Ее ничуть не смущали огромные, в вечных цыпках – под стать гренадеру!

- ножищи. Весной и до самых осенних холодов она ходила босиком, и как только выпадал снег, до первых проталин щеголяла в резиновых или кирзовых сапогах самого последнего размера. Никакие валенки на ее ногу не налезали, и, казалось, что она совсем не чувствовала холода, сырости, пронизывающего ветра, который часто задувал в осеннюю непогодицу с Вятского дола.
Она совсем не обращала внимания и на свою одежду. Обычно на ней красовалась темная, из грубого сукна длинная юбка в сборочку, простенькая, в мелкий горошек или цветочек кофта навыпуск. Седые косички покрывала старенькая шаленка, которая на голове не держалась, а все норовила сбиться набок. Саня от этого досадовала, все грозилась перейти на мужские шапки. Собственно, немногое из того, что она ела, пила, отдыхала, ходила ли на праздник, имело для нее какое-то особое значение. Она была одержима самым главным смыслом ее бытия – работой.
Саня была полноправной хозяйкой небольшой свиноводческой фермы. Кроме нее здесь работали хромой сторож Петр, фуражир Леонид. Со всеми другими делами управлялась одна Саня. Видимо, поэтому класс, в которой училась Танюшка, и взял шефство над одной из групп молочных поросят. Раз в неделю, после уроков третьеклассники мыли клетки, поили ослабленных малышей отваром крапивы и мяты.
С ребятами хозяйка фермы разговаривала все больше отрывистыми фразами, командуя, что принести, где убрать, подмести. Как-то Таня прислушалась к ее воркотне над клеткой с новорожденными поросятками и немало удивилась, приоткрыв потайную дверцу ранимой и чуткой души этой странной женщины. Наклонившись над станком, она басила, стараясь придать голосу нежность и ласковость:
– Ужо я вас этим озорникам и шалопутам не отдам. Слабенькие вы у меня, сама выхожу, из соски выпою и мамку вашу на ноги поставлю. И подстилку сейчас же приготовлю, что перинку мягкую.
И действительно, к своим любимцам Саня и на пушечный выстрел не подпускала добровольных помощников. Все сама и сама. Танюшке казалось, что она никогда не устает, она редко присаживалась отдохнуть, перевести дух.
Вот их сосед – дядя Леня Крапивин, подумала Танюшка, – совсем другое дело. Закончив дробить очередную партию зерна, он привычно присаживался на скамейку. Смолил самокрутку да насмешничал над Саней. Лень ему подняться и подвезти на тележке корм для визжащих обитателей фермы. Завидев подводу, он тут же преображался. Пошептавшись с возницей, наваливал пару мешков дробленки, принимая из рук что-то сверкающее и тут же воровато нырял в свой закуток.
Обычно в такие минуты Сани не было рядом, и она не видела, как уплывает налево корм для ее любимых хавроний. Но, заметив пропажу, по-мужски сплевывала в сторону Крапивина и молча начинала насыпать в широкий фартук желто-белое крошево.
На всю жизнь Таня запомнила такую картину. В дверях появляется качающаяся фигура дяди Лени- фуражира. В зубах цигарка, на лице ухмылка. Словно бы нечаянно он задевает носком сапога захлестанный подол Саниной юбки. Недобро и зло смеется. Танюшка видит, что Саня изо всех сил старается не обращать внимания на эти унизительные издевки. Она молча, с сердитым сопением таскает дробленку, нарочно громко топает по дощатому настилу. А когда заканчивает свою работу, с презрением смотрит на фуражира и глухо бросает ему в лицо:
– А ты и здесь показываешь себя последним дерьмом. Не зря люди говорят, что ты мово мужика выдал немцам, чтоб свою шкуру спасти.
Дядя Леня белеет лицом, медленно поднимается со скамейки, угрожающе шипит:
– Ах ты, свинячья подстилка! Да кто тебе такое мог сказать, доложить? Да я твово засратого муженька от голодухи спасал! Нечего было в активисты лезть, в партейные-идейные командиры. Вот и поплатился за свою сознательность. И я тут не при чем!
О том, что дядя Леня, будучи в плену выдал фашистам своего друга и однополчанина Алексея Кудряшова, ходили по деревне только слухи, но никто в глаза ему об этом не говорил, кроме Сани. Как фронтовик Леонид Крапивин постоянно избирался в президиум колхозного собрания, но по злой иронии сюда же приглашали и передовую свинарку Александру Кудряшову, солдатскую вдову. Из принципа Саня никогда за красный стол не садилась и на собраниях предпочитала держаться в укромном уголке. К каждому празднику ей в виде премии за отличные привесы и сохранность свинопоголовья вручали то отрез шерсти, то цветастый, жаром горящий кашемировый полушалок, то что-нибудь из обувки. По залу пробегал смешок, мол, как это бригадир Андрияныч, отец Тани, исхитрился подобрать передовой свинарке нужный размер ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ...