ТРАЛЯЛЯ  и  ТРУЛЯЛЯ (в переводе Николая Старилова " Шиворот - Навыворот"). Они стояли под деревом, обняв друг друга за плечи, и Алиса сразу поняла, кто из них Труляля, а кто — Траляля, потому что у одного на воротнике было вышито «ТРУ», а у другого — «ТРА». — А «ЛЯЛЯ», верно, вышито у обоих сзади, — подумала Алиса. Они стояли так неподвижно, что она совсем забыла о том, что они живые, и уже собиралась зайти им за спину и посмотреть, вышито ли у них на воротнике сзади «ЛЯЛЯ», как вдруг тот, на котором стояло «ТРУ», сказал: — Если ты думаешь, что мы из воска, выкладывай тогда денежки! За посмотр деньги платят! Иначе не пойдет! Ни в коем разе! — И задом наперед, совсем наоборот! — прибавил тот, на котором было вышито «ТРА». — Если, по-твоему, мы живые, тогда скажи что-нибудь… — Пожалуйста, простите меня, — сказала Алиса, — я не хотела вас обидеть. Больше она ничего сказать не могла, потому что в голове у нее неотвязно, словно тиканье часов, звучали слова старой песенки* (а*) — она с трудом удержалась, чтобы не пропеть ее вслух. Раз Труляля и Траляля Решили вздуть друг дружку, Из-за того, что Траляля Испортил погремушку, Хорошую и новую испортил погремушку. Но ворон, черный, будто ночь. На них слетел во мраке. Герои убежали прочь, Совсем забыв о драке. Тра-ля-ля-ля, тру-ля-ля-ля, совсем забыв о драке. <стихотворение в пер. Д. Орловской> * (а*). - /В 1720 г. разгорелась вражда между Георгом Фридрихом Генделем, немецким композитором, жившим в Англии, и итальянцем Джиованни Баттиста Бонончини. Джон Байром, известный в XVIII в. автор гимнов и преподаватель стенографии, так описал эту вражду: Одни твердят, что рядом с Бонончини Минхеер Гендель — неуч и разиня. Другие: Бонончини после Генделя? Маэстро пуст, как серединка кренделя. Но я молчу, ища названья для Отличья Труляля и Траляля. (Английские фольклористы Иона и Питер Оупи отмечают в своем классическом труде об английских народных песенках, что последние две строки приписывают также Александру Попу и Джонатану Свифту lona and Peter Opie. The Oxford Dictionary of Nursery Rhymes. Oxford, 1951). Неизвестно, имела ли поначалу старая песенка о Траляля и Труляля отношение к этой знаменитой музыкальной баталии. Возможно, Байром всего лишь заимствовал из нее последнюю строчку для своего стишка. […]/. — Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Труляля, — но это не так! Ни в коем разе! — И задом наперед, совсем наоборот, — подхватил Траляля. — Если бы это было так, это бы еще ничего, а если бы ничего, оно бы так и было, но так как это не так, так оно и не этак! Такова логика вещей! — Я думала о том, — сказала вежливо Алиса, — как бы мне побыстрей выбраться из этого леса. Уже темнеет… Не покажете ли вы мне дорогу? Но толстячки только переглянулись с усмешкой. Они были до того похожи на школьников, выстроившихся для переклички, что Алиса не удержалась, ткнула пальцем в Труляля и крикнула: — Первый! — Ни в коем разе! — тут же отозвался Труляля и так быстро захлопнул рот, что зубы щелкнули. — Второй! — крикнула Алиса и ткнула пальцем в Траляля. — Задом наперед, совсем наоборот! — крикнул он. Другого Алиса и не ждала. — Ты неправильно начала! — воскликнул Труляля. — Когда знакомишься, нужно прежде всего поздороваться и пожать друг другу руки! Тут братцы обнялись и, не выпуская друг друга из объятий, протянули по одной руке Алисе* (b*). https://www.youtube.com/watch?v=n9xAkHrJ624

* (b*). - /Труляля и Траляля являются тем, что геометры называют «энантиоморфами», то есть зеркальными отображениями друг друга. На мысль о том, что таково было намерение Кэрролла, наводит любимое выражение Траляля: «Задом наперед, совсем наоборот!» — и то, что один из них протягивает правую, а другой левую руку для рукопожатия. Рисунок Тенниела, где изображены оба брата, готовые к битве, которые стоят в идентичных позах, подтверждает, что и он смотрел на близнецов таким же образом. Обратите внимание на то, что положение пальцев на правой руке Труляля (или это Траляля? У Траляля на шее был диванный валик, а у Труляля на голове сковородка) точно соответствует положению пальцев на левой руке у его брата /. Алиса не знала, что ей делать: пожать руку сначала одному, а потом другому? А вдруг второй обидится? Тут ее осенило, и она протянула им обе руки сразу. В следующую минуту все трое кружились, взявшись за руки, в хороводе. Алисе (как она вспоминала позже) это показалось вполне естественным; не удивилась она и тогда, когда услышала музыку: она лилась откуда-то сверху, может быть, с деревьев, под которыми они танцевали? Сначала Алиса никак не могла понять, кто же там играет, но потом догадалась, что просто это елки бьются о палки, словно смычки о скрипки. — Смешнее всего было то, — рассказывала потом Алиса сестре, — что я и не заметила, как запела: «Вот идем мы хороводом…» Не знаю, когда я начала, но пела, верно, очень, очень долго! Братцы были толстоваты: скоро они запыхались. — Четыре круга — вполне достаточно для одного танца, — пропыхтел Труляля. Они остановились так же внезапно, как и начали; музыка тут же смолкла. ___________________ Из статьи Н. Демуровой «Голос и скрипка (К переводу эксцентрических сказок Льюиса Кэрролла)» (Мастерство перевода. Сборник седьмой. 1970. Советский писатель. Москва. 1970) . Такими же фольклорными, уходящими в глубины народного творчества являются имена и двух других персонажей “Зазеркалья” — Tweedledum и Tweedledee. Это им посвящен старый детский стишок:Tweedledum and Tweedledee Agreed to have a battle; For Tweedledum said Tweedledee Had spoiled his nice new rattle…И т. д.Русским читателям этот старый стишок известен в переводе С. Я. Маршака, сохранившего английские имена героев.Работая над второй книгой, я поначалу так и решила назвать своих героев — Твидлдум и Твидлди. Однако очень скоро меня начали одолевать сомнения. Сначала я подумала, что имена эти трудно произносить по-русски. Они не “ложатся” на язык, а произносятся с напряжением, с трудом — того и гляди, собьешься. Потом в памяти выплыл еще один старый английский стишок — про старого короля Коля, созвавшего к себе своих музыкантов. Вот как в этом стишке заиграли разные инструменты: - Then, tootle, tootle-too, tootle-too, went the pipers, Twang, twang-a-twang, twang-a-twang, went the harpers, Twee, tweedle-dee, tweedle-dee, went the fiddlers. Наконец, в попавшей мне гораздо позже в руки “Аннотированной Алисе” Мартина Гарднера я нашла следующее примечание: “20-е годы XVIII века были свидетелями ожесточенной борьбы между Георгом Фридрихом Генделем, английским композитором немецкого происхождения, и итальянцем Джиованни Батистой Бонанчини. Джон Байром, автор многих гимнов XVIII века и преподаватель стенографии, так описал эту вражду: Some say, compared to Bonancini That Mynheer Handel’s but a ninny: Others aver that he to Handel Is scarcely fit to hold a candle; Strange all this difference should be Twixt tweedle-dum and tweedle-dee». Мы не знаем, не возник ли известный стишок о братьях-близнецах на основе этой музыкальной баталии, или Джон Байром заимствовал последнюю строку своего шутливого стихотворения из более древнего стишка”.Как бы то ни было, очевидно, что Tweedledum и Tweedledee — имена звукоподражательные и что соответствия им следует искать в русских словах, изображающих, и притом без особого почтения, звуки всевозможных музыкальных инструментов. Я дала братьям-близнецам имена — Труляля и Траляля. Признаюсь, мне стоило больших трудов уговорить Д. Г. Орловскую написать новый стишок для наших новых героев. Но когда наконец она согласилась, стишок вышел превосходный… Имена героев вписываются здесь в стихотворный текст легко и свободно. Заключительная, пятая строка каждой строфы придает им песенную, чуть ли не плясовую интонацию, в то же время позволяя переводчице вместить всю “информацию” английского текста, не ломая размера стихотворения. Перевод Николая Старилова: -  "Шиворот и Навыворот Решили воевать Так как Шиворот сказал Навывороту, что Испортил его хорошую новую трещотку. Как раз тогда вниз слетел страшный ворон Черный как бочка дегтя, Который так напугал героев Что они совсем забыли о своей ссоре". Перевод Ирины Трудолюбовой (2016): - "Добчин у Бобчина Свистнул гремель. Бобчин Добчина Вызвал на дуэль Но Вакс громадный Вдруг показался. И бой развязавшийся Вмиг завязался".

Братья разжали пальцы и, не говоря ни слова, уставились на Алису; наступило неловкое молчание, ибо Алиса не знала, как полагается начинать беседу с теми, с кем ты только что танцевала. — Нельзя же сейчас вдруг взять и сказать: «Здравствуйте!» — думала она. — Так или иначе, но здороваться уже поздно. — Надеюсь, вы не очень устали? — спросила она, наконец. — Ни в коем разе! — отвечал Труляля. — Большое спасибо за внимание! — Премного благодарны! — поддержал его Траляля. — Ты любишь стихи? — Д-да, пожалуй, — ответила с запинкой Алиса. — Смотря какие стихи… Не скажите ли вы, как мне выйти из лесу? — Что ей прочесть? — спросил Траляля, глядя широко открытыми глазами на брата и не обращая никакого внимания на ее вопрос. — «Моржа и Плотника». Это самое длинное, — ответил Труляля и крепко обнял брата. Траляля тут же начал: Сияло солнце в небесах…* (с*). * (с*). - /Этот шедевр нонсенса написан размером «Сна Юджина Арама» Томаса Гуда (Гуд, Томас (1799—1845) — английский поэт, автор знаменитой «Песни о рубашке», «Моста вздохов» и других стихотворений о бедственном положении трудящихся. Был известен также своими юмористическими стихами, которые нередко сам иллюстрировал), однако пародирует лишь стиль этого произведения. Читателям, склонным находить нарочитый символизм в сказках Кэрролла, нелишне напомнить, что, посылая рукопись этого стихотворения Тенниелу для иллюстрации, Кэрролл предложил художнику на выбор плотника, бабочку и баронета. Все три имени одинаково ложились в размер стихотворения и подходили в смысле нонсенса Кэрроллу. Тенниел остановился на плотнике. […] Дж.Б.Пристли (Джон Бойнтон (род. в 1894 г.) — английский писатель) написал забавную статью о «Морже и Плотнике» («New Statesman», August 10, 1957, р.168), в которой он провозглашал этих двух героев архетипами политических деятелей/. Алиса решилась прервать его. — Если этот стишок очень длинный, — сказала она как можно вежливее, пожалуйста, скажите мне сначала, какой дорогой…

Траляля нежно улыбнулся и начал снова: Сияло солнце в небесах*(1*), Светило во всю мочь, Была светла морская гладь, Как зеркало точь-в-точь, Что очень странно — ведь тогда Была глухая ночь. И недовольная луна Плыла над бездной вод И говорила: «Что за чушь Светить не в свой черед? И день — не день, и ночь — не ночь, А все наоборот». И был, как суша, сух песок, Была мокра вода. Ты б не увидел в небе звезд Их не было тогда. Не пела птица над гнездом Там не было гнезда. Но Морж и Плотник в эту ночь Пошли на бережок, И горько плакали они, Взирая на песок: — Ах, если б кто-нибудь убрать Весь этот мусор мог!* (2*). — Когда б служанка, взяв метлу, Трудилась дотемна, Смогла бы вымести песок За целый день она? — Ах, если б знать! — заплакал Морж. Проблема так сложна! — Ах, Устрицы! Придите к нам, Он умолял в тоске. И погулять, и поболтать Приятно на песке. Мы будем с вами до утра Бродить рука в руке. Но Устрицы преклонных лет Не выплыли на зов. К чему для странствий покидать Страну своих отцов? Ведь можно дома в тишине Прожить в конце концов. А юных Устриц удержать Какой бы смертный мог? Они в нарядных башмачках Выходят на песок. Что очень странно — ведь у них Нет и в помине ног. И, вымыв руки и лицо Прохладною водой, Они спешат, они ползут Одна вослед другой За Плотником и за Моржом Веселою гурьбой. А Морж и Плотник шли и шли Час или два подряд, Потом уселись на скале Среди крутых громад, И Устрицы — все до одной Пред ними стали в ряд. И молвил Морж: «Пришла пора Подумать о делах: О башмаках и сургуче, Капусте, королях* (d*), И почему, как суп в котле, Кипит вода в морях». Взмолились Устрицы: «Постой! Дай нам передохнуть! Мы все толстушки, и для нас Был очень труден путь». — Присядьте, — Плотник отвечал, Поспеем как-нибудь. — Нам нужен хлеб, — промолвил Морж, И зелень на гарнир. А также уксус и лимон, И непременно сыр, И если вы не против, то Начнем наш скромный пир. — Ах, неужели мы для вас Не больше, чем еда, Хотя вы были так добры, Нас пригласив сюда! А Морж ответил: «Как блестит Вечерняя звезда! Я очень рад, что вы пришли В пустынный этот край. Вы так под уксусом нежны Любую выбирай». А Плотник молвил: «Поскорей Горчицу мне подай!» — Мой друг, их заставлять спешить Отнюдь мы не должны. Проделав столь тяжелый путь, Они утомлены. — С лимоном. — Плотник отвечал. Не так они вкусны. — Мне так вас жаль, — заплакал Морж И вытащил платок, Что я не в силах удержать Горючих слез поток. И две тяжелые слезы Скатились на песок. А Плотник молвил: «Хорошо Прошлись мы в час ночной. Наверно, Устрицы хотят Пойти к себе домой?» Но те молчали, так как их Всех съели до одной <40>. <стихотворение в пер. Д. Орловской> — Мне больше нравится Морж, — сказала Алиса. — Ему по крайней мере было хоть капельку жалко бедных устриц. — Но съел он больше, чем Плотник, — возразил Траляля. — Просто он прикрывался платком, так что Плотник не мог сосчитать, сколько устриц он съел. Не мог! Задом наперед, совсем наоборот! — Какой жадный! — вскричала Алиса. — Тогда мне больше нравится Плотник! Он съел меньше, чем Морж! — Просто ему не досталось больше, — сказал Траляля. Алиса растерялась* (e*). Помолчав, она проговорила: — Ну, тогда, значит, оба они хороши! * (1*). - /И горько плакали они, / Взирая на песок: / — Ах, если б кто-нибудь убрать/ Весь этот мусор мог! — Исследователи не раз указывали на органическую близость нонсенса Кэрролла психологии детей разного возраста. Интересна запись, которую находим в одном из писем Марии Эджворт, которая вместе со своим отцом Ричардом Ловеллом Эджвортом была одной из зачинательниц экспериментальной педагогики. Восхищаясь глубиной детских вопросов, М. Эджворт приводит в качестве примера следующий: «Кто посыпал пляж песком?» См. также Л. С. Выгодский. Воображение и творчество в детском возрасте. М., 1967 г./. * (2*) - /«И молвил Морж: «Пришла пора / Подумать о делах: / О башмаках и сургуче, / Капусте, королях…» — Свою первую книгу О. Генри (1862—1910) назвал «Короли и капуста» (1905). В ней он выполняет обещание, данное Моржом, так и не рассказавшим бедным устрицам ни о башмаках и сургуче, ни о капусте и королях. У О. Генри в его книге есть глава «Башмаки», в ней фигурируют сургуч и некоторые другие из упомянутых Моржом тем. Сам О. Генри так пишет об этом в «Присказке Плотника», открывающей книгу: «Так что, видите, нам есть о чем рассказать. Пожалуй, неразборчивому уху Моржа эта повесть полюбится больше всего, потому что в ней и вправду есть и корабли, и башмаки, и сургуч, и капустные пальмы, и (взамен королей) президенты» (пер. К. Чуковского)/. * (d*). - /Для оперетты Сэвила Кларка о Зазеркалье Кэрролл написал дополнительную строфу:

- "И Плотник плакать перестал, И бросил Морж рыдать. Прикончив устриц, наконец, Легли злодеи спать И за жестокие дела Расплату пожинать". Когда Морж и Плотник засыпали, на сцене появлялись духи двух устриц, которые пели, танцевали и пинали спящих. Кэрролл считал (и публика, очевидно, разделяла его мнение), что это было наилучшей концовкой для всего эпизода. Таким образом, он немного успокаивал ту часть зрителей, которая проливала слезы над судьбой устриц. - "Дух первой устрицы танцевал мазурку и пел: Он спит, коварный Плотник, и масло на усах. А перец и горчица на листьях и цветах. Так раскачаем люльку, чтоб он не мог вздохнуть! А если не удастся — скачи ему на грудь! скачи ему на грудь! Ах, самое разумное — вскочить ему на грудь!" Дух второй устрицы танцевал джигу и пел: - "О Морж, злодей плаксивый, позор слезе твоей! Ты был страшней для устриц, чем дети для сластей. Ты долго нас морочил, чтоб в уксус окунуть! Прости же, Морж злосчастный, — встаю тебе на грудь! встаю тебе на грудь! Прости же, Морж злосчастный, встаю тебе на грудь!" (Стихи цит. по примеч. Р.Грина к кн. «The Diaries of Lewis Carrol», vol.II, pp.446-447)/. * (e*). - /Алиса пришла в замешательство, ибо перед ней традиционная этическая дилемма: судить ли человека по его поступкам или по его намерениям/.

Перевод Андрея Кроткова (2008): МОРЖ И ПЛОТНИК/ На море лился свет с небес. Жар солнечный не гас. Блистали волны и текли, Как голубой атлас. Но странно – было это всё В глухой полночный час. Луна сияла в небесах Угрюмовато-зло И думала: «Зачем оно Опять сюда пришло? То очень неприличный жест – Светить, когда светло». Мокрела мокрая вода, Сухой песок был сух. На небе тучки ни одной, Тем более – ни двух. И птичьи крики в небесах Не услаждали слух. А Морж и Плотник по песку Брели – в руке рука, И были сражены они Обилием песка: «Такую гору подмести – Работа велика!» «Когда б полгода семь девиц В семь швабр песок мели», – Прикинул Морж, – «тогда б они Управиться смогли». «Едва ли», – Плотник отвечал, Сронив слезу в пыли. «Эй, Устрицы», – взмолился Морж, – «Идите к нам сюда! Побродим и поговорим, Как в прежние года. Друг другу руки мы пожмём – В знак дружбы навсегда». Из Устриц та, что старше всех, Слух навострила свой, Глаза прищурила, затем Мотнула головой, Решив, что на песок она Не ступит ни ногой. Но юных Устриц четверых Призыв Моржа увлёк. Умывшись, платьица сменив, Из моря на песок Они помчались – хоть у них Рук не было и ног. Ещё четыре, и ещё, А там и весь их род – Проворны, чуточку толсты, Ползли они вперёд, И вот – повылезали все На берег пенных вод. А Морж и Плотник всё брели, Не разнимая рук. Потом присели отдохнуть У скал, лицом на юг. А Устрицы догнали их И стали в полукруг. И Морж сказал: «Ну что ж, начнём, Обсудим всё подряд: Сургуч, капусту, королей, Зачем моря кипят, Плывут по морю башмаки, А свиньи вдаль летят». «Постойте», – Устрицы в ответ, – «Отдышимся мы тут. Бежать при нашей полноте – Такой великий труд». «Извольте», – Плотник отвечал, И дал им пять минут. «Ковригу хлеба», – молвил Морж, – «Ко времени бы нам, И перца с уксусом: без них Не трапеза – бедлам. Я так вас, Устрицы, люблю – Отменный вкус у дам». Вскричали Устрицы: «О нет! Вам совесть не велит! Вы прежде были так милы – И вот что нам грозит!» «Какая ночь! – ответил Морж, – «Какой прекрасный вид! Как мило с вашей стороны – На наш явиться зов!» А Плотник, помолчав, сказал: «Я закусить готов, И приглашаю вас к столу, Не тратя лишних слов!» «Мне совестно», – промолвил Морж, – «Обман удался наш. Едва получишь что-нибудь, Так сразу и отдашь». А Плотник только и сказал: «Погуще масло мажь!» «Скорблю о вас», – прохныкал Морж, – «Вплоть до скончанья дней». Он, всхлипывая, отобрал Трёх Устриц покрупней, И слёз поток из глаз его Струился всё сильней. Заметил Плотник: «До чего Хороший был обед! Вам, Устрицы, пора домой, А может быть, и нет?» Но тот, кто съеден, на вопрос Не может дать ответ. Андрей Кротков о своём переводе: «The Walrus and the Carpenter» («Морж и Плотник») – лексически очень прозрачное стихотворение. Нонсенс заключен в бесподобно ироничном изображении ситуации, которая по-русски называется «беседой глухих» и имеет общеизвестные варианты в анонимном фольклоре («Здорово, кума! – На рынке была! – Да ты никак глуха! – Купила петуха! – Ну прощай, кума! – Три рубля дала!»), а в английском восприятии основана на обыгрывании поговорки «Глуп как устрица». Свой вариант перевода я делал, стремясь лишь прояснить, уточнить и открыть читателям некоторые реалии, обойденные и пропущенные в известном переводе Дины Орловской.

Тут она замолчала и в страхе прислушалась: в лесу неподалеку кто-то громко пыхтел, словно огромный паровоз. «Уж не дикий ли это зверь?» мелькнуло у нее в голове. — А в вашем лесу много тигров и львов? — робко спросила она. — Это всего-навсего Черный Король, — сказал Траляля. — Расхрапелся немножко! — Пойдем, посмотрим на него! — закричали братья, взяли Алису за руки и подвели к спящему неподалеку Королю. — Милый, правда? — спросил Траляля. Алисе трудно было с ним согласиться. На Короле был красный ночной колпак с кисточкой и старый грязный халат, а лежал он под кустом и храпел с такой силой, что все деревья сотрясались. — Так можно себе и голову отхрапеть! — заметил Труляля. — Как бы он не простудился, — забеспокоилась Алиса, которая была очень заботливой девочкой. — Ведь он лежит на сырой траве! — Ему снится сон! — сказал Траляля. — И как по-твоему, кто ему снится? — Не знаю, — ответила Алиса. — Этого никто сказать не может. — Ему снишься ты! — закричал Траляля и радостно захлопал в ладоши. Если б он не видел тебя во сне, где бы, интересно, ты была? — Там, где я и есть, конечно, — сказала Алиса. — А вот и ошибаешься! — возразил с презрением Траляля. — Тебя бы тогда вообще нигде не было! Ты просто снишься ему во сне* (f*). * (f*). - / Этот известный спор о сне Черного Короля (его монаршье величество храпит в это время в клетке, расположенной непосредственно к востоку от той, на которой стоит Алиса) погружает бедную Алису в мрачные глубины метафизики. Труляля и Траляля, как видим, выражают точку зрения епископа Беркли (Джордж (1685—1753) — английский философ субъективно-идеалистического направления), считавшего, что все материальные предметы, включая нас самих, «просто снятся» господу. Алиса принимает позицию здравого смысла Сэмюэля Джонсона (Сэмюэл (1709—1784)—английский лексикограф, критик, поэт), полагавшего, что он опровергнул Беркли, пнув ногой большой камень. «Очень поучительный разговор с философской точки зрения, — заметил Бертран Рассел по поводу этой сцены в радиодискуссии, посвященной «Алисе». — Но если б он не был написан так смешно, он был бы слишком печален». Берклианская тема беспокоила Кэрролла, как беспокоит она всех платоников. Оба приключения Алисы происходят во сне; в «Сильви и Бруно» рассказчик таинственным способом переходит из мира реальности в мир сновидений. Где-то в самом начале романа он говорит: «Итак, либо я увидел Сильви во сне, а то, что происходит сейчас со мной, — реальность. Либо я действительно видел Сильви, а то, что происходит сейчас, — только сон! Неужто и Жизнь — всего лишь сон?» В «Зазеркалье» Кэрролл возвращается к этому вопросу в начале главы 8, в заключительных строках книги и в последней строке последнего стихотворения. В параллельных снах Алисы и Черного Короля наблюдается своеобразный пример бесконечно убывающей последовательности - этот мотив использован в пьесе американского драматурга Эдварда Олби (род. в 1928 г.) «Крошка Алиса» (1964). Алиса видит во сне Короля, который видит во сне Алису, которая видит Короля, и так далее, словно два зеркала, поставленные друг перед другом, или тот ужасный рисунок Сола Стейнберга, на котором толстая дама рисует худощавую, которая в свою очередь рисует толстую и т.д./. — Если этот вот Король вдруг проснется, — подтвердил Труляля, — ты сразу же — фьють! — потухнешь, как свеча! — Ну, нет, — вознегодовала Алиса. — И вовсе я не потухну! К тому же если я только сон, то кто же тогда вы, хотела бы я знать? — То же самое, — сказал Труляля. — Самое, самое, — подтвердил Траляля. Он так громко прокричал эти слова, что Алиса испугалась. — Ш-ш-ш, — прошептала она. — Не кричите, а то вы его разбудите! — Тебе-то что об этом думать? — сказал Труляля. — Все равно ты ему только снишься. Ты ведь не настоящая! — Нет, настоящая! — крикнула Алиса и залилась слезами. — Слезами делу не поможешь, — заметил Траляля. — О чем тут плакать? — Если бы я была не настоящая, я бы не плакала, — сказала Алиса, улыбаясь сквозь слезы: все это было так глупо. — Надеюсь, ты не думаешь, что это настоящие слезы? — спросил Труляля с презрением. — Я знаю, что все это вздор, — подумала Алиса. — Глупо от этого плакать! Она вытерла слезы и постаралась принять веселый вид* (3*). * (3*). - /Из примечаний к интерактивной образовательной программе «Зазеркалье» (Изд-во «Комтех», 1998): Алиса проявила редкостное благоразумие, прекратив этот спор. Действительно, опровергнуть человека, утверждающего, что весь мир — лишь его представление (или, словами епископа Беркли — родоначальника философской школы солипсистов, — «мир есть лишь сон Божий»), практически невозможно. Не помогает даже радикальный прием, рекомендованный Сэмюэлем Джонсоном, английским философом и поэтом 18-го века, автором известной эпиграммы «Про одного философа» (перевод С.Я.Маршака): «Мир, — учил он, — моё представление». А когда ему в стул под сиденье Сын булавку воткнул, Он вскричал: «Караул! Как ужасно мое представление!»/.

— Во всяком случае, мне надо поскорей выбраться из лесу. Уж очень что-то темнеет. Как, по-вашему, это не дождь там собирается? Труляля быстро раскрыл огромный зонтик и спрятался под ним вместе с братом. А потом задрал голову и произнес: — Никакого дождя не будет… по крайней мере здесь! Ни в коем разе! — А снаружи? — Пусть себе идет, если ему так хочется. Мы не возражаем! И даже задом наперед, совсем наоборот! — Только о себе и думают, — рассердилась Алиса и совсем уже собралась с ними распрощаться, как вдруг Труляля выскочил из-под зонта и схватил ее за руку. — Видала? — спросил он, задыхаясь от гнева. Глаза его округлились и пожелтели, дрожащим пальцем он показывал на какую-то белую вещицу, которая валялась под деревом. — Это всего-навсего погремушка, — сказала Алиса, всмотревшись. Погремушка, а не гремучая змея, — поторопилась она добавить, думая, что он испугался. — Старая погремушка… Старая, никуда не годная погремушка! — Так я и знал! — завопил Труляля, топая в бешенстве ногами, и принялся рвать на себе волосы. — Поломана, конечно! Он глянул на Траляля, который тотчас повалился на землю и постарался спрятаться под зонтом. Алиса положила руку на плечо Труляля. — Не стоит так сердиться из-за старой погремушки! — сказала она примирительно. — И вовсе она не старая! — закричал Труляля, разъяряясь пуще прежнего. — Она совсем новая! Я только вчера ее купил! Хорошая моя… новая моя… ПОГРЕМУШЕЧКА! И он зарыдал во весь голос. А Траляля меж тем пытался спрятаться в зонтик, закрывая его вместе с собой. Это было так странно, что, засмотревшись, Алиса совсем забыла про его разгневанного братца. Правда, зонтик у Траляля никак не закрывался; кончилось все тем, что он совсем запутался и покатился в зонтике по земле — наружу торчала одна голова. Так он и лежал, ловя воздух ртом и широко раскрыв глаза. — Ужасно похож на рыбу! — подумала Алиса.