СВАДЕБНЫЙ КОСТЮМ

(Рассказ)
Костюм был хорош. Как произведение искусства. Словно его сотворил не портной, а изваял скульптор. Взял ткань, отсек все лишнее, и получилось швейное чудо.
Лукерья Петровна, увидев костюм, расплакалась. Мозолистой рукой она вытирала неловкие слезы. Сила крепкой материной руки была ой как знакома Лешке. Если она ударяла его по мягкому месту, это так больно, словно Лукерья Петровна припечатывала Лешкин зад разделочной доской.
Видя материны слезы, Лешка не знал, как себя вести. Он переминался с ноги на ногу и неуклюже улыбался.
– Ну, чего лыбишься? – Афанасий Петрович беззлобно и небольно ткнул кулаком в плечо племяннику, но Лешка слегка покачнулся. – Еле на ногах стоит! Худина ты этакая!
– Хорошо, что не скотина! – Лешка засмеялся от своей находчивости. – Дядя Афанасий, ты который год живешь в городе, а все наши словечки потребляешь.
– Ты прав, Лешка, деревню из меня не вытравить. Нравится костюм-то? А то матушка твоя рыдает как по покойнику.
– Афонька, ну тебя! – Лукерья отвернулась и вытерла слезы. – Скажешь тоже. Лешка, а ты чего дядечке своему не благодарствуешь? Кланяйся, кланяйся!
– Лукерья, да полно тебе! Поклоны это раньше барам отвешивали, а мы советские люди, и нам замашки крепостнического устроя ни к чему.
– Как не нравится, дядя Афанасий? Как не нравится? Очень нравится! Аж дух захватывает!
Лешка провел рукой по пиджаку:
– Гладкий!
– А где ты занозистый костюм видел? – прыснул Афанасий Петрович.
Лешка снова погладил рукой пиджак.
– Чего ты его наглаживаешь? – заругалась Лукерья Петровна. – Пятно поставишь!
– Руки чистые. – Лешка на всякий случай еще раз обтер их об штаны.
– Чистые! А земля под ногтями!
Лешка хотел что-то возразить, но зная, что матери перечить нельзя, передумал.
– Сходить руки помыть?
– А чо их мыть? Хоть мой, хоть не мой, а костюм больше не лапь.
– Здрасьте! – Афанасий Петрович удивленно посмотрел на сестру. – А мерить как?
– А чего костюму примерки устраивать? И так видно, что ладно будет.
– Нет, примерить надо. Вдруг он Лешке мал?
– Похудеет! – отрезала Лукерья Петровна.
– А вдруг большой?
– Отожрется.
– Лукерья, но ведь…
Лукерья Петровна не дала брату договорить:
– Костюм не дам надевать. Уберу его в сундук, и пусть там лежит. До свадьбы. Начнет надевать на себя, порвет или пятно поставит. Чо ли я сына родного не знаю. Давеча надел новую рубаху. Со ступеней стал спускаться, навернулся. И чо ты думаешь, Афанасий? Порвал! Порвал, стервец. У меня сердце слезою изошлось. А ему хоть бы хны.
Лешка долго не забудет тот подзатыльник за порванную рубаху. Уж слишком от души он был подарен матерью. Сейчас он и не пытался просить надеть костюм. Все равно не даст. Рассвирепеет еще больше и не только порванную рубаху припомнит.
Целую неделю шли смотрины костюма. Приходили соседки с дочками, и каждый раз Лукерья Петровна с важностью, неторопливо открывала сундук, доставала из него небольшой тюк, развязывала его и демонстрировала всем костюм.
– Хорош! – охали бабы.
– А ткань-то! Как называется?
– Хишимир, – со знанием дела отвечала Лукерья.
– Щедрый у тебя братец! Город не испортил мужика нашего. Деревенского.
– А Лешка-то, наверное, совсем красавец в такой одежке!
– Придет время, наденет! До женихов еще не дорос.
– Не скажи, Лукерья! Скоро осемнадцать годков.
– Жениться – дело не хитрое. По душе жену выбирать-то надо.
– Ему Мария нравится, – сказала Дашка, дочь Аграфены Кузовлевой, – только, тетка Лукерья, я не выдавала вам Лешку.
– Мария? – вскинула бровь Лукерья. – Что за Мария?
– Тимохи дочь.
– Тимохи? Пьяницы тово?
– Так Мария не пьет. Тихая. Скромная.
– Не дам я ему на свадьбу с дочкой Тимохи костюм! Другую найдет! И вообще, чо разговор про свадьбу завели? Поговорить не о чем? Разглядели наряд? Убираю его.
Бабы провожали костюм печ альным взглядом. У их-то сыновей не будет таких костюмов на свадьбу, и у дочерей навряд ли женихи будут щеголять в таком виде.
Время от времени Лукерья открывала сундук и смотрела на костюм. Представляла, как женит сына, какой Лешка справный жених, как на нем сидит этот костюм.
Лешка и сам тайком от матери разглядывал костюм. Он думал о Марии и что непременно женится на ней. Ему очень хотелось примерить костюм, но было как-то боязно. Он даже, чтобы не искушать себя, придумал, что если наденет костюм, то не женится на Марии, потому крепился и глушил свое любопытство.
Война стала бить по всем и сразу. Алексея Волобуева призвали на фронт одним из первых в деревне. В мае ему исполнилось восемнадцать лет. Друзья, которым было чуть меньше и по возрасту их не брали в армию, завидовали Лешке и по-белому, и по-черному.
Каждое письмо, приходившее с фронта, читали хором на бабий лад с причитаниями и присказками.
– Чтоб ни дна ни покрышки супостату этому, Гитлюре проклятой.
– Робятки наши гибнут, поля засеваем, кто исть будет?
– Немец к Москве рвется. Боюсь я, бабоньки, а никак возьмут ее?
– Типун тебе на язык, дура! – Лукерья Петровна замахнулась полотенцем на Аграфену. – Не взять им Москвы. Руки длины не той.
Первая похоронка в деревне пришла в дом Тимохи. Погиб смертью храбрых. Так было написано на маленьком листочке, который крутила в руках его дочка Мария, жизнь ее теперь разделилась на – с отцом и без отца.
– Прости нас, Тимофей. Мы всё пьянь да пьянь на него, – говорили бабы, – а он погиб геройски.
– Ты заходи, Машенька, заходи ко мне, – Лукерья Петровна неловко приобняла Марию, – даст бог, невесткой станешь. У нас и костюм на свадьбу есть. Война кончится, придет Алексей с фронта – поженю вас. Знаешь какую свадьбу устроим!
– Пришел бы только, – тяжело и по-бабьи вздохнула семнадцатилетняя Дашка, подружка Марии, но Лукерья посмотрела на нее так грозно, что та быстрехонько спряталась за широкую спину Аграфены.
Мария почти каждый вечер стала заходить к Лукерье. Долгими часами они вспоминали Лешку. А в мечтах о свадьбе иногда разворачивали скатерть, в которую был завернут костюм, и подолгу смотрели на него.
Последнее письмо от сына Лукерье пришло в ноябре…
Погиб рядовой Алексей Волобуев, защищая Москву, чтобы ни одна бабонька в деревне больше не боялась, что возьмут ее, столицу России.
Когда пришла похоронка, первые слова, какие сказала Лукерья, были о костюме:
– Так ни разу и не надел.
Мать не знала, что это были и последние слова ее сына. Больше она не открывала сундук, чтобы полюбоваться на костюм.
И вот долгожданная победа, выкованная подвигами сыновей и молитвами матерей. В деревню стали возвращаться кому было суждено остаться в живых. Зарождалась новая мирная жизнь.
– Тетка Лукерья, приходи к нам в субботу, – сказал Ванька Свиридов, проходя мимо колодца, где она набирала воду. – Свадьба у меня.
Лукерья Петровна молча кивнула, хотя знала, что не пойдет. Слово «свадьба» обожгло ее сердце. Никогда ей не женить своего Лешку.
– Тетка Лукерья, – постучался вечером к ней в дверь Ванька, – я чего пришел…
– Раз пришел, так говори.
– У Лешки костюм был. Помните?
Как ей не помнить?
– Тетка Лукерья… Лукерья Петровна, я понимаю, что… Но свадьба у меня…
У самой суровой на всю деревню женщины вдруг хлынули слезы. Она наклонилась на стол и стала так рыдать, что у Ваньки подкосились ноги.
– Тетя Луша… – Он подошел к ней и робко положил руку на плечо. – Простите меня. Сдуру я так. Я ведь и в гимнастерке могу. Простите.
На следующий день Лукерья Петровна пришла в дом Свиридовых. В руках она держала сверток. Костюм жениху пришелся впору.
Потом играли свадьбу у Кривобородовых. Костюм жениху был большеват, но на это не обращали никакого внимания.
А потом у Разуновых, а потом у Ногаевых. И даже из соседних сел и деревень приходили за этим костюмом на свадьбу. Слух прошел по всей округе, что тот, кто женился в Лешкином костюме, живет счастливо, весело, с женой в ладах и детишки хорошие нарождаются.
– Не жалко костюма-то? – спросили как-то у Лукерьи бабы. – Память о Лешке все-таки.
– Так они все мои Лёшки. Вон у меня их сколько! – кивая на пробегающую ребятню, ответила Лукерья Петровна.
Говорят, в тех местах до сих пор женятся в Лешкином костюме и живут долго-долго и счастливо-счастливо.
Наталья Романова-Сегень