Повесть "Анна" (начало) На дворе стоял март 1910 года.

Максим, возвращаясь с заработков из дальнего села, бодро шагал по обочине дороги, где земля ещё не была разбита колёсами телег и конскими копытами. Полный задора и сил, парень легко перепрыгивал через проталинки, он спешил засветло вернуться домой к молодой жене Варваре. Разгорячённый быстрой ходьбой, он скинул старенький армяк и перебросил его через плечо. Сквозил лёгкий ветерок, однако мужчина не обращал на него внимания, забыв о том, что весеннее тепло на Урале обманчиво.
Внешне они были полной противоположностью друг другу. Максим – невысокого роста, но складный, весёлый кучерявый парень, острый на язык, постоянно шутил. Варвара – девица высокая и статная, была сдержанна во всём. Без особой суеты она передвигалась по избе, однако успевала быстро управиться с нехитрым хозяйством. В ответ на побасенки и шутки мужа она лишь ласково улыбалась. Несмотря на крайнюю нищету, которая и погнала Максима на заработки, супруги были счастливы. Из этой чистой и светлой, словно весеннее небо любви, появилась на свет дочка Нюронька.
Давно забылась неприятность, случившаяся во время их свадьбы, но почему-то именно сейчас она припомнилась Максиму.
Молодые после венчания возвращались из церкви, украшенный лентами и бубенцами горячий конь, сдерживаемый крепкой рукой, рвался вперёд. Максим не отводил влюблённых глаз от ненаглядной Варварушки. Когда она поднимала стыдливо опущенные ресницы, он буквально тонул в её тёмных очах. «Желанная! Моя!» – стучало сердце, готовое выскочить из груди.
Неожиданно конь встал, как вкопанный – дорогу перегородила женщина: «Да будьте вы трижды прокляты!» – произнесла она горько, окинув молодожёнов ненавидящим взглядом, и освободила дорогу. Глаза невесты наполнились слезами:
– Кто это? За что, Максим?
Мужчина подстегнул коня и, пряча глаза, ответил:
– Откуда мне знать… не в себе, наверное.
Варвара никогда не напоминала эту досадную встречу, а Максим старался навечно забыть короткую вспышку чувств к уже немолодой, вдовой женщине, у которой недолгое время жил в работниках.
Как часто, оказавшись во власти случайных порывов, мы принимаем их за настоящие чувства, но позже, встретив настоящую любовь, понимаем, что ошибались. Только однажды увидев Варвару, парень навек потерял покой и разом охладел к вдове. Женщина умоляла его остаться, цеплялась за одежду, но он ушёл, не оборачиваясь и не взяв заработанных денег.
Сейчас он гнал от себя эти неприятные воспоминания, но они всплывали в его памяти с упрямой настойчивостью и оседали в душе тяжким грузом.
Как ни спешил парень, но до дома он добрался только глубокой ночью, свет в оконце уже не горел. «Спят… не стану будить», – решил Максим и присел на завалинку. Натруженные ноги гудели от усталости, он только сейчас это почувствовал. «Подросла, поди, Нюронька… а Варварушка-то как обрадуется…» – мысли его блуждали от жены к дочери и обратно. То представлял, как прильнёт к его груди жена, а он отыщет спокойные и ласковые глаза и поцелует эти лучистые звезды, то – как он возьмёт на руки махонькую дочурку и бережно прикоснётся к румяным щёчкам, таким родным и тёплым. Тёплая волна нежных чувств накрыла Максима, он привалился к стене и забылся тихим и спокойным сном.
– Давно ли ты пришёл? Почему не постучал? – разбудил его бархатный голос Варвары.
– Да нет, недавно… задремал тут, маленько, – поднял полный любви и ласки взгляд Максим.
Их изба стояла на окраине села, возле леса. Рассвет уже золотил макушки сосен, пробирался сквозь раскидистые ветви, отчего стволы их казались розовыми. Нежно-голубой купол неба раскинулся шатром над головой, а воздух был хрустально чистым и свежим. «Боже! Какая красота…» – отметил Максим и, обняв жену, вошёл в дом. Не знал он и не ведал, что видел всё это в последний раз.
Нюронька спала, разметав тёмные кудряшки по подушке. «Милушка моя…большая-то какая стала!» – восхищённо прошептал Максим и опустился на лавку. Варвара засуетилась было около печи, но он остановил: «Не надо, устал я что-то, обними меня покрепче, Варенька...» Озноб охватывал весь организм изнутри и снаружи, немощь и слабость овладевали телом, туманя разум и увлекая душу в неведомое пространство. Максим проболел только одну неделю и в горячке скончался.
После похорон Варвара долго сидела в опустевшей разом избе, женщине казалось, будто вместе с гробом вынесли все пожитки. Она бережно поглаживала рукой большой обеденный стол с резными ножками, Максим сделал его своими руками вскоре после свадьбы. «Детей будет много, Варварушка! – говорил он, посмеиваясь, – чтобы всем места хватило». Муж был скор и искусен в работе, любое дело в его руках спорилось. Будь то стол, или ложки, или плетение корзин, которыми он, вдосталь, обеспечивал деревенских баб. Одно слово – мастер на все руки, а уж балагур, каких свет не видывал.
Слёз не было, только чувство безысходности и одиночества тисками сжимало сердце, женщине казалось, что течение жизни остановилось навсегда, а также исчез смысл её существования на земле.
В колыбельке забеспокоилась Нюронька, Варвара подошла к девочке, та улыбалась и тянула к ней пухленькие ручки. Горячие слёзы, наконец, обильно полились, застилая глаза. Малышка вопросительно, как-то по-взрослому, вдруг посмотрела на мать. Варвара, вздрогнула от этого взгляда: «Как же ты похожа на отца…» Она прижала девочку к себе, словно прячась от этого пронзительного взгляда, такого странного и необычного для крошечного ребёнка: «Жить! Надо как-то жить дальше». Фёдор Николаевич, вдовец пятидесяти лет от роду, присматривался к высокой и стройной молодой женщине, работающей среди других у него на гумне. Работала она без суеты, движения были размерены и точны, во всём чувствовалась привычка к тяжёлой крестьянской работе. Когда другие женщины пересмеивались между собой, она не вступала в разговор, а на вопросы отвечала доброжелательно, но односложно, причём так, что больше не хотелось задавать вопросов, а вовлечь в общий разговор вообще не представлялось возможным. В короткие минуты отдыха, когда работницы подхватывали песню, начатую весёлой и шумной Марфой, она сидела в стороне, погружённая в свои думы. Женщина высоко и гордо держала голову, её подчёркнуто аккуратная одежда скрадывала крайнюю нужду, в которой приходилось жить. Сохранение человеческого достоинства, при любых жизненных обстоятельствах, всегда является отличительной чертой уважающей себя бедности и вызывает восхищение.
Фёдор Николаевич узнал, что живёт она у Никитичны, своей тётки, в соседнем селе, раскинувшемся через речку от деревни Окуловой, вдовая, одна растит девочку, строга и малообщительна, другой информации добыть не удалось. В ней всё было любо: неброская красота, стройный стан, прямая спина, и спокойная уверенность в движениях.
– Как зовут тебя, красивая? – обратился он к женщине, нарочито игриво. Варвара, тщательно отчищавшая приставшие к юбке соломинки и шелуху, распрямилась:
– Варвара Артемьевна, – произнесла она и обожгла взглядом, мгновенно установив между ними непреодолимое расстояние. «Какова!.. А гордости-то сколько!» – восхитился Фёдор Николаевич и почувствовал себя неловко от интонации своего голоса. Варвара повернулась и пошла прочь от растерявшегося хозяина.
Ещё несколько дней он наблюдал за Варварой, стараясь быть поблизости, а когда требовалось поднять мешок с зерном, всегда оказывался рядом и взваливал его на свои плечи. Сыновья его также работали не покладая рук, даже пятилетний Василёк подтаскивал пустые мешки под погрузку. Вскоре сезонные работы с хлебом подошли к концу, а в огороде хозяин с сыновьями и снохами управлялся своими силами, потому наёмные работники больше не требовались. От мысли, что он не сможет каждый день видеть Варвару, становилось невыносимо тоскливо. Так неожиданно и прочно завладела она его сердцем.
Согласно уговора, Фёдор Николаевич должен был рассчитался с работницами и деньгами, и хлебом. Он обошёл женщин, передавая каждой причитающуюся сумму: «Хлеб-то, бабы, сам завтра свезу по дворам», – сказал он, глядя на Варвару. Лишь на мгновение в её глазах мелькнула тень смущения, однако мужчина успел это заметить и радостно добавил: «Спасибо вам, бабоньки, стало быть, до завтра!» В надежде, он искал ответа, так неожиданно скоро ставших родными глаз, но Варвара смотрела на него как обычно прямо и спокойно, казалось, даже равнодушно.
Утром он загрузил телегу мешками с зерном и направился по дворам работниц. К домику Никитичны он подъехал в последнюю очередь. Огляделся, куда бы привернуть вожжи, но не найдя подходящего места, подоткнул их под мешки и направился к избушке. Она практически вросла в землю, и казалась маленькой, скрюченной старушкой, но в чистых оконцах виднелись белоснежные занавески, расшитые затейливым, цветным узором.
Фёдору Николаевичу пришлось низко пригнуться, чтобы войти в избу. Он огляделся и, найдя образа, широко перекрестился:
– Здравы будьте, хозяева! Куда хлеб сгружать?
– И тебе здравствовать, Фёдор Николаевич! – поклонилась в ответ Никитична и заспешила к вешалке.
– Не надо, тётя, я сама покажу, – опередила её Варвара и выбежала в сени, мужчина степенно вышел следом. Втащил мешки в сени и аккуратно сложил на указанное место.
– Приглашай на чашку чая, хозяюшка! – осторожно произнёс он. Варвара зарделась и стала от этого ещё краше:
– Милости прошу, Фёдор Николаевич! – распахнула она дверь. Никитична уже хлопотала с самоваром, а на лавке, около стола с резными ножками, сидела черноволосая кудрявая девчушка лет трёх с тряпичной куколкой в руках. «Откуда здесь такой стол?» – мысленно удивился Фёдор Николаевич, потому, что он никак не вписывался в убогое убранство избушки, и присел рядом с кудряшкой:
– А тебя как зовут, красна девица?
Девочка немного отодвинулась от незнакомого ей человека:
– Нюлонька, – пролепетала она, низко наклонившись к кукле, но тут же, подняла свою кудрявую головку, и её чёрные, как смоль, глаза блеснули любопытством. «Совсем не похожа на Варвару, – отметил Фёдор Николаевич,– но глаза материны – смотрит остро, как насквозь сверлит!»
Чай пили в полной тишине, Никитична вопросительно поглядывала на Варвару, не решаясь что-либо сказать. Варвара же спокойно и невозмутимо попивала душистый напиток, так, что внешне невозможно было определить, что творилось у неё внутри. Женщина всегда интуитивно чувствует, предстоящее признание, сердце Варвары учащенно билось, а щёки слегка порозовели. Зато Нюронька разглядывала незнакомого дядю с откровенным любопытством, и было заметно, что он ей нравится.
Фёдор Николаевич отодвинул чашку и одобрительно подмигнул девчушке, отчего она весело и звонко засмеялась. Этот детский смех разрядил напряжённую обстановку застолья. Фёдор Николаевич поднялся из-за стола и, перекрестившись на образа, обратился к Варваре:
– С разговором я к тебе, Варвара Артемьевна», – произнес он строго и поклонился в пояс.
– Да ты присядь, присядь, Фёдор Николаевич», – засуетилась Никитична.
Мужчина опустился на лавку и как-то сразу обмяк. Нюронька подошла к нему и доверчиво прижалась к колену, он посадил девочку на колени и, осторожно поглаживая кудряшки огрубевшей от постоянной работы рукой, начал свой нелёгкий разговор:
– Я вдовец, Варенька… – неожиданно для себя произнёс он заветное имя и немного смутился, – Хозяйка нужна, третий год вдовствую, нет в доме женской руки. Василёк без мамки тоскует, малой он ещё совсем. Нюроньку не обижу, – как бы в доказательство сказанного, он плотнее привлёк девочку к себе, – Давай вместе будем горевать. Пойдёшь ли за меня, Варенька?.. Сейчас скажешь?.. А то подумай маленько, – он смотрел на Варвару открыто, тепло и с надеждой.
Варвара сидела за столом, сложив руки на коленях, и переводила взгляд то на Нюроньку, то на Фёдора Николаевича. Ей приятно было внимание этого зрелого мужчины, нравилась его порядочность, обстоятельность в делах и поведении, да и истосковавшееся по мужской ласке женское начало влекло неудержимо к этому сильному и уверенному в себе человеку.
– Пойду! – произнесла она спокойно и решительно. Никитична, растерялась от такого поворота событий и, часто моргая, начала бестолково передвигать чашки по столу.
– Вот и ладно! Вот и хорошо! – сразу повеселел Федор Николаевич, и, расцеловав Нюроньку в обе щёчки, бережно поставил на пол, – Собирайтесь, перепрягу только коня и вернусь за вами.
Через некоторое время, в нарядной одежде, он лихо подкатил к избушке Никитичны на дрожках. Собирать особо было нечего, небольшой узелок с одеждой, вот и всё приданное новоиспечённой невесты.
Варвара присел к столу, как перед дальней дорогой, погладила рукой выскобленную добела столешницу, словно прощалась с дорогим человеком, потом задумчиво сказала Никитичне:
– Благослови, тётушка…
Никитична со слезами поцеловала племянницу:
– Спаси Христос! Варенька! Будь счастлива! – и посеменила следом, на ходу накидывая платок.
Фёдор Николаевич принял от Варвары на руки Нюроньку: «Беги ко мне, кудрявая!» Дождавшись, когда Варвара усядется рядом, легонько хлестнул коня и радостно крикнул:«К нам в гости! Никитична!»
Резвый и сытый конь в яблоках, фыркая от нетерпения, понёс их к новой жизни. «Нюронька, отец приехал! Беги скорей, встречай!» – подтолкнула Варвара дочь к двери. Шустрая девочка выбежала на улицу и запрыгнула на дрожки. Федор Николаевич, обнял её и тронул пальцем нос:«Ух, скороспелка!» В это время Варвара уже распахнула ворота и, взяв под уздцы коня, повела его во двор.
Так продолжалось уже несколько лет, завидев в окно подъезжающего мужа, Варвара тотчас отправляла дочь его встречать. Кроме Нюроньки, в семье было ещё трое детей. Через год после того, как Федор Николаевич и Варвара стали жить одной семьёй, родилась Мария, а следом за ней – Андриян. Старшие сыновья от первого брака проживали отдельно своими семьями, однако хозяйство вели с отцом одно. Обрабатывали землю совместно, а благодарная земля, просоленная потом тружеников, давала хорошие урожаи. Отец держал в своих руках всё их крепкое хозяйство. Он решал, как распорядиться излишками и делил прибыль от реализованной на рынке продукции между семьями честно – по количеству едоков.
Василёк с Нюронькой ходили в церковно-приходскую школу, разница в их возрасте была небольшая. Варвара так и не смогла заменить матери задумчивому, тихому мальчику. Сначала она пыталась приголубить ребёнка, но он её сторонился, избегал, стараясь быть незамеченным, не попадал лишний раз на глаза. Потом появились совместные дети, и больше попыток приблизить к себе ребёнка Варвара не делала, оправдывая себя тем, что по хозяйству много работы. А её действительно было много: и со скотом надо управиться, и холстов наткать, и детей с мужем обиходить – при большой семье всегда работы полно. С момента появления мачехи в доме, мальчик замкнулся, ушёл в себя, однако отец не замечал этого. Он настолько был увлечён настигшей его на закате жизни любовью, что не заметил, когда ребёнок от него отстранился. Однако, не смотря на свою застенчивость и замкнутость, Василёк был очень дружен со сводной сестрой, кроме общей любви к чтению, что-то необъяснимое привлекало его к этой всегда весёлой и бойкой девочке. Её карие, почти чёрные, глаза сыпали искры, когда она смеялась, и превращались в бездонные колодцы, когда они вместе грустили. Нюронька обладала чудесным даром чувствовать боль другого человека и умением сострадать. Мальчик был твёрдо уверен, что она понимает его без слов. Такое случается только между очень близкими людьми, родство душ всегда прочнее кровных связей.
Встретив отца и быстро выполнив полученный от матери приказ – накормить гусей, она забралась на полати – излюбленное место брата:
– Что читаешь, Василёк?
– Старую книгу. Тятя уже давно ничего нового не привозил.
Глаза мальчика выражали немую тоску, которая ранила доброе сердце девочки. Но она знала, чем можно оживить этот взгляд и всегда старалась изменить гнетущее мальчика настроение:
– А я попрошу папку купить новых! Ты читай, я рисовать стану. – Накануне она попросила отца купить новые книги, только не говорила об этом брату, уж очень хотелось подарить ему нежданную радость, – Читай! – и взъерошила волосы на голове брата.
Отец никогда и ни в чём не отказывал Нюроньке, хотя она не была ему родной дочерью. Он старался доказать молодой жене свою любовь через особое отношение и внимание к падчерице. Даже когда родились совместные дети Мария и Андриян, отношение к девочке не переменилось.
– Правда, Нюронька? Попросишь? – немного оживился мальчик и попытался взглянуть через её плечо на рисунок.
– Не подсматривай… сказала же, что попрошу. Читай! – повела она плечом, продолжая увлечённо что-то рисовать на листе бумаги. Василёк улыбнулся, подул на кудряшки, упрямо выбивавшиеся из туго заплетённых косичек, и углубился в чтение. Так они и лежали на полатях плечо к плечу, каждый занимаясь своим делом, «сведенники», но такие близкие люди.
– Смотри, Василёк! – протянула Нюронька брату рисунок.
По листу бумаги летел конь… живой конь! Голова коня была детально и тщательно прорисована, шея и туловище ¬– напряжены и устремлены вперёд, грива развевалась на ветру, копыта еле касались земли. Глаза мальчика широко распахнулись, ожили, он чувствовал вольный ветер, слышал ржание коня и топот копыт. Богатое воображение уже дорисовывало широкий луг, на берегу родной Синары, а вдали – предгорья Урала, поросшие лесом, и караваны облаков, низко плывущих над лугом.
– Нюра!.. Нюронька... – чуть слышно шелестели губы впечатлительного мальчика.
Видя, что она достигла желаемого результата, и погасила на какое-то время тоскливую пустоту в глазах брата, девочка счастливо улыбнулась и тихонько, чтоб не мешать Васильку, удалилась.
Варвара, накинув на плечи, привезённый мужем дорогой кашемировый платок, как всегда быстро и без суеты, собирала ужин, изредка благодарно и ласково поглядывая на мужа, а он сидел, облокотившись на стол, и любовался ею.
Пять лет назад с приходом настоящей хозяйки, дом Фёдора Николаевича ожил и помолодел, как и хозяин, в нём поселился добрый домашний дух. Около печи на лавке, покрытой тканой льняной салфеткой, сиял начищенный до блеска самовар, расшитый руками жены рушник обрамлял икону Спасителя, аккуратно застеленная кровать, с вязаным узорчатым подзором, стояла как невеста – строгая и нарядная. Подушки горкой устремились к потолку. «Это Нюронька их так уложила, сама и петли метала на наволочках, такая махонькая ещё, а уже мастерица! Девки, когда готовят приданное на вечерки зовут, петли метать на косоворотках, от машинной работы не отличишь…» взгляд отца семейства, скользя по чистому, с большой любовью прибранному дому, наткнулся на Нюроньку.
Она стояла, прижавшись к стене, всем видом умоляя обратить на себя внимание.
–Ну, беги сюда, егоза! – протянул он к ней руку. Огонь мгновенно вспыхнул в карих глазах, но она тихо подошла к отцу и, как тогда, в момент первой их встречи, прижалась боком к колену:
– Папка... – никто из детей так его не называл, причём так ласково звучало это слово, что сердце Фёдора Николаевича просто таяло, – Папка, а ты привез книги?.. и карандаши уже все исписались, – глаза выражали такой силы надежду, что отцу, стало невыносимо стыдно, что он закрутился в городе по своим делам и совсем забыл о просьбе Нюроньки.
– В следующий раз обязательно привезу! Слово! – и он легонько похлопал девочку по спине, – Слово даю, остроглазая!
Нюронька чмокнула отца в щёку и стрелой влетала на полати, откуда сразу послышалось шушуканье и радостные возгласы.
«Заговорщики… – с теплом на сердце отметил Фёдор Николаевич, - Давай-ка, мать, ужинать». автор Л.И. Шевчук Продолжение следует...