БЕСЕДА О ПРИТЧАХ.

Митрополит Антоний Сурожский
Сегодня я скажу несколько самых общих вещей о притчах. Очень немногие притчи, будь то ветхозаветные или новозаветные, — просто иллюстрации, имеющие целью представить более живо какой-то принцип; они вовсе не подобие картинок в книжке для детей, где текст немного сложен, а благодаря иллюстрациям становится доходчив. Цель притч иная. Притчи стремятся показать вещи с разных точек зрения. Я приведу вам несколько примеров. Есть притчи, назначение которых — быть прямым вызовом, таким вызовом, который с силой поразит человека, слушающего притчу, потому что он не защищается от содержащегося в ней обвинения. Притча такого рода — история о том, как пророк Нафан пришел к царю Давиду, который пленился женой одного из своих военачальников, поставил его в такое место битвы, где он был убит, и взял его жену себе в наложницы (2 Цар 12). Если бы пророк пришел и бросил ему обвинение прямо в лицо, скорее всего Давид бы сказал: «Я — царь!» — и словно закрылся бы в броню, чтобы защититься от этого вызова.
Вместо этого Нафан рассказал ему случай: было два человека, два соседа. Один — богач, владевший большим количеством скота и добра. Другой был беден, всего-то и была у него одна овечка, которую он лелеял, словно собственного ребенка. Однажды к богачу пришли гости, он хотел устроить им угощение, но ему стало жаль собственного скота. И он послал слуг отнять овечку у соседа, заколоть ее, и тот лишился единственного, чем обладал, но не только в материальном отношении: он потерял что-то, что было для него крайне ценно. Библия говорит, что эта овечка была для него словно дочь. И царь Давид вскипел возмущением: «Скажи мне, кто этот человек, и он будет наказан!» И когда он так резко и недвусмысленно отозвался на ситуацию, которая в точности была его ситуацией, но иначе выраженной, пророк сказал ему: «Ты — этот человек; именно это ты сделал!» И тогда царя Давида ударило в сердце, ему некуда было уйти, потому что, осудив богача, он не мог никаким образом оправдаться. В результате появился псалом, который мы снова и снова повторяем за богослужением, Пятидесятый псалом: «Помилуй мя, Боже…».
Вот один пример притчи: это подобие, это что-то, что похоже на событие, к которому относится. Но оно представлено таким образом, что тот, кто слышит, может слушать открытым умом, открытым сердцем, не замыкаясь, не обороняясь, не предпринимая ничего для того, чтобы оказаться правым и не быть раненым. Это один тип притчи, который мы встречаем то тут, то там, чаще в Ветхом Завете, чем в Новом.
Затем есть притчи, которые как будто говорят об одном, на самом же деле говорят о чем-то несколько ином, так что вы обращаете внимание на то, что очевидно, и до вас доходит менее очевидное, если только вы дадите себе время поразмыслить или ваш внутренний опыт так отзовется на притчу.
Пример, который приходит мне на ум, это притча о Страшном суде — овцы и козлища в Евангелии от Матфея (Мф 25:31-46). Мы постоянно думаем о ней, говорим о ней как о притче, относящейся к Суду. На самом же деле Суд только обозначен, эта притча, так сказать, лишь ставит вопрос, проблему. Потому что по сути дела там говорится: одни люди окажутся правыми, другие — неправыми, одни пойдут по одну сторону, другие — по другую. Это — юридический, так сказать, аспект, но суть проблемы бесконечно более важная, потому что суть вот в чем: ты накормил голодного? ты одел нагого? ты принял под свой кров бездомного? ты посетил больного? ты согласился разделить унижение, позор своего друга и навестил его в тюрьме? И кроме того, есть в этой притче другое измерение; если задуматься на мгновение, мы видим, что ни в какой момент эта притча о Суде не обращается к нам с вопросом: а теперь скажи — во что ты верил? верил ли ты в Бога? верил ли ты во Христа? верил ли ты в то, в это? соблюдал ли ты обряды синагоги, храма, какой-либо церкви или что бы то ни было? Ни один вопрос не ставится на этом уровне, и вся проблема представлена так, я ее прочитываю так (вы, может, читаете ее иначе, но я пытаюсь поделиться с вами тем, как я сам ее читаю), вся суть в том: ты был человечным? Если ты был нечеловечным, то тебе нет места в Царствии Божием. Если ты был человечным, тогда тебе есть путь войти в дальнейшие отношения с Богом, Который сотворил этот мир, включая и тебя, и Который согласился в Свою очередь стать человеком, стать одним из нас и дать нам пример, как жить, с какими чувствами жить и каким быть.
Затем есть притчи, которые делают явным другой аспект вопросов, вещей, созревающих внутри нас и еще не ставших вполне ясными, вопросы эти еще не всплыли на поверхность. Эти притчи заставляют нас увидеть другое измерение вещей. Я сейчас имею в виду притчу о сеятеле (Мк 4:3-20). Во-первых, это очень ясная картина. Вы помните рассказ: сеятель вышел сеять, и одно семя упало на камень, другое в тернии, что-то попало на дорогу, что-то на добрую почву. Само по себе все тут ясно, это ясный вызов, и вызов вот в чем: ты — кто? Или вернее: я — кто? И мы даже не можем сказать: я — та или другая почва; единственное, что мы можем сказать: сегодня я каменный, сегодня я восприимчив, сегодня все тернии во мне не дают взойти чему бы то ни было. И я помню, как отец Александр Туринцев, старый священник в Париже, как-то сказал мне: в этом-то и смысл ежедневного чтения Евангелия. Сегодня я каменный, сегодня я — словно утоптанная дорога, а завтра я, быть может, окажусь плодородной почвой. А раз так, то, если я стану ждать, пока окажусь плодородной почвой, я могу и упустить момент. Потому что только тогда, когда семя брошено, мы видим, куда оно упало. И тогда можно ставить себе дальнейшие вопросы: что значит быть каменной почвой? что значит быть придорожной полосой, где все ходят и затаптывают семя? какие тернии удушают семя? Вот еще один шаг вперед в том, как можно рассматривать эту притчу.
Но когда Христос произнес эту притчу, апостолы ничего не поняли, они так и спросили: а что это значит? И это случается с нами все время, не в отношении евангельских притч, потому что их мы читали, нам их разъяснили, но во множестве случаев, когда жизнь состоит из притч, из ситуаций, которые — вызов для нас, а мы даже не замечаем этого; или вызов брошен нам на одном уровне, а если мы внимательны, то начинаем обнаруживать новый уровень, новую глубину.
Вероятно, существуют и другие подходы к притчам. Я всего лишь хотел указать некоторые типы ситуаций, но само слово , «притча» по-гречески, означает «сравнение», но такое сравнение, которое богаче простой иллюстрации, сравнение, которое охватывает более широкую область, чем просто иллюстрация...
Именно это и происходит с притчей: вам предлагается что-то совершенно ясное: рассказ о дрожжах (Мф 13:33), рассказ о последнем Суде (Мф 25:31-46) или еще о чем-то. И можно сосредоточить все свое внимание на этом и сказать: а, теперь мне все понятно! А затем, по мере того как вы все ближе знакомитесь с рассказом, вы обнаруживаете в нем самые разнообразные значения, которые нельзя обнаружить простым умственным упражнением, — всякий раз это требует новой зрелости, вы отходите от очевидного, бросающегося в глаза центра и следуете линии, которая уносит вас в бесконечность Божию. Вот этим-то чрезвычайно интересны притчи Ветхого и Нового Завета, а также все притчи, которые можно прочитать в древней письменности или в восточных литературах: это рассказ, который сам по себе — всего лишь начало, это центр притяжения, с которым связано что-то другое, это отправная точка. И если оттолкнуться от этой точки и расти духовно, умственно, возрастать опытом, то открываются новые пути.
Но вот что меня очень поражает: очень и очень многие евангельские притчи заимствуют свою тему из природы. Вы, конечно, помните семя и сеятеля (Мк 4:3-20), вы помните лилии (Мф 6:28-30). И мне кажется, что это не случайно, будто Христу было просто удобно говорить о том или другом, потому что эти предметы были прямо тут, на глазах. Я думаю, что между Богом и тварным миром существует такая взаимосвязь, которая позволяет любой видимой вещи указывать на невидимое. Все видимое, все материальное имеет глубину; так можно думать на основании того, что Бог создал все, каждую вещь актом любви и создал ее такой, что она продолжает иметь с Ним связь; она — не просто «предмет», который Бог сотворил и пустил в Историю. Этот предмет имеет связь с Богом, и мы можем видеть это, потому что все чудеса евангельские свидетельствуют о том, что материальный мир может слышать Его голос и отзываться.
Возьмите все чудесные исцеления, которые мы находим в Евангелии. Причина болезни, причина, почему что-то не в порядке, — сам человек, а его больное тело — жертва. И Бог обращается, разумеется, к человеку, потому что, чтобы отношения снова стали гармоничными, перемениться должен человек, но Он обращается со словом и к тому, что мы очень часто рассматриваем лишь как инертную природу. Например, те несколько случаев, когда Христос повелевает ветру и морю (Мк 4:35-41; 6:47—51), когда приказывает лихорадке оставить тещу петрову (Мф 8:14-15), приказывает болезни уйти. На основании этого мы можем признать, что между Богом и всем сотворенным есть связь, что творческое слово, которое прозвучало когда-то и вызвало все к бытию, продолжает звучать и все, что создал Бог, сохраняет способность слышать, и понимать, и внимать Ему. Это становится еще более явно, проявляется с такой силой, если подумать о Воплощении. Бог воспринял человеческую природу, но это же означает, что Он принял на Себя, соединил со Своим Божеством материальность этого мира, потому что все мы состоим из тех же атомов и частиц и всего, что тварно. И Христос, став человеком, сроднился как с самой великой галактикой, так и с малейшим атомом и со всеми нами в нашей материальности.
И значит, когда Христос говорит конкретными образами, это не просто образы. Он говорит нам: взгляни на мир, который Я создал — он связан со Мной такой связью, которой ты уже не чувствуешь, ты ее больше не видишь, ты ее не воспринимаешь больше, а между тем мир находится в такой связи со Мной, что способен слышать Мое слово, отзываться на него. И чудо, в отличие от волшебства, не есть акт насилия — это акт высвобождения природы, или человека, или тела, которое подпало под рабство зла и становится свободным.
Так что и это — установление нового взаимоотношения между Богом и сотворенным Им миром. И в этом смысле все для нас может стать притчей, если мы сумеем так смотреть, так всматриваться в вещи. Но многое закрывает от нас такое видение, и главное — наша сосредоточенность на самих себе, главное, что в центре — мы, и нам крайне редко удается оторваться от себя, от самосозерцания, от озабоченности собой и взглянуть вокруг себя объективно, другими словами, посмотреть на окружающее нас так, будто оно не имеет к нам никакого отношения, не представляет для нас ни опасности, ни проблемы...
Вы, вероятно, помните, как Христос обращался к толпе. Он шел, Его окружала толпа, и Он говорил с учениками, потом кто-то из толпы задавал вопрос, и Он отвечал. И что случалось? Представим себе небольшую толпу — вроде нас сейчас, и Христос говорит с учениками о вещах, которые на грани их понимания, но Он сеет семена, которые принесут плод после Его смерти и воскресения, когда ученики поймут все, что стоит за словами. А затем вдруг кто-то, женщина, мужчина, выступает вперед и ставит вопрос, и Христос прерывает Свою беседу с учениками и отвечает на вопрос. А что делает толпа? Нам ничего об этом не говорится, но так легко себе представить, что в этой толпе есть мужчины, женщины, у которых этот вопрос еще не сформулировался достаточно ясно, чтобы поставить его, но уже где-то созревает, он уже принимает некие очертания, хотя человек еще не способен выразить его словами, и вот кто-то задал вопрос: это же мой вопрос! И они слушают. Но есть и другие люди, у которых никогда не возникало подобного вопроса, они, вероятно, переглядывались и говорили: о чем это они? Один глупец задал нелепый вопрос, а Этот тратит время на ответ! Что это с ними?
Так вот, что-то подобное происходит с нами, когда мы читаем Евангелие; такие случаи встречаются и в житиях святых. Иногда в житии мы видим, как святого окружают люди и святой совершает непонятный поступок. Я сейчас думаю о святом Амвросии Оптинском. Он беседовал с группой просвещенных людей, которые ставили ему вопросы о духовной жизни, и вдруг он оставил их, бросился в толпу, вытащил из толпы убого одетую старую крестьянку, посадил ее рядом с собой на пенек и стал обсуждать с ней, как следует кормить индюшек. Когда он кончил, она поблагодарила и отошла, и те духовные люди сказали: «В чем дело? Мы не понимаем тебя! Ты беседовал с нами о духовных предметах и все оставил, чтобы говорить с ней об индюшках». И он ответил: «Да, потому что духовная беседа для вас — роскошь, а для нее эти индюшки — вопрос жизни и смерти. Ее нанял пасти индюшек богатый крестьянин, индюшки у нее мрут, и хозяин сказал, что, если мор не прекратится, он ее прогонит. А для нее это означает остаться без крова и умереть с голода. Совет о том, как кормить индюшек, для нее важнее, чем для вас знать, как святые лицезрели Бога».
Так что, видите, данный случай по той же линии: есть кто-то, для кого вопрос реален, и к этому человеку притча обращена на самых разных уровнях: на самом очевидном, на котором представлен образ, но также на самом глубоком уровне, какой только доступен ему. И потом в какой-то момент понимание кончается, образ исчерпал свое содержание, человек должен сначала созреть и измениться, чтобы он смог сделать следующий шаг и открыть для себя новый уровень — подобно Лестер, которая открыла, обнаружила, быть может, пять, шесть, десять слоев, пока не дошла до сверкающего потока воды живой, воды жизни вечной.
Вот, пожалуй, все, что я могу сказать вам о притчах. Не знаю, пригодится ли вам что-либо из сказанного, и если у вас есть вопросы, я могу попробовать ответить на них.
Ответы на вопросы
Как понимать слова: «Имеющий уши да слышит»? Христос в каком-то смысле не хотел, чтобы люди понимали?..
Я думаю, имеющий уши слышать, да слышит (напр., Мф 11:15) подразумевает вот это. Христос не старается навязать умственное понимание, Он дает образ, и вы воспринимаете из него столько, сколько способны воспринять. И потому что вы восприняли его всем своим нутром, всем своим опытом жизни, всей чуткостью своего сердца, всей своей способностью понимать и себя, и всех и вся, вы сможете применить его. Потому что, если сказать некоторые вещи слишком рано, это ничего не даст.