Знавал я одного художника — Андрея Вершинина. Невысокий, худощавый, с вечно растрёпанными тёмными волосами и глазами цвета штормового неба. Глазами, которые, казалось, смотрели одновременно в два мира: наш, привычный, и какой-то иной, доступный только ему. Что-то было в нём... нездешнее, словно он сам был персонажем с одной из своих картин, случайно шагнувшим в реальность.

Его мастерская располагалась на последнем этаже старого доходного дома на Петроградской стороне. Помню, как поднимался к нему по скрипучей лестнице, где каждая ступенька помнила ещё дореволюционных жильцов. Массивная дубовая дверь с облупившейся краской, звонок, похожий на колокольчик из позапрошлого века...

А началась эта история в промозглом петербургском феврале...

Город тогда утопал в серой метели, фонари размывались в снежной круговерти, словно акварельные пятна на мокрой бумаге. Небо, низкое и тяжёлое, казалось холстом, ждущим первого прикосновения кисти. Андрей как раз закончил очередную серию работ — странных, гипнотических полотен, от которых невозможно было оторвать взгляд.

— Что вы видите здесь? — спросил он меня однажды, указывая на картину с изображением набережной Фонтанки.

Я всмотрелся в полотно. Туманная дымка над водой, призрачные силуэты домов, и что-то ещё... что-то тревожное...

— Туман... и... постойте-ка... — я подался вперёд. — Красные всполохи? Похоже на пожар. И эта тёмная масса у причала...

— Именно! — В его глазах блеснул лихорадочный огонь. — А знаете, что самое интересное? Я написал это три дня назад... А вчера на этом самом месте сгорел старый буксир "Святогор". Никто не пострадал, но...

Он замолчал, нервно постукивая кистью по ладони. В мастерской повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только тиканьем старинных напольных часов.

А теперь позвольте мне представить еще несколько действующих лиц нашей драмы — каждый из них сыграл свою роль в этой удивительной истории...

Марина, сестра Андрея — высокая, стройная женщина лет тридцати пяти, с собранными в строгий пучок волосами и внимательным взглядом психиатра. Она работала в НИИ психиатрии имени Бехтерева и относилась к творчеству брата с профессиональным беспокойством.

— Андрюша, — говорила она, присев на потёртый кожаный диван в его мастерской, — я вижу все признаки обострения. Эти "предвидения", навязчивые идеи... Тебе нужно вернуться к медикаментам.

— Ты всё меряешь своей медицинской линейкой, Маришка, — отвечал он с какой-то болезненной нежностью. — А может, твоя наука просто не готова принять то, что выходит за рамки привычного? Вот смотри...

Он подвёл её к новому полотну, на котором клубились серо-стальные облака над Исаакиевским собором.

— Видишь этот странный блеск на куполе? Через неделю там будет реставрация. Я уже вижу строительные леса, видишь, вот здесь, в отражении...

Марина только качала головой, незаметно делая пометки в блокноте.

А вот и Семён Аркадьевич Штерн — колоритная фигура петербургского арт-рынка. Грузный мужчина за пятьдесят, с брюшком, обтянутым дорогим жилетом, золотой печаткой на пухлом пальце и улыбкой опытного торговца.

— Батенька! — восклицал он, похлопывая Андрея по плечу своей пухлой ладонью. — Да вы на пороге ГРАНДИОЗНОГО открытия! Вы только представьте: картины-пророчества! Я уже вижу заголовки в прессе: "Художник, предсказывающий будущее!", "Мистические полотна Вершинина!" Да за это коллекционеры будут драться!

Его глазки масляно поблёскивали за стёклами золотых очков, а в кармане пиджака всегда шелестела пачка контрактов, готовых к подписанию.

Лиза... Ах, Лиза! Студентка-искусствовед, подрабатывавшая в галерее Штерна. Хрупкая, словно фарфоровая статуэтка, с копной рыжих кудрей, непокорных, как её характер. Она появлялась в мастерской тихо, словно тень, но её присутствие всегда чувствовалось — может быть, по особому запаху жасминного чая, который она постоянно пила из термоса.

— В ваших работах столько боли... и света одновременно, — говорила она Андрею, склонив голову набок, как любопытная птичка. — Как будто вы смотрите в душу самого города. Вот здесь, в этих серых разводах над Невой — тоска всех неразделённых влюблённостей Петербурга, а в золотых бликах на воде — отражение его величия...

А вот и самый загадочный персонаж нашей истории — детектив Игорь Павлович Соколов. Человек-загадка, человек-наблюдатель. Хмурый, как петербургское небо в ноябре, но с цепким взглядом карих глаз и привычкой постукивать карандашом по столу, когда размышлял над очередной головоломкой.

— Странные дела творятся в городе, — бормотал он, просматривая свои записи. — Пожар на набережной, обрушение крыши в новостройке на Васильевском, авария на Троицком мосту... И везде этот ваш художник оказывается провидцем. Слишком много совпадений для случайности, не находите?

***

События развивались стремительно, как весенний паводок на Неве. Картины Андрея становились всё мрачнее — на них появлялись зловещие тени, искажённые перспективы, тревожные цветовые пятна. Пророчества сбывались с пугающей точностью.

Штерн потирал руки, подсчитывая будущие барыши. Цены на работы Вершинина взлетели до небес. Появились статьи в прессе, таинственные коллекционеры, предлагавшие баснословные суммы за "картины будущего".

Марина хмурилась всё сильнее, в блокноте ее не оставалось свободного места от заметок.

— Это уже не просто биполярное расстройство, — шептала она мне украдкой. — Тут что-то ещё... Что-то более опасное.

А Лиза... Лиза просто была рядом. Варила кофе в старой джезве, расставляла краски по цветам (Андрей был помешан на порядке в своей творческой безалаберности), молча поддерживала, когда его накрывало очередной волной вдохновения или отчаяния.

— Знаешь, — сказала она однажды Андрею, когда они сидели у окна мастерской, глядя на догорающий закат, — может быть, дело не в предсказаниях. Может, ты просто настолько чувствуешь город, что улавливаешь то, что другие пропускают? Как... как сейсмограф улавливает подземные толчки задолго до землетрясения.

Андрей тогда оторвался от очередного полотна. Его руки были в краске, а в глазах стояла такая тоска, что у Лизы защемило сердце.

— Если бы... — он покачал головой. — Я не предсказываю будущее, Лиза. Я его создаю. Каждым мазком, каждой линией. И это сводит меня с ума. Понимаешь? Я смотрю на чистый холст и вижу... вижу то, что должно случиться. А потом не могу не написать это. А когда пишу — оно сбывается. Как проклятье какое-то...

А теперь, друзья мои, когда вы уже познакомились со всеми героями этой удивительной истории, когда ваши сердца, возможно, прониклись сочувствием к мятущейся душе художника, настало время приоткрыть завесу тайны... Устраивайтесь поудобнее. То, что я расскажу дальше, заставит вас взглянуть на всё произошедшее совершенно иными глазами. Ведь иногда самая невероятная мистика меркнет перед изощрённым расчётом человеческого ума, а в тени великого дара может скрываться искусный обман...

Всё разрешилось в одну морозную ночь, когда над Петербургом стояла полная луна, похожая на огромную жемчужину в черной оправе облаков. Детектив Соколов, проведя кропотливое расследование, обнаружил нечто поразительное.

Все "предсказанные" происшествия были тщательно спланированы... Штерном. Хитрый арт-дилер использовал болезнь Андрея, его периоды просветления и помутнения, манипулировал им, создавая иллюзию пророческого дара. А затем организовывал "предсказанные" события через сеть пособников.

— Гений и безумец, — усмехнулся Соколов, защёлкивая наручники на запястьях Штерна в его роскошном кабинете. — Идеальное сочетание для аферы века. Один пишет картины в состоянии психоза, другой воплощает их в жизнь ради денег. Только вот людей вы не учли... Живых людей, которые могли пострадать.

Но знаете, что самое удивительное в этой истории?

Последняя картина Андрея, написанная уже после ареста Штерна, когда он проходил курс лечения в клинике у сестры, всё-таки оказалась по-настоящему пророческой. На ней была изображена Лиза в белом халате — она стояла у окна, похожего на окно его мастерской, но это была уже другая комната, светлая и просторная. За её спиной виднелись мольберты, за которыми сидели люди... И каждый из них что-то увлечённо рисовал.

Через год Лиза защитила диссертацию по арт-терапии. Теперь она работает в том самом НИИ, помогая творческим душам не потеряться между реальностью и вымыслом. А иногда... иногда к ней заходит Андрей. Они пьют жасминный чай и говорят об искусстве.

А теперь, дорогие мои, позвольте поделиться мудростью, которую я вынес из этой удивительной истории...

Дар видеть будущее — не всегда благословение. Иногда важнее видеть настоящее: людей рядом с тобой, их истинные намерения, свет в их душах и тьму в их сердцах. Наш Андрей научился этому через боль и разочарование. Он понял, что величайший дар художника не в том, чтобы предсказывать будущее, а в том, чтобы видеть красоту в настоящем и делиться этим видением с другими.

А теперь, когда огонь в камине догорает, а за окном всё так же кружится петербургский снег, я желаю вам всегда помнить: величайшие тайны скрываются не в мистических предсказаниях, а в глубине человеческой души. И самое важное предсказание — то, которое мы делаем сами, когда решаем, кем хотим стать завтра...

И напоследок, я оставлю вас с вопросом, над которым размышляю до сих пор, сидя у камина в особенно долгие зимние вечера: если человек верит, что может предсказывать будущее, не становится ли эта вера сама по себе силой, способной это будущее создавать? И что тогда реальнее — сама реальность или наше представление о ней?