— Ты должна понимать, Лидочка, мужчины — они как дети.

Их надо любить за то, что они есть
Телефон зазвонил в 00:12. Этот звук, такой обыденный днём, ночью всегда кажется тревожным, как сирена или вой. Я подскочила, сбросила с себя одеяло и, босая, подошла к тумбочке.
— Алло?
— Это Лидия Сергеевна Смольская?
— Да…
— Вас беспокоят из приёмного покоя городской клиники. К нам поступил мужчина, Смольский Валерий Викторович. Вы указаны как ближайший родственник — супруга.
Я не поправила. Не объяснила, что уже почти год как «бывшая». Просто спросила:
— Что случилось?
— Дорожно-транспортное. Ушибы, перелом ребра, подозрение на сотрясение. Сознание спутанное. Он настаивает, чтобы приехали именно вы.
— Я поняла. Приеду.
Положила трубку и села на край кровати. От этой новости не было ни боли, ни волнения. Только какая-то бездонная усталость навалилась на плечи. Как будто я и не ложилась сегодня вовсе.
Когда мы развелись, я пообещала себе две вещи. Первая — никогда больше не ставить чью-то жизнь выше своей. Вторая — не поддаваться на жалость. Ни к нему, ни к себе, ни к его вечной жертвенной мамаше, которая, глядя мне в глаза, говорила: «Ты должна понимать, Лидочка, мужчины — они как дети. Их надо любить за то, что они есть».
Валера был алкоголиком. Это слово я выговорила не сразу. Сначала он просто «уставал на работе», потом «немного расслаблялся по пятницам», потом «нервничал, потому что начальник — козёл».
А потом я находила бутылки, спрятанные в квартире. Он стал врать, уходить в запои, ломать мебель, выть ночами. И я всё прощала, потому что была жена, а жена — это звучит… как обязанность.
Когда я ушла, он плакал. Сидел на полу в коридоре, держал меня за ногу и шептал: «Я же тебя люблю… ты мой смысл… не уходи, пожалуйста… я всё понял…». Но я уже не верила. Всё это было раньше. Он говорил то же самое, когда я замазывала синяк под глазом после того, как он «случайно» толкнул меня в пьяном бреду.
В больничной палате пахло антисептиками и что-то капало в углу. Валера лежал на боку, лицо было в ссадинах.
— Лида? — прохрипел он, едва завидев меня. — Ну надо же… ты пришла.
— Тебя сбила машина?
— Какой-то придурок на скутере. Я ж по пешеходному переходил. Ни в чём не виноват, понимаешь?
Я кивнула. Я-то знала, что в 100% случаев он не виноват. Ни в чём. Даже в том, что пропил пол своей жизни! А я десять лет вытаскивала его из запоев, а он потом говорил, что я всё преувеличиваю.
— А мама знает? — спросила я.
— Она дома. Волновалась сильно. Сказал ей, что ты приедешь, она прям выдохнула.
— А ты, значит, сразу решил, что я приеду?
— Ну а кто, Лид? Кроме тебя у меня никого. Ты же добрая.
Вот так. Не потому, что любит. Не потому, что хочет всё исправить. А потому что добрая.
Сначала были лекарства. Я не возражала. Купила, передала. Он благодарно цокал языком, обещал «вот в этот раз — точно завязать». Потом надо было купить фруктов, потом — бельё привезти. А потом позвонила она. Валерина мать.
— Лидочка, милая, ты же его навещаешь? Спасибо тебе, родная. Ты ведь как дочь мне. Не могу сама — давление, сердце. А ты как-то… ну, может, постираешь его? У него там всё в пакете… не хотелось бы, чтобы инфекция какая…
Я привезла вещи. Постирала. Повесила сушиться и подумала: «Это в последний раз. Просто потому, что по-человечески». Но «последний раз» оказался только началом.
Через три недели Валеру выписали. Я надеялась, что на этом всё. Но он позвонил вечером:
— Слушай, а ты не могла бы заехать? Мне тяжело самому, мама старая, надо лекарств купить, приготовить чего-нибудь. Я же пока еле двигаюсь.
— Валер, у тебя же есть сестра.
— Ну ты ж знаешь… у Светки свой ад — муж, трое детей, ипотека. Ей не до меня.
— А мне — до тебя?
Он помолчал. Потом грустно сказал:
— Ну ладно… извини.
И я поехала. Потому что внутри что-то не давало покоя: чувство долга, вины, сожаления — неважно. Я просто приехала, приготовила суп, отдала лекарства, вымыла ванну, ушла.
Они стали названивать. Через день. Сначала — просьбы. Потом — ожидания. А потом — требования.
— Лида, мы подумали… ты ведь теперь свободна. Одна живёшь, да? Ну, может, тебе было бы проще к нам перебраться? Твою пока сдавать будем. Всё копеечка будет капать. Тут и Валере помощь, и мне спокойнее.
— Я не переберусь, Надежда Павловна.
— Ну как хочешь. Просто... женская душа ведь — она про заботу, про служение. А вы сейчас все — феминистки, с холодными сердцами…
— До свидания.
Они не сдавались. Валера стал писать смс. «Скучаю», «Ты мне снишься», «Ты ведь всё ещё любишь меня, просто скрываешь». Иногда даже звонил поздно ночью. Пьяным. Один раз — плакал в трубку.
— Ты же моя Лида… ты, моя единственная… без тебя я никто…
— Так и живи — никем.
— Это ты так со мной? После всего? А если сын узнает, что ты бросила меня в таком состоянии?
Вот оно. Манипуляция через ребёнка. Наш сын, учился в другом городе и был как раз тем редким молодым человеком, который не лез в родительские дела.
— А ты хочешь, чтобы сын узнал, что ты снова начал пить?
— Что ты… откуда ты?..
— Я из телефона чувствую запах перегара!
Молчание. Потом короткий сигнал отбоя.
Финал этого цирка случился весной. Я пришла домой после работы — уставшая, голодная — а у подъезда стоят две фигуры. Валера и его мать. С чемоданами.