Как надо было относиться к такому поведению не власти, не камарильи, не скверно пахнущей элиты, а фактически всего населения? Ведь то, что часть населения вела себя иначе, по сути ничего не меняло. Потому что в подобных беспрецедентных случаях надо говорить о поведении страны как целого. И сколько бы ни раздавалось негодующих воплей при указании на подобные обстоятельства, невротический характер этих воплей («не делайте нам больно, не сыпьте соль на рану»), увы, слишком уж очевиден.
Несколько раз в тот горький период я спрашивал себя о смысле пребывания в стране, которая так себя повела. Это происходило и в апреле 1993-го, и в октябре 1993 года.
Нет, я никогда не планировал переезда в какую-нибудь благополучную страну, где можно будет существовать, пародируя тип существования западного рантье. Хотя и этот вариант для меня был возможен. Но он был очевидно отвратительным. И я его никогда не рассматривал.
Но почему бы, спрашивал я себя, не уехать в какие-нибудь высокие Гималаи, куда-нибудь повыше перевала Ротанг и там, живя аскетической жизнью, по ту сторону всяческого благополучия, не заняться философией?
Однажды ночью я проснулся и понял, что во мне произошло нечто окончательное. И что в рамках этой окончательности я никуда из России не уеду, что бы в ней ни творилось. То есть буквально, что бы в ней ни творилось. Я буду заниматься всем, что совместимо с моим представлением о самоуважении. Я не буду подлаживаться под новую действительность. Но я приму ее, чем бы она мне ни угрожала, и в чем-то даже буду ее защищать, не прекращая предупреждать о том, насколько она катастрофична. Я сделаю все, чтобы страна под названием Российская Федерация хотя бы не распалась в очередной раз так, как распался Советский Союз. Я готов на жертвы, чтобы не допустить этого распада. И я смогу создать и отстоять какой-то оазис достойной жизни внутри того, что считаю губительным и чудовищным, но что мне представляется менее губительным и менее чудовищным, чем распад имеющегося крайне скверного государства, являющегося при всей его скверности моим Отечеством, то есть тем, что любой ценой надо оберегать от распада.
Принять такое решение было совсем не просто. И было много возможностей принятия альтернативных решений, которые кому-то казались более правильными. Те же радикальные коммунисты, например, утверждали, что Басаев лучше Чубайса, и что распад, переход к конфедеративному устройству при сокрушении чудовищной власти являются допустимым выходом из нынешней ситуации.
Я уже тогда заявил, что это все мерзость. И никогда ни на миллиметр не сдвигался в этой своей оценке в течение последующих десятилетий.
Но я не верил и не верю в то, что запущенные губительные процессы превратятся по щучьему велению и по хотению действующей элиты во всех ее модификациях в нечто благолепное и правильное.
При этом я настаивал и настаиваю на том, что буду на седьмом небе от счастья, если такое чудо произойдет. Но выдавать за это чудо то, что классики называли
«объективной реальностью, данной нам в ощущениях», я никогда не буду.
Поддерживая любые патриотические порывы действующей власти, любые сдвиги действительности в патриотическую сторону, я не буду закрывать глаза на неокончательность этих сдвигов и их небезусловность.
Одним из наиболее мощных сдвигов в патриотическую сторону является и сама специальная военная операция, и то, что она породила в обществе. Но утверждать, что произошедшее полностью переломило негативные тенденции, зарожденные апрельским референдумом 1993 года, я не готов.
Более того, я считаю абсолютно необходимым приветствовать в любой стратегической оценке безусловные нынешние позитивы и фиксировать губительные явления.
Поддерживая СВО, находясь под санкциями в связи с этой поддержкой, участвуя по мере сил в том, что содействует успеху СВО, я слишком хорошо вижу с близкого расстояния тот главный момент, который чреват для страны очень многими опасностями. Он в том, что страна недостаточно мотивирована для полноценного отпора будущим военно-стратегическим неприятностям, качественно большим, чем нынешние.
Да, мы хотя бы не проигрываем СВО и проявляем достаточную консолидированность для того, чтобы очень медленно сдвигать ситуацию в желанном нам направлении.
Да, население выдерживает те нагрузки, которые при доминировании прежних процессов, формирующих его качество, оно могло бы и не выдержать.
Да, мы должны гордиться тем, что огромное число наших соотечественников готовы сражаться, жертвовать жизнью, терпеть определенные невзгоды ради того, чтобы отстоять свое Отечество. Притом что именно такое отстаивание является, как я убежден, реальным смыслом проводимой СВО.
Да, существующее государство оказалось способным к выполнению огромного количества рутинных военных функций. Притом что даже выполнение этих функций требует той управляемости, которой могло бы и не состояться, но ведь очевидным образом состоялась. И можно сколько угодно говорить о том, насколько эта управляемость несовершенна. Но вопрос для меня не в ее несовершенстве, а в том, есть она хотя бы в самой минимальной степени или же ее нет. Ну так она есть, и этим нужно гордиться. И тем более нужно гордиться героизмом наших рядовых сограждан, воюющих с врагом, стремящимся к нашему уничтожению и очевидным образом находящимся под опекой очень мощных западных сил.
С одной стороны, Россия круто изменила свое прежнее прозападное направление. Что лично я не могу не приветствовать. Но, с другой стороны, не оформила до конца новое общественное состояние. А это необходимо было сделать при столь крутом изменении курса. А главное — она не сделала окончательных выводов в части того, чем это изменение курса чревато. Может быть, если бы она такие окончательные выводы сделала, то многие из участников кампании по восхвалению очень слабого и однозначно пропагандистского фильма «Мумия» не подключились бы к подобному восхвалению.
Такие окончательные выводы состоят в том, что
теперь для того, чтобы стране элементарным образом выжить, нужно расплеваться полностью со всем, что снижает самодостаточность и мотивированность нашего населения. А расплеваться с этим полностью очень и очень трудно.
В не лучшей, к сожалению, песне, сочиненной в эпоху очень двусмысленного антисоветского диссидентства и принадлежащей далеко не лучшему автору, есть такие слова, странным образом сопряженные с нынешней нашей действительностью.
Иные времена настали наконец-то,
Чины и имена поставлены на место.
Полундра, так держать,
Без бою и параду,
С одной стороны — пущать,
С другой стороны — не надо.
Так вот, иные времена действительно настали. И они, казалось бы, исключают это самое «с одной стороны… с другой стороны…» Но не тут-то было!
С одной стороны, президент России Владимир Владимирович Путин 19 марта 2024 года на расширенном заседании коллегии ФСБ сказал:
«Я хочу обратить внимание. Когда я сказал про этих предателей… Так как это всегда было в нашей истории, не забывать, кто они такие, выявлять их поименно. Мы будем наказывать их без срока давности, где бы они ни находились. Прошу внимание достаточное уделить этому направлению деятельности, чтобы неповадно было никому. Мы помним, что власовцы творили на советской земле, и этих никогда не простим».
Поддерживаю полностью то, что сказано президентом России по поводу власовцев.
Но ведь с одной стороны сказано это. Причем на большом волевом накале и я убежден, что искренне.
А с другой стороны… Мы же знаем, что такое Народно-трудовой союз и Русская православная церковь за рубежом. Это организации, которые чтят предателя Власова. И прославляют власовское движение. С ними-то как быть? Они являются неотменяемой частью той действительности, которая сформировалась в постсоветский период. А согласно этой действительности «своими» являются все разномастные антисоветчики — от либеральных до нацистских. А чужими — все, кто не разделяет антисоветский консенсус.
Годы проходят. И какие-то слагаемые антисоветского консенсуса постепенно в определенной степени теряют или всё политическое влияние, или часть его. Но тогда на смену этим слагаемым приходят другие, столь же или даже более антисоветские.
Либеральный прозападный антисоветизм отчасти (подчеркиваю, только отчасти) все же уходит в прошлое. И его место занимает либо центристский прагматичный антисоветизм, либо антисоветизм ультраконсервативный. И прежде всего, конечно же, энтээсовский по своей сути. А тут все очень двусмысленно.
С этой двусмысленностью я познакомился аж в 1967 году.
Тогда существовала Тургеневская библиотека, находившаяся поблизости от моего дома. И я в ней готовился к поступлению в институт. Готовился я к этому очень своеобразно. Был я круглым отличником, побеждавшим на разных олимпиадах, увлекавшимся с давних пор и рафинированной математикой, и не слишком одобряемыми властью философскими направлениями.
Превыше всего я ценил дружбу и не мог себе представить, что мой ближайший друг поступит в один институт, а я в другой. Договорились мы о том, что поступать будем на геофизический факультет Московского геологоразведочного института. Кстати, дальнейшее показало, насколько для меня это было решением не только правильным, но и буквально судьбоносным.
Фактически готовиться к поступлению в этот институт мне было не слишком нужно. Поэтому я с удовольствием погружался и в чтение рафинированных естественнонаучных исследований (тогда на переднем крае находилась так называемая геометродинамика последователей Эйнштейна), и в чтение работ, посвященных математической логике (трансфинитным числам и прочему).
Одновременно я взахлеб читал разрешенного, но не одобряемого Ницше, а также Шпенглера, Хайдеггера, Сартра и других философов, весьма далеких от канонического марксизма. Но и Маркса я читал тоже.
В один прекрасный день ко мне подошли студенты Физико-технического института, считавшегося тогда невероятно продвинутым, и завели разговор о теории элит. В ходе разговора выяснилось, что мои собеседники ценят не только Шпенглера или Ницше, но и Адольфа Гитлера. И входят в особое сообщество советских высоколобых нацистов.
Более всего отстаивал правоту фюрера очень продвинутый парень, которого звали Валерий Сендеров. Я стал яростно оппонировать Сендерову и его компании, считая, что тут главное победить в идеологическом столкновении. Но кончилось это не победой в идеологическом столкновении, а вмешательством советского государства, которое как бы разгромило этот, прежде всего физтеховский, но и не только, неонацистский клуб.
Кстати, сейчас в том же Физтехе, очень тесно связанном с нашей оборонкой, происходит нечто сходное. И явным образом преемственное не только исторически, но и как-то иначе. Какая-то госпожа ведет в Физтехе (хорошо еще, что не в Академии Фрунзе) семинары по оккультному неонацизму самого ядреного типа, то есть продолжает дело Сендерова. При этом она очевидным образом позиционирует себя как сторонница бандеровской Украины. Но констатация этой преемственности все-таки является заметкой на полях, сделав которую, возвратимся к рассмотрению фигуры Сендерова.
Прошло более двадцати лет с момента того физтеховского неонацистского демарша. И вот я встречаюсь с Сендеровым на одном из радиоканалов. Я вхожу в студию, а он выходит из нее. Говорю: «Привет, Валера». Он отводит глаза.
Я ознакомился с его выступлением, оно было накаленно православным — как раз на манер РПЦЗ. Но я-то точно понимал, что хорошо знакомый мне Валера не может быть христианином, что он, будучи иудеем, на самом деле считает христианство омерзительным учением, восхваляющим рабов и человеческую слабость. Что он как молился на фюрера, так и будет молиться. Причем в буквальном, а не переносном смысле этого слова.
На днях я поинтересовался официальной, так сказать, биографией Валерия, про которого я по прошествии десятилетий уже и думать забыл. И надо же… Чтобы не быть заподозренным в предвзятости, процитирую Википедию.
Нет комментариев