими руками. – Я ненавидел его, – тихо сказал Володя, – я мечтал, чтобы он умер. Неожиданно завибрировал мобильный в кармане куртки. Я нахмурилась. Кто может мне звонить? Тетя Маша? Простите, тетя Маша, вы не вовремя. Телефон не умолкал. Я достала аппарат из кармана и, взглянув на дисплей, нахмурилась. Это не ее номер. Странно, кто еще может мне звонить? Плевать. Сбросив вызов, я положила телефон на пол. Не прошло и пары секунд, как телефон снова ожил и завибрировал. Если это какие-нибудь пронырливые рекламщики, они сейчас узнают о себе много нового. – Алло, -я ответила на вызов, приготовившись послать того, кто мне звонил в далекое пешее эротическое путешествие. – Мама? – тонкий голосок заставил меня вздрогнуть и, подскочив, сесть. Руки моментально затряслись и на глаза, уже который раз за сегодня, накатили слезы. – Светочка? Дочка? – Мааамааа, – в секунду на том конце провода разрыдались. – Доченька, не плачь пожалуйста, – скрывая дрожь в голосе и глотая слезы, пыталась я успокоить ребенка, – как ты нашла мой номер? Тетя Маша дала? – Да, она попросила бабушку сходить ей в аптеку за лекарством и пока ее не было, дала твой номер и сказала бабушке не рассказывать. На душе моментально потеплело. Так вот зачем она попросила мой номер, хотела тайком передать Светочке. Значит, она понимает. Понимает меня, понимает ситуацию. Да и зная мою маму, понимает, что со Светочкой она мне общаться бы не позволила. Мысленно я поблагодарила её. Большой души женщина. Надо будет ее обязательно отблагодарить, когда… А когда? Моментально все внутренности сжало словно железной рукой. А когда я теперь смогу поблагодарить ее? – Мам, – позвала в трубку немного успокоившаяся дочь, – бабушка говорит, что ты меня не любишь, но я ей не верю. Она плохие вещи про тебя говорит, но это не правда. Я знаю, что ты меня любишь. Я все помню, мам. Бабушке говорю, что не помню, а сама помню. Когда ты меня заберешь? Я не хочу с бабушкой жить, я хочу с тобой жить. Когда ты приедешь? Я не знала, что ответить. Я сидела в старой, вонючей квартире. С одной стороны лежал труп, с другой трясся ребенок, который остался сиротой по моей вине. Я не знала, что ответить. – Доченька, я не знаю. Прости меня, но я совершила ошибку и теперь не знаю, когда смогу приехать. Но ты помни пожалуйста – я тебя очень сильно люблю. И как только смогу, сразу приеду и заберу тебя. Хорошо? – Да, – согласилась девочка, – я буду тебя ждать. Больше не могу говорить, бабушка пришла. Она сбросила звонок. Вот так повернулась моя жизнь. Всего за сутки. Но самое главное я услышала – моя дочь мне верит и ждет меня. Володя встал и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Через несколько мгновений я услышала мужские голоса в коридоре и Володькины всхлипывания. Похоже, приехала полиция. Ну, что же, нужно идти сдаваться. Аккуратно убрав телефон в карман куртки, я застегнула молнию на кармане. Теперь эта маленькая коробочка из дешевого пластика за девятьсот рублей представляла для меня самую большую ценность. Она дала мне надежду. Пусть не сейчас, но все обязательно наладится. С трудом поднявшись на ноги я вышла в коридор. Мне навстречу уже шли двое парней в форме с озадаченными и суровыми выражениями лиц. Тут откуда-то из-за их ног проскочил Володька, обнял меня и запричитал: – Она меня спасла, спасла! Она меня собой закрывала. Он когда бить ее начал, я не вытерпел уже! Я удивленно посмотрела на Володю. В каком смысле он не вытерпел? Полицейский отодвинул меня рукой в сторону, и они прошли в комнату. Наклонившись над трупом, полицейский приложил два пальца к его шее. – Труп, – констатировал он и брезгливо вытер пальцы о форменные штаны. Эпилог. Спустя шесть месяцев я сидела в зале суда и ловила взглядом Володьку. Он сидел на скамье среди толпы журналистов и просто небезразличных людей. Это были сумасшедшие полгода. Произошедшее потрясло маленький городок. О нас писали в газетах, приезжали волонтеры, в том числе и из других городов, много неравнодушных жителей осаждали здание следственного комитета с требованием отпустить меня на свободу. Были и противоположные мнения, не без этого. Они кричали, что я убийца и меня нужно сгноить в тюрьме. Но в основной массе люди были на моей стороне. «Каждый поступил бы также» – писали на плакатах люди, собиравшиеся на пикеты в мою поддержку у здания администрации города. Володька взял всю вину на себя. На многочисленных заседаниях я молчала, меня особо не спрашивали. Только предоставляли протоколы допроса -соседей, рабочих ж/д вокзала, школьных учителей Володьки, врачей, которые наблюдали его после ножевого ранения. Потом допрашивали Володю, в присутствии детского психолога. Он рассказывал о жизни с отцом – как спал на голом полу, как искал еду по помойкам, как получал от отца за малейшую провинность. О том, как встретил меня и попросил помочь. О том, как я закрывала его собой от побоев взбешенного отца. О том, как Володя не вытерпел, схватил нож и всадил отцу в сердце. Люди, сидящие в зале и наблюдавшие за процессом то охали, то вздыхали, кто-то осуждающе цокал языком, периодически доносились женские всхлипывания. Все понимали, каким человеком и отцом был убитый Герасименко Иван Геннадьевич. Но закон есть закон. Он строг, суров, но справедлив. И вот сегодня, спустя полгода, весь город притих в ожидании – какое решение вынесет суд? Я сижу на скамье и ловлю взглядом Володьку. Он чист, вымыт, подстрижен, хорошо одет. Розовые щеки выдавали в нем хороший аппетит и правильное питание. Сейчас он крутился из стороны в сторону от скуки и был похож на нормального ребенка. Рядом с ним сидела строгого вида женщина и периодически одергивала его, беззлобно шикая. Тетка. Мы с ней познакомились, когда меня арестовали. Полицейские без труда отыскали ее телефон и, позвонив, попросили приехать забрать ребенка. Она тут же примчалась в город. Первое, что она сделала – наняла мне хорошего адвоката и вместе с ним пришла на первую встречу. Долго плакала и целовала мне руки, рассыпаясь в благодарностях. – Милая, я никаких денег не пожалею, – причитала она, гладя меня по рукам, – спасибо, что защитила племянника. – Но я ведь его на самом деле убила, – наклонившись к ней, сказала я шепотом. Она выпрямила осанку, поджала губы и, промокнув глаза кружевным платочном, сухо произнесла: – Собаке – собачья смерть. И я поняла ее. Поняла ее боль оттого, что на похоронах сестры она не настояла и не забрала ребенка к себе, оставив его с форменным чудовищем. Она винила себя за то, что у ее племянника была такая ужасная жизнь. То, что она делает сейчас для меня, это откуп своих грехов. Больше мы об этом с ней никогда не говорили. – Встать, суд идет, – скомандовала миловидная девушка-пристав, сидевшая за пишущей машинкой. Все, кто находился в зале, поднялись. Судья, шурша полами черного одеяния прошла к своему стулу и, махнув присутствующим рукой, села. Повисла напряженная тишина. Стало так тихо, что я слышала тиканье наручных часов моего адвоката, сидящего по правую руку. Нацепив очки на кончик носа, судья пробежалась по листу бумаги взглядом и, прочистив горло, принялась зачитывать приговор. – Именем Российской Федерации 26 марта 2020 года, Копылинский районный суд города Копылино…. Судья зачитывала приговор настолько быстро и невнятно, что приходилось напрягать слух, дабы хоть что-то понять. Удалось уловить только рваные фразы: «отсутствие состава преступления», «состояние аффекта», «отсутствие субъекта преступления», «не достигший возраста уголовной ответственности», «освободить в зале суда». И неожиданно замолчала, захлопнув красную папку с приговором. Еще пару мгновений я смотрела на нее, не совсем понимая, верно ли я расслышала. Присутствующие, видимо, также не сразу все поняли. Но уже через пару мгновений из зала раздался хлопок. Потом еще один. И еще. Хлопки учащались и моментально, подхваченные остальными, превратились в громкие овации. Аплодировали все. Все еще не веря в происходящее, я повернулась к залу и в ту же секунду мне на шею кинулся Володька. – Ура! – причал он мне прямо в ухо, – ура! Задерживаться в городе я не стала. Уже на следующее утро, купив билет в кассе до родного N, я сидела в кафетерии железнодорожного вокзала. Напротив меня сидел Володя и его тетя Марина. Володя уплетал пирожки с капустой и пытался рассказать о котенке, которого ему разрешили завести. – Володя, – театрально закатила глаза тетка, больше в шутку, – убирать за ним будешь сам. И снова повторяю – сначала прожуй, потом говори. Это же не культурно! – А ты Лен куда? Может у нас пару дней погостишь? Бери дочку и приезжай. Мы, вон, с Володькой на море собрались съездить. Не в Сочи, конечно. В маленький городок на берегу Азовского моря, но тихий и спокойный. У нас там маленький домик от бабушки остался. Мне кажется, это то, что нужно сейчас тебе и дочке. Давай, а? Я задумалась буквально на секунду. – А мне нравится идея, я бы с удовольствием. Мы вас точно не стесним? – Что ты! – замахала руками Марина, -ты ж нам как родня уже. Володька, вон, без тебя скучает сильно. – Тогда решено. Забираю дочь и к вам, в Москву. Оттуда к морю и солнцу. Я легонько щелкнула Володьку по носу и улыбнулась. Теперь все точно будет хорошо. Автор: Лидия Платова

-Что он тебе сделал? Убил? Избил? украл что-то? Нет! Он всего- навсего ушёл к другой женщине, это было сто лет назад. - Восемь, - тихо прошелестела Вера. - Мамуль, ну правда, ну восемь, пятнадцать какая разница? Папа готов к диалогу, да он и всегда был готов, тёть Люда замечательная женщина, чудесная мама, она знаешь как... Вера сжала кулаки так, что побелели костяшки, ей был неприятен этот разговор, вся эта ситуация, она слушала дочь и ужалась, неужели она такая, как говорит про неё Полина? Злая, недалёкая, помнящая какие-то обиды, несовременная. Она не хочет общаться с бывшим мужем и его женой, не хочет дружить с ними и мило улыбаться при встрече... -Мам, ну подумай сама, у Славки будут родители на свадьбе, мама и папа, а у меня? При живой матери, будет отец и мачеха? А мама? Ну как ты себе это представляешь? Что скажут люди, что подумают про нас будущие родственники? -Мне без разницы, Полина, кто там и что подумает...я тебе сказала своё слово, пусть идёт отец со своей женой. Мне тогда нечего там делать, понимаешь? В чём дело, Полина? Я буду на регистрации я провожу тебя по всем законам замуж, но меня не будет на самой свадьбе. Я не хочу, понимаешь? -Конечно, тебе всё равно, а мне нет, мама...мне не всё равно. Я хочу чтобы ты сидела ха столом и лучилась от счастья, хочу чтобы ты гордилась мной, веселилась, смеялась... -Дочь, это твой праздник, поэтому, лучиться от счастья веселиться и смеяться должна ты, понимаешь? Я рада и счастлива что ты нашла свою половинку, встретила Андрея, что вы счастливы я люблю и уважаю твоего будущего мужа, он мне как сын, но...дочь...пойми ты меня, я не хочу видеть твоего отца, прости...но даже ради тебя, я не готова на это. -Да что такое -то мама! Дался он тебе...Ты что? Ты ревнуешь его что ли? Но столько лет прошло, господи...уже пора обо всём забыть там и чувств -то нет уже никаких это ты так из вредности, чтобы досадить ему... Вера порывисто встала. В горле пересохло. Она глянула на дочь и тихо заговорила. Тихо, едва слышно... - Скажи мне...дочь, ты любишь Андрея? Положа руку на сердце, от всей души, любишь ли ты его? Так что на всё готова ради этого человека? Ну, скажи? -Конечно, мам, ты чего - Полина попятилась, - только при чём здесь это...любишь не любишь... - При чём? А я скажу тебе, а ты ребёнок мой, ненаглядный, представляй всё в красках. Вот любишь ты Андрея, беззаветно, на всё ради него пойдёшь, даже на преступление ведь так? Он учится, ты уходишь из института, потому что Андрей подаёт надежды, ему надо учиться, а двое студентов в одной семье, это тяжело. Помощи практически нет и ты идёшь работать, оговорив со своим Андреем, что когда он начнёт работать ты доучишься и тоже построишь карьеру... Потом у вас рождается ребёнок, потому что Андрей очень ну очень хотел ребёночка, лучше сына конечно, а как же наследник, ну и дочка тоже хорошо. Доченька, ясное солнышко, уси - пуси, папа делает ровно пятнадцать минут, а потом закрывается в комнате, потому что занят, ему надо работать... Ты от усталости и тоски лезешь на стены, потом начинаешь немножко есть конфетки, они успокаивают, там плюшку, там бараночку, ой что-то огурчика захотелось, солёного с сахаром. Опляяя, ты понимаешь, что это всё не спроста. Ха, да там видимо наследник завёлся, бежишь к своему милому и любимому сообщить радостную весть. Он рад, очень рад, ведь ты же знаешь, что он очень- очень хотел наследника...но... Понимаешь малыш...дочка ещё маленькая, сейчас не время... Но ведь он там живой, доказываешь ты. А он смеётся и называет тебя дурёхой, потом тащит тебя в комнату берет листок и начинает тебе, словно ты необразованная, чертить и доказывать, что это ещё зародыш...Нет ничего, биоматериал. А как же душа, не сдаёшься ты. Он смеётся и называет тебя глупышкой, о какой душе ты говоришь…Это же всё физика, химия и биология, ну чуток геометрии. Ты лепечешь, что он же хотел наследника, а он уверяет тебя, что будут ещё наследники, но не сейчас... Ты идёшь в больницу, он поддерживает тебя, ведь у вас любовь, такая любовь, что сводит скулы, она одна на миллион, ведь правда, дочь? У тебя же особенная любовь, у других не так, а вот у тебя... Потом ты начнёшь опять свой ежедневный жизненный марафон, убрать, постирать, приготовить выслушать, ты уже и не заговариваешь о своей карьере, с горем пополам, ты окончила институт, какая карьера, иди туда, где побольше платят, потому что милый сейчас делает свою карьеру, а вот когда он сделает... Ты живёшь с тихой улыбкой и мечтами о светлом будущем, вот- вот милый достигнет таких вершин... Он их достигает, в чём -то благодаря тебе, но... Вкушать славу и почивать на лаврах он предпочтёт не с тобой, у него есть другая любимая помоложе, покрасивее, посолиднее, она со своим стержнем, заявляет он, а ты, прости, но безвольная... Ему не нужна такая, как ты, покорная, тихая, домашняя, улыбающаяся, любящая...Пресная до одурения, надоевшая до зубовного скрежета, ему нужна другая, боевая подруга, которая кстати, родила ему наследника, да...вот так... Ты спрашиваешь, как тебе дальше жить, ведь ты не знаешь другой жизни, ты смотришь ему в глаза, думаешь что он передумает, но его глаза словно лёд, они холодные, как небо в ноябре. Ты падаешь ему в ноги, цепляешься и плачешь, и просишь чтобы он не уходил. - Имей гордость,- брезгливо морщась, говорит он и перешагивает через тебя. -Папочка, не уходи, - просит дочь...она уже почти подросток она всегда гордилась своими родителями, считала их любовь самой крепкой, самой настоящей, а тут такое... -Так бывает, прости малыш... А теперь ответь мне, дочь. Очень ли ты любишь своего будущего мужа? Смогла бы ты спустя время весело болтать улыбаться, дружить с ним, если бы он предал тебя, растоптал твоё сердце, вынул твою душу. И дело не в том, что ты служила ему верно будто собака, а в том, что была ты ослеплённой любовью, глупая, разрешала пользоваться собой. Это же потом посыпались со всех сторон слова от подруг, знакомых, лаже родственников о том, что они знали, да молчали, не хотели лезть... Я вот не могу, стоять и улыбаться, не могу. Я не хочу портить своим видом твой праздник, ты захотела пригласить этого человека и его жену к себе на свадьбу, значит ты так решила, ты решила, что тебе важнее видеть на свадьбе папу, твоего самоуверенного, самовлюблённого, счастливого папу. Я не буду на этом веселье, сверкать своей злой мордой, потому что кроме гнева твой отец не вызывает во мне ничего, уж прости. И дело не в том, что ушёл он к другой, а в том, увидев его, я опять почувствую себя той слабой и беспомощной, я не хочу этого...прости. Я вспомню, как приносил он деньги, приезжая на своём шикарном по тем меркам автомобиле, строго под расписку, я должна была отчитаться куда я их дела, не дай бог я куплю себе даже жевательную резинку из этих денег... Что ты так смотришь на меня, дочь? А ты не знала? Ты серьёзно думала, что твой папа такой хороший, уж прости, что говорю тебе это перед таким днём. У меня на даче лежат все его записи, сколько денег он потратил на тебя, когда ты была у них на выходных, значит на такую сумму будут меньше алименты... И ты предлагаешь мне улыбаться этому человеку и дружить с ним, серьёзно? Да даже ради тебя, я не согласна на это. Всё, я всё сказала. Полина молча сидела. Потом подошла к матери и обняла её. -Мам, прости меня, правда, я выдумала какую-то ерунду...Просто...я не думала, мама, мамочка, ну прости меня... -Я не держу на тебя зла, ну что ты такое говоришь, за что ты просишь у меня прощение? Мамочка...только один вопрос, почему ты не сказала мне об этом раньше? Почему? -Потому, что больше бывшего мужа я любила и люблю тебя, я буду корить себя, что рассказала тебе всё это, прости дочь, я просто защищалась... -Мама, - Полина прижалась к матери, обняла её и тихо заплакала, - прости ты меня, моя мамочка, я такая глупая, наговорила тебе гадких слов, я так совсем не думаю, просто была рада, что в моей жизни опять появился папа. В этот же вечер, Полина позвонила отцу и попросила его не приезжать на свадьбу. -Хорошо, тогда имею права не дарить подарок. -Да, конечно, имеешь право. Я думаю, что имею право не общаться с тобой - думает Полина, отец появился в её жизни недавно, наверное с год, Полина вспомнила слова мамы, когда она сказала, что видимо отцу, что -то надо от неё. Он почти сразу перезвонил. - Полина, - куда -то исчезла любезность из голоса отца, - ты не забыла, что обещала устроить брата... Полина отключила телефон. Понятно теперь, мама была права... Автор: Мавридика д.

Съездила, блин, за хлебушком!)))

С того света вытащил… Здоровья и счастья таким людям! 🙏

– Ради пособий рожают, а дети вечно брошенные! Маша тогда плакала до икоты, так ей было обидно. Да, она умудрялась работать, имея четырёх детей, но одни они никогда не оставались: приезжала мама, пока могла, потом стали нанимать няню. Работу она свою любила и не считала правильным бросать только потому, что дети маленькие. А вырастут они, и что? Кем Маша тогда будет? Это оказалось верным решением, потому что, когда Володи не стало, её зарплаты хоть и с трудом хватало на все их с детьми потребности, но хватало. Она не трогала пенсию, та хранилась на сберегательных счетах, чтобы потом дети могли воспользоваться деньгами для старта взрослой жизни. Но, как оказалось, быть вдовой с пятью детьми слишком сложно даже для неё. Всю ночь валил снег, и тропинки, которые и раньше были узкими, стали практически неразличимы. Ей бы подумать об этом заранее и припарковать машину в другом месте, а так пришлось сначала тащить Егора и Лину буквально волоком до сада, да и обратно путь был не из лёгких. Маша смотрела под ноги, стараясь не набирать в низкие ботинки колкий снег, поэтому не заметила мужчины, который шёл ей навстречу. Они налетели друг на друга, он устоял на ногах, а Маша свалилась в снег. Мужчина протянул ей руку, чтобы помочь встать, и упустил большой красный шар в виде сердца. "Дурацкий День святого Валентина!" – выругалась про себя Маша. Вчера она до двенадцати ночи помогала клеить средней дочери Тане валенки и писать доклад о празднике сыну Павлику, параллельно успокаивая старшую дочь Вику, у которой случилась истерика, потому что на лбу выскочил огромный прыщ, а она была уверена, что завтра мальчик, который ей очень нравится, подарит ей валентинку и позовёт на свидание. Пока она этим занималась, младшие стащили акриловые маркеры и изрисовали белую тумбу в зале, линолеум и друг друга. Воспитательница утром философски назвала их папуасами и посоветовала купить жидкость для снятия лака с ацетоном. – Простите, я вас не заметил, – извинился мужчина. В Маше боролись два чувства: злость на то, что такой бугай её не заметил, и неловкость за упущенный им шарик, наверняка он предназначался возлюбленной. Победило второе. – Да ладно, я сама виновата. Жаль шарик. Мужчина посмотрел в небо. – Ничего. Птички тоже попразднуют. – Ваша жена, наверное, расстроится. Это для дочки, – улыбнулся он. – Пойду другой куплю. И тут из глаз Маши неожиданно брызнули слёзы. Мужчина явно был обескуражен и не знал, что ему с этим делать. – Простите, – всхлипнула Маша. – Я не хотела, это случайно. – Да ничего... У вас что-то произошло? Маша не любила жаловаться на жизнь, редко рассказывала о том, как стала вдовой с пятью детьми, но этот мужчина был абсолютно чужим человеком, а она так устала. Выслушав Машу, он сказал: – Вас надо с моей женой познакомить. А то она помешалась на третьем ребёнке, а ей говорю: давай потом, поживи для себя, только-только от титьки оторвались. Нет, я не говорю, что много детей – это плохо, – тут же смутился он. – Это хорошо, я тоже хочу третьего, но... В общем, извините, я совсем не то говорю. Плохой из меня утешитель. – Да ладно, – махнула Маша рукой. – Я вот иногда смотрю на них и думаю: я же должна их очень-очень любить. А на деле больше злюсь и раздражаюсь. И где эта любовь, непонятно. – Она у вас есть, – уверенно произнёс мужчина. – Просто её занесло снегом, как эту тропинку. А помните, что растёт здесь летом? – Что? – Одуванчики. Кажется, Маша поняла, о чём он говорит. Но чувство опустошённости её всё равно не покидало. Мужчина проводил её до машины и пожелал прекрасного дня. Сев в машину, Маша поправила макияж и поехала на работу. На сердце было тягостно, в памяти всплывали дни, когда в этот праздник она находила под зеркальцем валентинку или цветы на заднем сидении. Мужа не было уже четыре года. И подобные праздники всегда вызывали у неё чувство тоски. А сегодня ещё и совещание, где вредный Сергей Петрович будет полчаса занудно рассказывать о своих результатах. В офисе царило приятное оживление: не то, что было принято как-то отмечать подобные праздники, но тут и там Маша видела цветы, девушки перешёптывались и хихикали, мужчины в основном были напряжёнными: так всегда бывает, когда нужно угадать, чего от тебя ждут женщины. Войдя в кабинет, Маша подумала, что ошиблась дверью, даже отступила назад: на столе лежал букет красных розочек. Но кабинет был всё же её, и она осторожно подошла к столу, приглядываясь к цветам, как к диковинному зверьку, не зная, чего от него ждать: острых когтей или мурчания. К цветам прилагалась карточка. Маша осторожно взяла её в руки. "Я бы никогда не решился, но когда, если не сегодня. В твоих глазах я вижу космос, от твоей улыбки зависит моё настроение. Давай поужинаем? Л." Пытаясь судорожно вспомнить, кто из сотрудников на "Л" мог бы такое написать, Маша продолжала сомневаться в реальности происходящего: если кабинет все же её, то букет точно мог попасть сюда случайно. Впрочем, внизу на карточке значился ресторан и время – 19.00. Леонид, Лёша, Лев? Мужчины с такими именами работали с ней, но вроде никто не проявлял интереса. Было бы забавно, если бы это был Леонид: какое-то время Маша была почти в него влюблена, как раз перед пятой беременностью. Она тогда только вышла на работу, с мужем было не очень и хотелось ярких чувств и романтики. Леонид только устроился, был дружелюбным и любопытным, они несколько раз обедали вместе. Пару раз Маша даже словила пресловутых бабочек в животе, но когда сделала тест, поняла, что это не бабочки, а протестные выступления её детородного органа, просившего отсрочки от очередного выполнения долга. Беременела Маша всегда неожиданно, когда по всем законам никак не могла, фертильность у неё была потрясающая. Забеременев, она забыла о своей влюблённости, а потом заболел Володя, и Леонид окончательно стёрся из её памяти. Маша весь день размышляла о том, идти ей на свидание или нет. Она присматривалась к Леониду, Лёше и Льву, но все трое вели себя, как обычно. Может, это чья-то шутка? Да и какое свидание, кто будет сидеть с детьми? Мама уже лет шесть не выходит из дома, на няню денег нет, старшая дочь наверняка убежит на свидание. Так что никуда она не пойдёт. Егор и Лика вручили ей по кривому сердцу, теперь даже в детских садах учат вырезать валентинки. Маша упаковала их в комбинезоны и потащила к машине по снегу, вспомнив утреннего мужчину, который нёс дочери красный шарик. У неё тоже могло быть так, и от этих мыслей глаза стали мокрыми. Дети шумели в машине, спорили, какой включить мультик, и требовали заехать в магазин за киндерами, раз сегодня праздник. Уставшая от их криков, Маша сдалась, купила киндеры, спрятав три для старших, и пельмени, потому что готовить сил не было. Дома её ждал сюрприз: пахло жареной картошкой и вишнёвым компотом. Старшая Вика заявила, что мальчик позвал на свидание её подружку, поэтому у неё нет больше подруги и не будет парня, но это даже хорошо, потому что прыщ на лбу стал только больше. В честь этого она решила приготовить ужин. Средние дети убрали в комнатах и оттёрли маркеры с белой тумбы. Маша растрогалась, обняла детей и поняла, что всё-таки их любит. И не только сейчас, когда они такие хорошие, но и вообще. Откопав в шкафу маленькое чёрное платье, которое не надевала уже тысячу лет и боялась не влезть, она взяла у старшей дочери духи, а у средней – блеск для губ. – Мама идёт на свидание! – обрадовалась Вика. Егор заплакал, пришлось его утешать и обещать, что она скоро вернётся. В ресторан Маша приехала взволнованная: кто знает, что её здесь ждёт? Странно вот так вот: ехать на свидание с незнакомцем. Хотя нет, не так: с тем, кого Маша знает, но вот с кем именно, непонятно. Ощущение примерно, как когда тянешь, кому дарить подарок в Тайном Санте. Вот Леониду или даже Ваське из отдела снабжения подарок она бы легко подобрала, а вот если бы ей достался руководитель отдела персонала Сергей Петрович Ларин, ему бы она разве что велосипед подарила, слишком уж он напоминал почтальона Печкина. Когда Маша вошла в ресторан и поняла, что не знает, как ей сказать, на кого забронирован столик, она уже решила развернуться и уйти, но тут увидела его. Сергея Петровича Ларина собственной персоной. Он стоял, вытянувшись по струнке, и смотрел на дверь. Увидев Машу, заметно покраснел, но глаз не отвёл. Маша смутилась, испугалась, разозлилась. Он? Космос в глазах? Что за игру затеял этот крокодил? Но отступать было поздно. – Я боялся, что ты не придёшь, – сказал он. Вообще-то, они не переходили на "ты". Но Маша поняла, что от этого странного дня можно ждать всего что угодно, вздохнула и прошла за официанткой, которая показала им столик у окна. С потолка свисали разнокалиберные сердечки, и Маше подумалось, что это её дочь должна сейчас идти на свидание, а не она. Надо было срочно что-то придумать и сбежать. Ну почему она не догадалась попросить дочь позвонить ей и сказать, что дома пожар? Разговор не клеился. Сергей явно волновался, много болтал или замолкал, уставившись на Машу с таким несчастным видом, что приходилась сжалиться над ним и как-то поддерживать светский разговор. Всё это казалось ей огромной ошибкой, хотелось сбежать, а не жевать хрустящие баклажаны и резать сочный стейк. "Пусть что-нибудь случиться! – молилась она. – Младшие разрисуют стены, средние искупают кошку, подруга Вики поймёт, что она предательница и позовёт её мириться!". Молитвы Маши были услышаны, потому что после третьего кусочка стейка зазвонил телефон. Маша с облегчением увидела на экране имя старшей дочери и сообщила: – Надо взять. Дети. Она уже с удовольствием расписала Сергею свою семейную ситуацию, надеясь, что он сам быстренько свернёт свидание, но он с восхищением сообщил, что сам был единственным ребёнком, а всегда мечтал о большой семье. Вика рыдала в трубку. – Мама, пожар! Павлик решил пожарить сырные палочки, масло загорелось и... Машу затрясло. Она почувствовала, как вся кровь прилила к одному месту, наполняя сердце так, что оно было готово вот-вот разорваться. – Что случилось? – испугался Сергей. – Пожар... – выдохнула Маша. Он действовал на удивление спокойно и быстро: одной рукой доставал карточку и подзывал официантку, другой вызывал пожарных, уточняя у Маши адрес, параллельно руководя детьми – пусть они обуваются и бегут на улицу, стучат соседям и ни в коем случае не пытаются спасать вещи. До дома долетели за пятнадцать минут. Пожарная машина уже стояла у подъезда, жители сгрудились вокруг рыдающих детей, из окна валил дым. "Я больше никогда не буду думать о том, что не люблю их, – твердила Маша. – Я буду самой хорошей мамой!". Она прижимала детей к себе, удивляясь чужим курткам и шапкам на их плечах. Мир не без добрых людей, это она всегда знала. К счастью, с пожаром справились быстро, пострадала только кухня, в остальных комнатах стоял запах гари. Даже кошку Вика успела забрать с собой. – Здесь ночевать нельзя, – заключил Сергей. – И, вообще, понадобится ремонт. Предлагаю поехать ко мне. – Это как? – испугалась Маша. Сергей посмотрел на неё прямо и сказал: – Как захочешь. Можно просто в гости. А можешь оставаться насовсем. Дети с любопытством уставились на Сергея: до этого они словно и не замечали его. Егор снова заревел, Павлик насупился, Лина спросила, есть ли у него мультики. – Есть, – пообещал Сергей. – А ещё кот и собака. Ну как, поедем? – Что за собака? – спросил Павлик, всё ещё сдвигая брови на переносице. "Прямо как Володя", – с нежностью подумала Маша. – Бигль, – ответил Сергей, и Маша поняла, что Павлик побеждён – именно эту собаку он выпрашивал у неё последний год. Вика, оценив ситуацию, сказала: – Я пойду соберу вещи. Егор, хватит реветь, пошли машинки твои собирать. Маша с благодарностью посмотрела на дочь. А та совсем по-женски ей подмигнула. Как же быстро она растёт! А Павлик никогда этого не увидит... – Ладно, – сказала она. – Переночуем у тебя, спасибо. Завтра придумаю, что делать. – Мама, смотри! – закричала средняя дочь Таня, и Маша подняла голову. По небу летел красный шар в виде сердца. Она улыбнулась и сказала: – Птички тоже празднуют. Сергей незаметно взял её за руку. Рука у него была мягкая и тёплая. Непривычная. Но забирать свою Маша не спешила. Автор: Здравствуй, грусть!

Было страшно. Страшно соскочить с накатанной колеи привычного образа жизни и потерять все то, к чему привыкла. Но клятвы Олега о том, что это – в последний раз, поначалу были горячи и проникновенны, но с каждым разом они охладевали. Теперь он просто и как-то равнодушно обещал – не повторится. А Аня понимала – ложь. У развода всегда одна главная и страшная причина — ожесточение сердца, потерявшего способность любить. Какое-то время это можно скрывать, но нельзя это делать долго. Раньше или позже это ожесточение обязательно ужалит тебя и твоих близких, как его ни прячь. Олег её не любил. Да и она охладела к нему. Обида ела сердце. Недоговоренность и скрытность расширяли ту маленькую трещинку, которая уже возникла давно, а теперь ширилась и разрывала. Вот опять ей доложили, что у мужа новая пассия среди его студенток, вот опять он не пришел ночевать. На эту тему Аня уже пыталась не раз говорить откровенно, но Олег прятался, как черепаха в панцирь, лгал так заметно, что становилось тошно. Теперь уже даже говорить об этом не хотелось. Мишутка и Машенька держали этот брак своими маленькими ручонками, заставляли прощать слишком долго. Главное, думала Анна, чтоб развод был тихим, интеллигентным, главное – не травмировать их – детей. Тех, чьи судьбы для Ани сейчас были даже важней своей собственной. Надо остаться друзьями, не лишать их отца, не лишать бабушки и деда ... надо скрепить свое обиженное сердце и вытерпеть этот период. Детям нужен отец. Тем более, что отцом Олег был вполне себе нормальным. Не лучшим, но хорошим, детей любил и баловал. Но всему есть предел. Измены повторялись. И теперь всё. Хватит! Она собрала вещи мужа, отложила их отдельно и, когда он вернулся, часов в одиннадцать воскресного дня, велела уходить. – Прости меня, Ань! – сказал безучастно, с минимальной надеждой. Аня не простила. На развод подала сама – в понедельник. Денег было очень жаль, но она заплатила за развод тоже сама. Анна искренне верила, что детям лучше будет иметь два дома, наполненных любовью и счастьем, чем один, где царит непонимание. Она так надеялась, что эти два дома у детей будут. Ведь отношения с родителями Олега всегда были ровными. А в среду она обнаружила пропажу телевизора из квартиры. Пришла с детьми из сада после работы, а телевизора нет. Они купили его пару лет назад на дополнительный заработок с тренировок Олега. Да... Ну, и пусть забирает! Хоть обида и села где-то под желудком маленьким вредным комочком. Дети же... – А как же мультики? – Мишка чуть не разревелся. – Потерпите чуток. Давайте книжки почитаем. Хорошо хоть квартира была получена Анной по дарственной от бабушки. Маленькая двушка-хрущевка с проходной комнатой, но своя. Уже хорошо! Эти материальные проблемы тоже были большим сдерживающим развод фактором. Аня работала бухгалтером в колледже. Зарплата – с гулькин нос. Мише – всего пять лет, Маше – семь. В первый класс в этом году собирать. Олег был тренером в вузе. Зарплата почти в три раза превышала Аннину. Но, как подозревала она, в последнее время часть зарплаты уходила не на семью, а на те любовные развлечения, которые превратились в хобби мужа. Не мог он без этого. Анне казалось, что ему и скрывать, играть в некую тайну, нравилось. – Эх, и как я попался! – сказал однажды он после очередного разоблачения. Он не жалел о случившемся, он жалел о том, что попался. Сколько можно! Аня устала жить в вечном подозрении, в обиде, во лжи. – Анечка, как жить-то будешь? Дети же! Подумай, может помиритесь? Свекровь недели две просто обкладывала уговорами. Она часто забирала детей из садика, приводила их домой, был у неё ключ всегда, и начинала плакаться Анне. Светлану Васильевну было жаль. Чисто по-человечески. И Аня раз за разом повторяла, что внуки никуда не делись, что останутся внуками, что видеть их можно будет в любой момент, как ей захочется. Ссориться Аня со свекровью не хотела, повода не было. Она всегда была хорошей бабушкой, хоть иногда и чрезмерно нравоучительной. А Анна... Такая опустошенность сейчас была у нее в душе. Олега она уже давно не интересовала, её интересы и взгляды были ему безразличны. Со временем она и сама поверила в то, что такая и есть — скучная, неинтересная, бесталанная. Она была мягка, терпелива, скромна. Но был в ней тот самый внутренний стержень, который держал все под контролем, не позволял отступать от самых важных и самых истинных принципов. Светлане Васильевне жаль было сына. Как он один-то теперь? И она продолжала свои уговоры помириться. – А сколько мы для вас сделали, для семьи вашей, для детей! Неужели все зря? Ань, помиритесь! И однажды, когда Аня была усталой особенно, когда эта ежевечерняя "песня" уже вывела из себя, она резко сказала: – Светлана Васильевна, мы не сойдёмся! И я прошу больше об этом не говорить! Очень прошу, дети же рядом. Я приняла это решение и обсуждению оно не подлежит. Давайте сменим тему, а эту – забудем! Уже бывшая свекровь обиделась на резкость слов не на шутку, надулась и ушла не попрощавшись. А на следующий день позвонила Ане на работу: – Анечка, не хочу тебя обижать, но раз уж так, раз расстались вы, то свои вещи мы заберём. – Так Олег забрал свои вещи. – Ну, что он там забрал? Штаны старые ... А ты вспомни: комбайн кухонный я дарила, на диван кто денег вам дал? Федор мой. А набор серебряный помнишь? Тетя Таня дарила. Ну, колечко я забирать уж не буду ... В общем, мы приедем вечером, заберём ... В Анне все кипело. Глаза налились слезами. Катюха - коллега забеспокоилась, и Аня не выдержала, пожаловалась, что было ей не свойственно. Катерина сделала вывод: – Ань, это она вразумить тебя пытается. Мол, коль не помиритесь, то вот так... А ты имеешь право вещи не отдавать. Они в твоей квартире, это вещи для детей. Ты вообще на алименты-то подавать думаешь? – Не хотела, вообще-то. Они ведь и правда помогали нам. Думала, и сейчас помогать будут детям, – Анна утирала накатившие слезы. – Ну и дура! Подавай на алименты после развода сразу. От таких ты ничего не увидишь, никакой помощи. И вещи не отдавай, замок смени. Хочешь слесарю знакомому позвоню, сосед мой? – Вещи пусть забирают, Кать. Мне от них ничего не нужно. А телефон слесаря давай, замок сменю. – А алименты...? – Я подумаю, – успокаивалась, брала себя в руки Аня. "Только не расслабляться. Разойтись цивилизованно и спокойно ..." Часов в шесть вечера к дому подкатил УАЗ. Свекровь плакала, утирала нос платком, с жалостью смотрела на внуков. Но выносом вещей руководила целенаправленно. – Бабушка, а зачем мы диван уносим? – Маша не понимала. Аня отвела детей в спальню. Бабушка отмахивалась и закрывала глаза платком. И в конце концов благородным щедрым жестом велела носильщикам диван детям оставить. Но забрала многое другое. Аня прошлась по опустевшей квартире. И от этого действа бывшей свекрови, сейчас что-то встрепенулись в душе. Нет, она не должна дать себя в обиду! Она всегда была активной, у неё было много друзей... Да, многое растерялось, но ведь и приобрести вновь не поздно. Она справится! Анна набрала номер слесаря. Всё. Теперь бабушка Света, свекр и Олег сюда попадут только с ее ведома. Теперь, если и заберут они детей из сада с позволения Анны, то поведут к себе домой, а не к ним. А наутро предупредила воспитателя – детей она забирает сама, а другие лишь по ее звонку, с разрешения. – Это что это такое! Я что, не могу своих детей из сада забрать! – муж кричал в трубку. – Конечно, можешь. Скажи, где вы будете до моего прихода? Откуда мне их забрать после работы? – Где-где... Мне по делам надо, – успокаивался Олег, – Мать их домой приведет, там ждать тебя будут. – Дай трубку воспитателю, и ждите меня у вас. К нам не нужно вести их. Я замок сменила. – Что-о? Аня положила трубку, набрала воспитателя сама. Руки дрожали. Она ругала сама себя. Что за малодушие, почему она его боится? Почему она должна подчиняться решениям чужой теперь для неё семьи? Их развели. Со временем Олег детей забирать стал все реже. А если и забирал, поручал их бабушке. На алименты Анна не подавала, надеялась, что и так догадается Олег, что детям нужна материальная помощь. И, действительно, к весне Олег спросил, что нужно купить из одежды и обуви детям. Анна отправила ему список. Олег, конечно, покупки доверил матери. – Аня, тут у тебя написано – куртка Мише. Но я комбинезон возьму, он удобнее. Мы на вырост тут нашли, симпатичный. – Светлана Васильевна, не надо комбинезон. Весна же. Штаны и полегче одеть можно. Пожалуйста, купите ему куртку. – Ну что ты! Низ надо беречь! Конечно, комбинезон лучше. Даже не спорь. Тем более, что мы уже пробиваем его. Куртку Мише Аня купила сама. Комбинезон был огромный и жаркий. А ещё другую шапку Маше купила. Та, которую приобрела Светлана Васильевна, кололась, Маша носить ее не захотела. И ещё Анна поняла, что одевать детей точно должна сама. Купленные вещи ей были совсем не по вкусу. Но нельзя привередничать, нужно радоваться тому, что помогают... Но почему-то радости не было. Хотелось остаться друзьями. Ради детей хотелось... Примерно раз в месяц детей забирал Олег. Всегда отводил к матери, а сам растворялся. А дети докладывали потом, что бабушка плохо себя чувствует из-за нее, из-за их матери. Это "она все нервы вытрепала своим несносным характером и упрямством" – дети передавали даже интонацию. – Мама, ну почему ты не хочешь жить с папой? Папа – хороший, и бабушка бы сразу поправилась. – Понимаешь, Машенька, я не могу жить с папой. Мы больше не пара, но он очень хороший папа, и таким и останется для вас с Мишей. – А бабушка сказала, что ты плохая мать, если оставила нас без такого папы. Меньше всего хотелось ссориться. Меньше всего. Но Анна вынуждена была поговорить и позвонила Светлане Васильевне с работы. – Светлана Васильевна, огромное спасибо Вам за помощь с детьми. Я очень благодарна. Но есть всего одна просьба – не обсуждать с ними наши отношения с Олегом, наш развод, не манипулировать ими. – Это я-то манипулирую? Я? Да что ты такое говоришь! Это ты их настраиваешь против нас! Это ты своим характером все испортила, такую семью загубила! Дети ж спрашивают почему мама с папой не вместе? А что мне ответить? Я за честность. Вот честно и отвечаю – твое упрямство всему виной... Олег давно все осознал... Меньше всего хотелось ссориться. Но Анна не выдержала. – Хорошо. Значит общаемся с детьми только в моём присутствии. Это мое решение... – Федор, Федор! Эта гадина хочет лишить нас внуков..., – похоже, Светлана Васильевна теряла сознание... в трубке посторонние звуки и взволнованный голос свекра. Цивилизованный развод становился крайне некрасивым. Вечером прибежал Олег – бывшая жена довела мать до больницы. Анна попросила его не кричать в квартире, а выйти на улицу, поговорить. Но дети уже услышали первые его возмущения, уже понимали, что бабушка поссорилась с мамой, и мама с папой вышли на улицу ругаться. Машенька чуть не плакала. Шёл дождь, но Олег не замечал его. Он кричал, что Анна пытается лишить его детей, а его родителей – внуков. Он был рассержен не на шутку. Его челка прилипла ко лбу, он не замечал дождя, и он, действительно, верил в то, о чем сейчас говорил. А Анна смотрела на него из-под зонта и думала о том, что цивилизованным развод может быть только в одном случае: если обе стороны этого хотят. Спокойный развод – это испытание разума. На следующий день Анна пошла в суд, подавать на алименты и определять общение отца и родственников с детьми по суду. Она понимала – Олег и Светлана Васильевна сделают то же. Дружбы после развода не получилось ... Автор: Рассеянный хореограф.

Всем бабулям посвящается ❤ ❤ ❤