Группа "Слава Богу за всё"

Если злишься на кого-то, помолись о нём «Господи Иисусе Христе, помилуй <имя человека>» и обретешь мир. Если же другой держит зло на тебя, окажи ему милость, смирись перед ним, постарайся приобрести его дружбу. Этим освободишь его от страсти. Преподобный Иосиф Ватопедский.

Всегда перед очами своими имей Господа, потому что спасает Он уповающих на Него.

ПОЧЕМУ СВЯЩЕННИК ЗАПЛАКАЛ, КОГДА УЗНАЛ О НЕКРЕЩЁНОЙ МАТЕРИ? Двадцать лет дочь умоляла мать креститься. Уговоры, слёзы, книги — всё разбивалось о молчание. А потом незнакомый священник заплакал и произнёс слова, от которых мать закричала так, будто её ударили... *** Мать не верила в Бога. Не спорила, не богохульствовала, не смеялась над верующими. Просто — не верила. Как не верят в сказки, в чудеса, в то, чего нельзя потрогать руками. — Мне семьдесят лет, — говорила она. — Всю жизнь сама. Сама себя вырастила, сама выучила, сама на ноги поставила. Где был твой Бог, когда я в детдоме полы мыла? Где был, когда я по углам скиталась? Нету никакого Бога. Есть только ты сама — и твои руки. Вера молчала. Она знала эту историю наизусть. Мать — детдомовская. Отца не помнила, мать умерла родами. Нянечки, воспитатели, казённые койки в ряд. Потом — ПТУ, завод, общежитие. Потом — неудачное замужество, развод, дочь на руках. Снова — одна. Мать выжила. Вытянула. Подняла. Но душа её осталась там, в детдоме. В том месте, где никто не приходит на родительский день. Где учишься не плакать по ночам. Где слово «мама» — просто звук, ничего не значащий. Вера крестилась в сорок лет, тайком. Пришла в храм одна, в будний день, когда мать была на даче. Священник попался молодой, добрый. Спросил: — А родители ваши? — Мать некрещёная. Не хочет. Он вздохнул, но ничего не сказал. Потом было венчание — тоже тайком. Муж Веры, Андрей, всё понимал. Они повенчались рано утром, в маленькой церкви на окраине. Мать так и не узнала. Вера носила крестик под одеждой. Прятала иконы в шкафу. Молилась шёпотом, когда мать не слышала. Двадцать лет — как воровка. * * * Потом Вера заболела. Диагноз свалился как камень: онкология. Операция, химия, облучение. Врачи говорили осторожно, подбирая слова. Вера понимала: плохо. Андрей держался, хотя глаза его стали старыми. — Всё будет хорошо, — говорил он. — Вытянем. Вера кивала. Но по ночам, когда он засыпал, она лежала и смотрела в потолок. И думала о том, о чём никогда раньше не думала. О материнской молитве. Она читала где-то — или слышала в храме — что материнская молитва имеет особую силу. Что мать может вымолить ребёнка из любой беды. Что её слово доходит до Бога быстрее всех других слов. Но её мать — не молилась. Не умела. Не хотела. Не верила. И Вера была сиротой. Сиротой при живой матери. * * * Она пыталась. Господи, как она пыталась. Приносила книги — мать не открывала. Включала передачи — мать выходила из комнаты. Заговаривала о вере — мать обрывала: — Не начинай. Однажды Вера заплакала: — Мама, я болею. Мне нужна твоя молитва. Пожалуйста. Мать смотрела мимо неё. Лицо — каменное. — Я не умею, — сказала она. — И не буду. Не проси. Вера вышла, задыхаясь от слёз. Она не понимала. Это же так просто — перекреститься, сказать «Господи, помоги». Почему мать не может? Почему не хочет — ради неё, единственной дочери, которая умирает? Почему? * * * В ту ночь Вера написала письмо. Не матери — та бы не прочитала. Матронушке и Божией Матери. Она сидела на кухне, при свете маленькой лампы, и писала — как пишут последнее, как пишут, когда больше некому сказать. «Матушка Матронушка, Пресвятая Богородица. Я грешная, немощная, без Бога ничего не могу. Я болею и, может быть, умру. Но не о себе прошу — о маме. Она не верит. Не хочет креститься. Семьдесят лет — и ни одной молитвы. Я пробовала всё. Уговоры, слёзы, книги. Ничего не работает. Я не знаю, что делать. Помогите мне найти слова. Или найдите их сами — те, которые она услышит. Пожалуйста. Ради Христа». Она сложила письмо, спрятала за икону. Перекрестилась. И стала ждать. * * * Через неделю ей позвонила подруга. — Вера, я тут была в Останкино, в храме. Знаешь, такой благодатный. Батюшка там служит — отец Димитрий. Необыкновенный человек. Может, сходишь? Вера пошла. Не потому, что верила в чудо. Просто — надо было куда-то идти. Что-то делать. Не сидеть и не ждать смерти. Храм оказался небольшой, старый. Служба уже закончилась, но священник ещё был там — невысокий, седой, с добрым лицом. Вера подошла, сама не зная зачем. Он посмотрел на неё — внимательно, как смотрят на тех, кому плохо. — Что у тебя, дочка? И она рассказала. Всё. Про болезнь, про мать, про двадцать лет уговоров. Про письмо Матронушке. Про то, что она не знает больше, что делать. Священник слушал молча. Не перебивал. Когда она закончила, он спросил: — А мать твоя — крещёная? — Нет, — сказала Вера. — Она не хочет. Никак не могу её уговорить. И тогда священник заплакал. Не утёр глаза украдкой — заплакал по-настоящему. Слёзы потекли по морщинам, упали на рясу. Вера растерялась. Она ждала совета, утешения, может быть — молитвы. Но не слёз. — Батюшка, что вы?.. Он поднял руку. — Сиротой жила, — сказал он тихо. — Сиротой помрёт. Отца не знает, Матери Божией. Сиротой и там будет. Вера не сразу поняла. А когда поняла — у неё перехватило дыхание. Сирота. Мать всю жизнь была сиротой. Без родителей, без семьи, без дома. И думала, что это — только про эту жизнь. Но ведь есть ещё та. И там — там тоже можно быть сиротой. Без Отца Небесного. Без Матери Божией. Без Семьи, которая не бросает никогда. Вечная сирота. В вечности. — Передай ей, — сказал священник. — Эти слова. Может, услышит. * * * Вера ехала домой, как в тумане. Слова стучали в висках: сиротой жила, сиротой помрёт, сиротой и там будет. Она боялась. Боялась, что мать разозлится. Что выгонит. Что скажет: «Хватит меня пугать». Но молчать не могла. Мать сидела на кухне, пила чай. Посмотрела на дочь — и нахмурилась: — Что с тобой? На тебе лица нет. Вера села напротив. Руки дрожали. — Мама, я была в храме. Священник... Когда я сказала, что ты некрещёная, он заплакал. Мать хмыкнула: — Подумаешь. Попы всегда плачут, им положено. — Он сказал... — Вера запнулась. — Он сказал: сиротой жила, сиротой помрёт. Отца не знает, Матери Божией. Сиротой и там будет. Тишина. Мать сидела неподвижно. Чашка застыла в руке. — Что ты сказала? — голос хриплый, чужой. — Сиротой, мама. Там — тоже сиротой. Навсегда. И тогда мать закричала. Не слово — звук. Протяжный, страшный, будто из неё выдирали что-то живое. — Сиротааа! Чашка упала, разбилась. Мать согнулась, обхватила голову руками. Плечи тряслись. Вера бросилась к ней, обняла. — Мама, мамочка... — Сирота, — повторяла мать сквозь рыдания. — Опять сирота. Всю жизнь — сирота. И там — тоже... Она плакала так, как не плакала никогда. Все семьдесят лет — не плакала. А теперь — прорвало. Вера держала её, гладила по голове. И чувствовала: что-то ломается. Та стена, которую мать строила всю жизнь — рушится. — Я не хочу, — шептала мать. — Не хочу быть сиротой. Больше не хочу. Устала. Всю жизнь одна... — Ты не одна, мама. Бог есть. И Он — Отец. И Богородица — Мать. Настоящая семья. Которая не бросит. Мать подняла голову. Лицо мокрое, опухшее, старое. Но глаза — другие. Живые. — Правда? — Правда, мама. Я тебе покажу. * * * Мать крестилась через две недели. В том самом храме, в Останкино. Отец Димитрий крестил её сам. Она стояла в белой рубашке, седая, семидесятилетняя — и плакала. Но уже не так, как тогда, на кухне. По-другому. Тихо, светло. Когда священник возложил на неё руки и прочитал молитву, она вдруг сказала: — Я теперь не сирота? — Нет, — ответил он. — Теперь у тебя есть Отец. И Мать. И братья, и сёстры — вся Церковь. Мать перекрестилась — неумело, сбивчиво — и улыбнулась. Впервые за семьдесят лет. * * * С тех пор прошло двадцать пять лет. Вера выздоровела — врачи разводили руками, говорили об «уникальной ремиссии». Она знала: мамина молитва. Та самая, которой она так ждала. Мать из храма не выходила. Не в том смысле, что жила там — хотя иногда казалось, что готова. Просто — каждое воскресенье, каждый праздник. Исповедь, причастие, молебны. Она выучила молитвы, научилась класть поклоны, стала помогать в трапезной. Девяносто пять лет. Она сидела у окна, перебирала чётки. Губы шевелились беззвучно — привычка, выработанная за четверть века. Вера подошла, села рядом. — Мама, о чём молишься? — О тебе, дочка. О внуках. О всех, кто ещё сирота. Она посмотрела на дочь — теми самыми глазами, которые когда-то были каменными, а теперь светились. — Знаешь, я ведь тогда поняла. Когда ты эти слова сказала. Поняла, что всю жизнь искала — семью. Думала, нету её. А она была. Всегда была. Только я не знала, куда постучаться. — А теперь знаешь? — Теперь — дома, — сказала мать просто. — Наконец-то дома. Она снова перекрестилась — теперь умело, привычно — и вернулась к чёткам. За окном звонили колокола. Иногда мы ищем великие слова — богословские аргументы, неопровержимые доказательства, красивые притчи. А Господь вкладывает в уста священника одно короткое слово, которое попадает прямо в сердце. Сирота. Эта женщина всю жизнь несла в себе рану сиротства. И не знала, что её можно исцелить. Что есть Отец, Который не бросает. Мать, Которая не умирает. Дом, из которого не выгоняют. Священник не уговаривал. Он просто заплакал — и сказал правду. Ту правду, которую она не хотела слышать. Ту, от которой нельзя спрятаться. И она услышала. ** © Сергий Вестник

Надо стараться никому не делать больно. Очень коротка наша жизнь, невероятно коротка, и как-то надо суметь ее прожить с теплом для других, уж если не с любовью, то с каким-то теплом для других. Людям и так уж больно, человек начинает плакать, как только он появляется на свет. Так вот страшно, если мы не уменьшаем, а увеличиваем этот плач.Если человек отдаст отчет на последнем Суде за каждое праздное слово свое, то тем более за каждую Слезу, им вызванную у других. Любовь достигается, а не кладется в карман, как свежий носовой платок. Так и сказано: «Достигайте Любви» Сергей Фудель, "Письма к сыну".

Священномученик Фео́дор, архиепископ Александрийский Дни памяти 16 декабря Житие Священномученик Феодор, епископ Александрийский, родился в Египте, в Александрии. Этот город прославился в Церкви Вселенской многими мучениками и исповедниками: от святого евангелиста Марка, первомученика Александрийского († 63, память 25 апреля) до святого Афанасия Великого (память 18 января и 2 мая), столпа и исповедника православия († 373). К сожалению, исторические записи не донесли до нас точных данных о времени жизни и подвигах святого епископа Феодора, но Церковь Христова во все времена хранила имя священномученика в своих диптихах. Пламенный проповедник, сильный в слове и делании церковном, епископ Феодор вызывал яростную ненависть буйных александрийских язычников, не терпевших благовестия. Во время одной его проповеди язычники окружили и захватили святителя. Он не сопротивлялся. Его избивали и издевались над ним: возложили на главу его терновый венец и со смехом водили по городу. Затем привели его к берегу и бросили со скалы в море. Но поднялся ветер – и волны вынесли его невредимым на сушу. Пораженные язычники отвели святителя Феодора к правителю города, который приказал подвергнуть его жестоким истязаниям. Но ни слова, кроме молитвы к Господу, не услышали мучители от мужественного исповедника. Тогда святой мученик был предан римским воинам и казнен, как апостол Павел, – через усекновение мечом.

Священномученик Николай Заболотский, пресвитер Дни памяти 15 декабря 21 мая (переходящая) – Собор новомучеников, в Бутове пострадавших Житие Свя­щен­но­му­че­ник Ни­ко­лай ро­дил­ся 24 ап­ре­ля 1876 го­да в го­ро­де Вязь­ме Смо­лен­ской гу­бер­нии в се­мье про­то­и­е­рея Ни­ко­лая За­бо­лот­ско­го, слу­жив­ше­го в го­ро­де в Вос­кре­сен­ской церк­ви. В 1895 го­ду Ни­ко­лай окон­чил Вя­зем­ское Ду­хов­ное учи­ли­ще и по­сту­пил в Мос­ков­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию. В 1899 го­ду он пе­ре­шел в Вифан­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию, ко­то­рую окон­чил в 1902 го­ду. По окон­ча­нии се­ми­на­рии Ни­ко­лай по­сту­пил в Юрьев­ский уни­вер­си­тет. Но Бо­гу, по‑ви­ди­мо­му, бы­ло неугод­но, чтобы юно­ша вы­брал свет­ский путь, – он тя­же­ло за­бо­лел, и по этой при­чине ему при­шлось оста­вить уче­бу в уни­вер­си­те­те. В 1905 го­ду он по­сту­пил пре­по­да­ва­те­лем в муж­скую гим­на­зию в го­ро­де Вязь­ме. В 1910 го­ду Ни­ко­лай Ни­ко­ла­е­вич был ру­ко­по­ло­жен во свя­щен­ни­ка ко хра­му в се­ле Бу­да­е­во Гжат­ско­го уез­да, а в 1913 го­ду пе­ре­ве­ден слу­жить в храм в се­ле Фе­дот­ко­во Юх­нов­ско­го уез­да. С 1917 по 1926 год он слу­жил в хра­ме в се­ле Ма­рьин­ское Рос­лавль­ско­го уез­да, а за­тем в хра­ме в се­ле Ко­роб­ки­но Гжат­ско­го уез­да. С 1931 го­да он стал слу­жить в се­ле Некра­со­во Ува­ров­ско­го рай­о­на Мос­ков­ской об­ла­сти. Отец Ни­ко­лай был воз­ве­ден в сан про­то­и­е­рея и на­зна­чен бла­го­чин­ным. Вес­ной 1937 го­да в свя­зи с уси­ле­ни­ем го­не­ний на Рус­скую Пра­во­слав­ную Цер­ковь пред­ста­ви­те­ли мест­ных вла­стей ста­ли пи­сать жа­ло­бы в НКВД, что отец Ни­ко­лай со­вер­ша­ет та­ин­ства и тре­бы в до­мах при­хо­жан не толь­ко не спра­ши­вая на это раз­ре­ше­ния сель­со­ве­та, но и, бу­дучи спро­шен, по­че­му он де­ла­ет это, не да­ет от­ве­та, счи­тая, что не де­ло вла­стей спра­ши­вать о том, что ка­са­ет­ся церк­ви и его свя­щен­ни­че­ской де­я­тель­но­сти. 28 июня 1937 го­да за­ве­ду­ю­щий от­де­лом по­лит­уче­бы Ува­ров­ско­го рай­ко­ма ком­со­мо­ла на­пра­вил на­чаль­ни­ку Ува­ров­ско­го НКВД до­клад­ную за­пис­ку, в ко­то­рой утвер­ждал, что свя­щен­ник ве­дет в при­хо­де аги­та­цию, чтобы ве­ру­ю­щие не ра­бо­та­ли в пер­вый день Пас­хи и в ре­ли­ги­оз­ные празд­ни­ки, а так­же что он ле­чит лю­дей и до­маш­нюю ско­ти­ну. «Я счи­таю, – пи­сал за­ве­ду­ю­щий, – За­бо­лот­ский ни­ка­ко­го пра­ва не име­ет на ле­че­ние лю­дей и жи­вот­ных, за это он дол­жен быть при­вле­чен к от­вет­ствен­но­сти». Ра­бот­ник Ува­ров­ско­го рай­ко­ма ВКП(б) на­пи­сал, что «в 1935 го­ду во вре­мя ве­сен­не­го се­ва, на ко­то­рый по­па­да­ла Пас­ха, граж­дане... по­быв­ши в церк­ви как в пер­вый, а так­же и во вто­рой день Пас­хи, не ра­бо­та­ли и не вы­пол­ня­ли план се­ва, за­яв­ляя: “Ба­тюш­ка го­во­рил, что уро­жай за­ви­сит не от то­го, чтобы ра­бо­тать в свя­тые дни Пас­хи, рань­ше не ра­бо­та­ли по це­лой неде­ле в дни Пас­хи, а уро­жай со­би­ра­ли хо­ро­ший”». 19 но­яб­ря 1937 го­да про­то­и­е­рей Ни­ко­лай был аре­сто­ван и за­клю­чен в тюрь­му в го­ро­де Мо­жай­ске. Через несколь­ко дней по­сле аре­ста свя­щен­ни­ка на до­прос был вы­зван пред­се­да­тель сель­со­ве­та, ко­то­ро­го спро­си­ли, что он зна­ет об ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти свя­щен­ни­ка в се­ле. На это пред­се­да­тель от­ве­тил: – Об ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти За­бо­лот­ско­го мне ста­ло из­вест­но с мая 1937 го­да, ко­гда он по­явил­ся в де­ревне Жи­ха­ре­во и на­чал об­хо­дить до­ма кол­хоз­ни­ков с це­лью окре­стить кол­хоз­ных ре­бя­ти­шек и пред­ла­гая при­ча­стить­ся пре­ста­ре­лым муж­чи­нам и жен­щи­нам в де­ревне Жи­ха­ре­во. – Что вам лич­но из­вест­но об ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти граж­да­ни­на За­бо­лот­ско­го? – спро­сил сле­до­ва­тель. – Мне из­вест­но, что при­мер­но 10 мая 1937 го­да я лич­но как пред­се­да­тель сель­со­ве­та был сви­де­те­лем, что За­бо­лот­ский кре­стил дво­их де­тей у граж­да­ни­на де­рев­ни Жи­ха­ре­во. – Как вы ре­а­ги­ро­ва­ли на факт кре­ще­ния де­тей? – Ко­гда я за­шел в из­бу кол­хоз­ни­ка, то, уви­дев свя­щен­ни­ка За­бо­лот­ско­го, я спро­сил: «Что вы тут де­ла­е­те без ве­до­ма сель­ско­го со­ве­та?» А он, За­бо­лот­ский, от­ве­тил: «А вам ка­кое де­ло? И что те­бе от ме­ня нуж­но?» То­гда я ему от­ве­тил: «Я яв­ля­юсь пред­се­да­те­лем сель­ско­го со­ве­та на дан­ной тер­ри­то­рии, и для то­го, чтобы сде­лать то и иное де­ло, вы долж­ны бы­ли ме­ня по­ста­вить в из­вест­ность преж­де все­го». То­гда За­бо­лот­ский от­ве­тил: «Де­ло не ва­ше, мы с ва­ми не свя­за­ны». На это я ему ска­зал: «Вы, со­вер­шая об­ряд кре­ще­ния де­тей в непри­спо­соб­лен­ной по­су­де, мо­же­те за­ра­зить де­тей ка­кой-ли­бо бо­лез­нью». То­гда он за­кри­чал: «А, это Ан­дре­ев! Мне про него го­во­ри­ли!» И в за­клю­че­ние до­ба­вил: «Вы са­ми раз­но­си­те ком­му­ни­сти­че­скую за­ра­зу». Я спро­сил: «Что зна­чит ком­му­ни­сти­че­скую за­ра­зу?» Он от­ве­тил: «Вы в клу­бе со­би­ра­е­те по пять­сот че­ло­век на­се­ле­ния и при­ви­ва­е­те это­му на­се­ле­нию ком­му­ни­сти­че­скую за­ра­зу». В тот же день бы­ла до­про­ше­на некая кол­хоз­ни­ца, ко­то­рая по­ка­за­ла, что «в мае 1937 го­да свя­щен­ник За­бо­лот­ский при­шел в де­рев­ню Жи­ха­ре­во без ве­до­ма сель­со­ве­та и стал хо­дить по до­мам кол­хоз­ни­ков, пред­ла­гая на­се­ле­нию свои услу­ги, чтобы от­слу­жить в до­ме мо­ле­бен. Здесь при­шел пред­се­да­тель сель­со­ве­та к свя­щен­ни­ку За­бо­лот­ско­му и ска­зал: “Вы без ве­до­ма сель­со­ве­та хо­ди­те из до­ма в дом и раз­но­си­те за­ра­зу, так как у нас в до­мах име­ют­ся боль­ные сып­ным ти­фом”. Свя­щен­ник За­бо­лот­ский на­чал вы­ска­зы­вать недо­воль­ство ком­му­ни­сти­че­ской пар­ти­ей, го­во­ря: “Вы боль­ше раз­но­си­те ком­му­ни­сти­че­скую за­ра­зу, у вас бы­ва­ет ки­но, а лю­ди на по­ста­нов­ку при­хо­дят вся­кие”». 2 де­каб­ря сле­до­ва­тель до­про­сил свя­щен­ни­ка. – Вы в мае 1937 го­да бы­ли в де­ревне Жи­ха­ре­во? – спро­сил сле­до­ва­тель. – Да, был. Я был при­гла­шен в де­рев­ню Жи­ха­ре­во для кре­ще­ния ре­бен­ка. – След­ствие рас­по­ла­га­ет про­ве­рен­ны­ми ма­те­ри­а­ла­ми, что вы, на­хо­дясь в де­ревне Жи­ха­ре­во, рас­про­стра­ня­ли контр­ре­во­лю­ци­он­ную кле­ве­ту про­тив со­вет­ской вла­сти и пар­тии ВКП(б). Вы при­зна­е­те се­бя в этом ви­нов­ным? – Это ложь... – След­стви­ем уста­нов­ле­но, что вы сре­ди на­се­ле­ния ве­де­те ак­тив­ную ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию, на­прав­лен­ную про­тив су­ще­ству­ю­ще­го строя. Вы при­зна­е­те се­бя в этом ви­нов­ным? – Ан­ти­со­вет­ской аги­та­ции я сре­ди на­се­ле­ния не вел. Я жи­ву изо­ли­ро­ван­но, на по­го­сте, в цер­ков­ной сто­рож­ке. В се­ле­ния хо­жу толь­ко по при­гла­ше­нию. На этом до­про­сы бы­ли за­кон­че­ны. 5 де­каб­ря 1937 го­да трой­ка НКВД при­го­во­ри­ла от­ца Ни­ко­лая к рас­стре­лу. Про­то­и­е­рей Ни­ко­лай За­бо­лот­ский был рас­стре­лян 15 де­каб­ря 1937 го­да и по­гре­бен в без­вест­ной об­щей мо­ги­ле на по­ли­гоне Бу­то­во под Моск­вой. Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)     

Господь за доброжелательный взор и умение видеть светлую сторону действительности открывает нам всё хорошее, и человек начинает радоваться жизни, переживать её как дар Божий и становится подобным ребёнку, у которого жизненные впечатления насыщенные, глубокие и радостные. Протоиерей Артемий Владимиров