Предыдущая публикация
Русский мир — это мир, обжитый русскими, освоенный нами, приспособленный для себя, для своей жизни.
Откуда же взялось слово «русский»?
По словам Даля, встарь писали «Руский», но затем Польша назвала нас на латинский манер «Россией», россиянами. И мы переняли эту манеру, перенесли ее в кириллицу и стали писать «русский». Русский мир немыслим без России.
Для русских мир, как село, — это целая вселенная. Мы в него вселяемся со всем своим скарбом, превращая места необитаемые в обитаемые. И с тех пор в нашей вселенной обитаемое, как правило, чередуется с необитаемым, обжитое — с необжитым. Поэтому для русских настоящее — это всегда то, что перестает быть, а будущее — это то, что только становится и никак не может стать.
В XIX веке «Философические письма» Чаадаева сделали Россию предметом русской мысли. Что мы узнали о России в результате двухсотлетней работы этой мысли? Мы узнали, что Россия — это не просто наша страна, наше государство. Россия — это особый мир. В чем же состоит его особенность? Прежде всего, в устроении нашего ума, нашей души.
Русский умострой
Строение ума русского человека определено не идеей золотой середины, не дианоэтическими добродетелями, а принципом: «либо все, либо ничего». Следуя этому принципу, трудно найти компромисс и легко впасть в крайности. Ближайшим следствием из этого принципа является «действие во имя». Действие во имя носит жертвенный характер и одновременно оно является остатком былых мистериальных действий. По существу своему оно является не целерациональным, а символическим.
Поэтому в русском мире символы иногда важнее реальности. В символическом действии ценится не прагматика и не жизнь человека, а идея, некий метафизический замысел. Ориентация на высший смысл рано или поздно обессмысливает горизонт действия хозяйствующей души. Из самоотречения, из понимания того, что высшим личностным актом является не действие во имя личности, а отречение от личности, следует равнодушное отношение к жизни человека. В России не особенно дорожили человеком, не возвеличивали его, не ставили ему, как в Европе, памятники. Не личность, а отзывчивость человека, его душевная теплота ценились в России, в русском мире.
София
Русский мир неразумен. Он, по словам Булгакова, софиен, то есть мудро устроен Богом. В софийности важна не связь с единым, не логика, а парадокс. В ней мыслится возможность действия силой абсурда, преодолевающего действие силы реального. Не Логос, а София удерживает мир от распада.
В свое время Соловьев, создавая теорию Софии, выделил в мире три силы. Первая сила — это Восток, вторая сила — это Запад. Восток отрицает свободу, подчиняя человека Богу. Запад отрицает Бога, требуя свободы. В итоге мир распадается. С одной стороны, в нем доминирует идея бесчеловечного Бога, а с другой — безбожного человека. И та, и другая сторона без связи друг с другом омертвели. «Необходимо, — пишет Соловьев, — присутствие третьей силы», которая может примирить единство со свободой. Эта сила — славяне, вернее, русские.
В чем Соловьев видит задачу русских, то есть России? В том, чтобы мы оживили, одухотворили и Восток, и Запад. Освободили их от взаимной вражды и дали им «общее безусловное содержание». Но откуда это содержание у нас? Оно у нас есть потому, что мы — народ-посредник. Мы — посредники между человечеством и божественным миром, полагал Соловьев, и я с ним согласен.
София не совпадает с Логосом. Для того чтобы жить в мире, нужен логос, нужны вычисления и расчет. Для того чтобы творить мир, нужна София, нужен спекулятивный реализм. Благодаря Софии, мы не действуем, как на Западе, но мы и не бездействуем, как на Востоке. Русский мир интуитивно улавливает метафизические ритмы своей жизни, которые годами как бы просачиваются в его сознание. А потом все в один миг меняется.
Русский быт
Бытие русского человека коренится в быте. Поэтому он ценит не свободу, а волю. Иными словами, ему нужна не политическая свобода, как в Европе, а бытовая. К политической свободе он равнодушен. У нас культура основывается на морали, тогда как в Европе культура предшествует морали. В России нет никакого пиетета по отношению к праву, потому что нам нужна правда, а не право. Где развито право, там, по словам К. Аксакова, не нужна совесть. Правду нельзя подкупить, ее нельзя уступить другому, тогда как право, что дышло — куда повернешь, туда и вышло. Русский человек подчиняется высшей власти не потому что он раб, а потому что он передает ей право заниматься политикой, оставляя за собой право автономного быта.
География
Русский мир — не географическое понятие, хотя он и раскинулся от Карпат до Калифорнии. Русский мир — это не только Донбасс. Он может быть и там, где нет русских, но есть обрусевшие народы. Например, в Грузии. Россия — и не Запад, хотя мы на западе, и не Восток, хотя мы и на востоке.
Русский мир — это духовное понятие. Мы стали русскими, потому что наша Церковь когда-то заговорила по-славянски, а не по-гречески и не на латыни. Может быть, благодаря этому, она долгое время была чужда европейскому логосу и близка софийности Востока.
Русский мир — это космос
«У всякого народа есть родина и только у нас — Россия», — в этих словах Г. П. Федотова формулируется мысль о том, что Россия — это не народ, населяющий одну шестую часть земли, в разные века эту часть заселяли разные народы. Но к России это уже не имеет никакого отношения. Россия — это способ, каким наша родина находит связь с нашим отечеством.
Русское сознание хорошо видит различие между родиной и отчеством. Родина — это родимая земля, что-то близкое, теплое, уютное. Родина рождает. На родине тебе сочувствуют. Она, как мать, встречает тебя словами утешения. Родина мила, но на нее нельзя полагаться. Она не опора. Ей самой нужна поддержка. Родина — это язык, мифы, песни, земля. У отечества свои песни, свои слова. Отечество — в отдалении. Из этой отдаленности слышен строгий голос отца. Холодный и повелительный. Отечество требует служения. Оно надзирает, наказывает и поощряет. В нем сила. От него исходит порядок в русском мире.
Славянофилы
Русское сознание — это славянофилы. Это они замкнули наше сознание на самое себя, создав экран отражения мысли. Благодаря им наше сознание стало рефлексивным, а не только содержательным.
Всякая мысль проходит точку взросления, избавления от инфантилизма. Такой точкой в истории русской мысли стал Ю. Самарин.
У немцев был Фихте. У русских — Самарин. Но если «Речи к немецкой нации» Фихте создали национальное сознание немцев, то «Письма из Риги» не стали речью к русской нации. Они привели к движению два десятка человек в Москве и Петербурге и стали причиной беседы царя Николая I с Самариным. На этом все и закончилось.
«Письма из Риги» существуют как факт литературы, а не политики. Почему? Потому что у русских всегда были проблемы с волей к власти, по причине которых русские, оказавшись в XIX веке в остзейском крае в качестве притесняемых, не выступили с протестом, не организовали партию, не блокировали магистрат, не отказались от гражданского повиновения, а пресса не подняла шум. Герцен не забил в набат. Засулич не бросила бомбу в губернатора остзейского края. Правительство не собралось на экстренное заседание, царь не подал в отставку. Причина этого — смирение соборного человека. Русские долго запрягают, но быстро едут.
Вот Самарин. Его письма — это не крик дословного, а обстоятельное научное исследование положения русских в остзейском крае, ориентированное на поиски истины: в прибалтийском крае быстро «сознаешь себя как русского и как русский, — пишет Самарин, — оскорбляешься» (Самарин Ю. Ф. Сочинения. Т. 7. М.: Типография А.И. Мамонтова, 1889. С. 95.). Самая резкая фраза в его письмах звучит так: «Или мы будем господами у них, или они будут господами у нас» (Самарин Ю. Ф. Сочинения. Т. 7. М.: Типография А.И. Мамонтова, 1889. С. 106.). Если мы не будем русскими, нас сделают немцами, хотя в России немцы должны были бы обрусеть. Но энергия этого возгласа Самарина растворяется в громадных просторах России и в анонимной объективности. Она не действует. Ее не слышно.
Чтобы не стать немцем, Самарин отрастил себе бороду и тем самым выразил протест против порабощения имперского народа окраинными племенами. Конечно, это мужественный шаг. Ведь Самарин — камер-юнкер двора его Императорского Величества. А по указу царя дворянам запретили носить бороду, считая это подражанием Западу и неуважением к русской одежде. Бородатый дворянин должен был явиться в полицию и дать подписку о сбритии бороды. Самарин носил бороду до смерти.
Много ли мы знаем исследований о положении русских на Украине, в Прибалтике, в Казахстане? Равно как и у нас — в Башкирии, Татарстане и других регионах? Немного, и результаты их, как правило, не комментируются в СМИ.
После Самарина уже невозможно сладостное славянофильство Хомякова и Киреевского. Вернее, теперь оно возможно как детский лепет.
После Самарина русская мысль могла развиваться либо в терминах всеединства, либо в терминах месторазвития. Персонификацией первой возможности стал В. Соловьев. Персонификацией второй возможности стал Н. Данилевский.
Соловьев и Данилевский
Соловьев — это русский отец глобализма. Данилевский — имперский антиглобалист. Воспроизводя соловьевский ход мысли, мы неизбежно воспроизведем симулякры всеединства: мировой разум, человечество, прогресс. То есть воспроизведем тупиковое движение русской мысли. Ее непрозрачность для себя. Воспроизведя ход мысли Данилевского, мы неизбежно придем к мысли о русском мире, о самоопределении своей цивилизации. Мысль Данилевского определила себя как имперский антиглобализм.
Что это значит? Это значит, что Данилевский предлагает русским отказаться понимать государство в моральных терминах, ибо мораль — это самопожертвование, а политика — достижение общего блага посредством минимальных жертв. Поэтому-то мораль появляется в отношениях между людьми, а не между государствами.
Человек соотносит себя с вечностью, и поэтому он может пожертвовать собой. Государство — явление преходящее, временное. И поэтому действия государства должны основываться на законах временного существования. На политике, а не на морали. Одно государство не может приносить себя в жертву другому. Данилевский скажет: «Око за око, зуб за зуб, строгий бентамовский принцип утилитарности, то есть здоровое понятие пользы — вот закон внешней политики, закон отношения государства к государству» (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 34.).
Между тем руководители русского государства действуют часто не как политики, а как моральные люди, прибегая к государственному самопожертвованию. И забывают, что политику — политика, а народу — мораль. Но этот факт пытается оспорить русская интеллигенция.
Интеллигенция
Данилевский не любит интеллигенцию. Во-первых, это результат чужеземной прививки, действо Петра, которое «произвело ублюдков самого гнилого свойства…» . (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 26.)Во-вторых, это полагание национального в качестве эмпирических пут для человека, помехи на пути его движения к общечеловеческому. Например, для Белинского человек вообще был выше конкретного человека. А чистая идея — значимее любой определенной идеи.
Образованные люди России устремились к человеку вообще. К чистому сознанию. Правда, славянофилы стоят особняком. Но над ними всеобщий смех и глумление.
Например, 1878 год. Россия победила в войне с Турцией. Казалось бы, надо радоваться. А радоваться было нечему. Европа злилась. В ней господствовали антирусские настроения. На стороне Турции Европа буржуазная, католическая, демократическая и социалистическая. Но это полбеды. Беда в том, что у самих русских возникли сомнения в необходимости существования России, ее историческом бытии. Носителем этих сомнений стала интеллигенция. Мощным телом русской империи овладела хилая голова русской интеллигенции. «С этими сомнениями в сердце, — писал Данилевский — исторически жить невозможно». ( Данилевский Н. Я. Горе победителям. М.: «АЛИР», ГУП «ОБЛИЗДАТ», 1998. С. 269.) Интеллигенция предрешила судьбу России. И Данилевский это понял.
В составе России были многие народности. Для того чтобы войти в мировую культуру, им нужно было стать русскими, обрусеть. А поскольку «русское» (плохое) было постепенно заменено интеллигенцией на «европейское» (хорошее), постольку разным этносам теперь уже не было нужды в России. Им не нужно было делать себя русскими по нравам и обычаям.
Достаточно стало придать себе общеевропейский облик, чтобы, минуя русский мир, можно было прикоснуться к плодам мировой культуры. Но европейское враждебно русскому. Оно усиливает отчужденность окраин России, тех, кого можно назвать инородцами. Иными словами, интеллигенция заразила сепаратизмом этносы России. Даже некоторые русские перестали осознавать себя русскими, выдавая себя за европейцев. Сепаратизмом заразилась Украина — наша малая Россия. Даже сибиряки начинают терять русскую идентичность.
Конечно, все истины односторонни. «Если бы этого не было, — говорит Данилевский, — то понятия всех людей о том, что им хорошо известно, должны бы быть тождественны» . (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 132.) А они не тождественны. На всем лежит печать национального, единичного. Если общечеловеческое децентрируется, то национальное нельзя децентрировать. Европа вырабатывает не только идею личности, но и средство нейтрализации этой идеи: диалог. Признание другого. Там, где у европейцев действует диалог, у русских работает дисциплинированный энтузиазм.
Воля
Дисциплинированный энтузиазм — это управляемый аффект, упорядоченная эмоция, являющая себя в том, что русские называют волей. У нас воля — это не наслаждение, как у римлян, не богатство, как у англичан, и не латышское сопряжение воли с властью. Это свобода одного, не ограниченная свободой другого.
Русский народ может быть приведен в состояние дисциплинированного энтузиазма не только идеей, но и формой, неделимой полнотой бытия. Дисциплинированный энтузиазм, согласно Данилевскому, «есть сила, которой мир давно уже или даже вовсе еще не видел» (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 459.). К примеру, разделение властей убивает органическую волю, возможность действия не по внешнему принуждению.
Воля не абстрактна, она всегда конкретна, всегда чья-то. Право, отделенное от правды, разрушает возможность проявления дисциплинированного энтузиазма. Народное тело не слышит приказа разделенной власти. Не подчиняется ему. И, наоборот. Голова не внемлет импульсам тела, и оно сотрясается в конвульсиях. Запутывается в аффектах и страстях. И как в том, так и в другом случаях, для людей нет дела, захватывающего душу полностью. Без остатка.
Имперский антиглобализм
Зачем русскому человеку империя?
Во-первых, затем чтобы не быть нацией. Русские никогда не были нацией, никогда не ставили перед собой и не решали национальных задач. Мы не умеем этого делать. Для этого у нас нет национального самосознания. Русские всегда были и будут идеей. Тем, чего нет, что невозможно осуществить. Мы всегда существовали в невозможности своего существования.
Определяя себя как идею, мы определяем себя в качестве апофатиков-утопистов. И одновременно в качестве романтиков, социально наивных людей. Всеединство Соловьева — это отказ от возможности быть идеей. Призыв к растворению в фактичности. Конечно, глупо искать какую-то содержательную русскую идею. Мы не американцы, которые научились вращаться вокруг своего «Я». Чтобы создать такое вращение, нужно когда-то убить Бога. А также нам нужно еще и отказаться от души. Ведь пока у нас есть душа, а не сознание, мы все время будем делать не то, что нам выгодно, а то, что нам хочется. И в нас будет жить Бог, ибо он живет этим нашим хотением.
Русские существуют в своем мире без воли к власти потому, что наше «Я» смещено из центра. Незамкнутость существования со смещенным из центра «Я» делает нас соборными, то есть беззащитными в столкновении с автономными личностями.
Поскольку русские превратили бытие в быт, постольку эта превращенность накладывает запрет на трансгрессию быта. И, следовательно, на возможность быть нацией. Русская империя — дело Бога. Нация — дело экономики и интеллигенции. Нацией может стать только тот народ, каждый элемент которого заставляет жизнь вращаться вокруг своего «Я». У человека не должно быть никаких других центров. Поэтому западные нации составляют лейбницевские монады. Что может обеспечить взаимное притяжение монад? Только интересы. Интересы выше нации. В конце концов, и нация — это все тот же определенный интерес, а не какая-нибудь самоценность.
Русские не монады. У нас всякая целостность имеет свое «Я», свой центр вращения. И все эти центры смещены имперским сознанием. Если целью нации является интерес, то целью империи является сама империя. Любой нацией можно пожертвовать ради интересов. А империей нельзя. Потому что она не определена как содержание. Наоборот, ради империи можно пожертвовать интересами. Смещение «Я» из центра делает оправданной имперскую идею служения. Все это говорит о том, что Россия не может быть без русских. Без русских она станет Евразией. Пространственным понятием. Лесом и степью, которую может заселить кто угодно.
Можно ли удержать русский мир только силой православной веры? Можно, если не забывать о симфоничности православной веры, которая позволяет ей уживаться и с иудеями, и с мусульманами.
Россия после модерна
Безусловно, Россия самоопределилась в качестве империи. Но это самоопределение произошло в эпоху модерна. А на смену модерну пришел постмодерн. Империя трансгрессировала, изменила свой смысл. В чем суть этих изменений и что нам делать с русской империей? Ответ на этот вопрос состоит в том, чтобы развивать русский мир. Почему? Потому что русская империя ушла, а русский мир остался и дает о себе знать фантомной болью.
В конце 80-х гг. — начале 90-х «шизовали» все: министры и дворники, академики и артисты, домохозяйки и шахтеры. Все как с цепи сорвались. Никому ничего было не жаль: ни империи, ни СССР, ни Украины, ни Кавказа. Мы — рязанские. А из Франции доносились слова Ж. Делеза: «Разрушай, разрушай. Шизоанализ идет путем разрушения, его задача — полное очищение бессознательного, абсолютное выскабливание».
Ну, мы и выскабливали, очищали. Сначала бессознательное, затем сознательное. В результате мы оказались без памяти, без традиций, без государства. Франция все-таки была структурирована социальным неравенством. В ней шизоанализ был локализован в университетах. А у нас не было противоядия. Мы все заразились идеологией социальных отщепенцев. А поскольку носителем эстетики постмодернизма является извращенец, постольку извращения нужно еще более извратить, чтобы дистанцироваться от постмодернизма, структурируя социальную однородность.
Итак, в каком случае Россия переживет постмодерн и сохранит русский мир?
1. Если она сможет оттеснить на периферию фигуру интеллигента-отщепенца. Сможет построить пропасть между извращенцем и властью.
2. Если научится структурировать свое бессознательное как язык производства.
3. Если империя будет самовоспроизводиться вне указания на свои территориальные границы. Если власть поймет, что русский мир видит то, что не видно из Кремля: Россия незримо воспроизводит внутри самой себя и для себя форму не Федерации, а православной империи. Когда она, как вулкан, в пламени и грохоте, исторгнет из себя эту форму, не очень ясно. Но ясно, что для Кремля это будет неожиданным освобождением от бремени власти. Наконец-то, хотя и без них, но все определится. И каждый найдет свое место, и мир упростится.
4. Поскольку мы православные, постольку нам неважно знать происхождение человека по крови, нам неважно кто ты — русский, еврей или араб, не так важно, какого цвета у тебя кожа. Нам все равно, какая национальность у людей, стоящих у власти, даже у людей, случайно разбогатевших и неправомерно распоряжающихся нашими богатствами. Но мы точно должны знать, что наши вожди — православные. Они могут быть не русским, они могут быть или не быть либералами. Но они обязаны быть православными.
Русский мир — это испытание для нынешней власти в России, у которой нет ни веры, как у православных, ни идеи, как у коммунистов, ни силы. Для нынешней власти коммунисты стали тем же, чем православные для коммунистов. Они стали изгоями, маньяками, параноиками, ненормальными. Хотя они давно уже стали нормальными, слишком нормальными, чтобы быть интересными.
Власть говорит нам, будьте космополитами, думайте, что все вы россияне. А мы ей говорим, но тогда верните нам веру или дайте нам идею. В крайнем случае, будьте не жадными, а сильными. А поскольку у вас нет ни того, ни другого, ни третьего, постольку вы уже проиграли, хотя, может быть, и выиграете свои выборы. Вы не политики. Вы языковеды, заблудившиеся в словах. Чем больше вы играете в ваши вербальные игры, тем дальше вы от политического, ибо политическое определяется решимостью применить силу к тому, что узнается в качестве зла.
Подробности от АК: http://actualcomment.ru/arkheologiya-russkogo-mira.html
Следующая публикация
Комментарии 217
Русский мир — это мир, обжитый русскими, освоенный нами, приспособленный для себя, для своей жизни. Откуда же взялось слово «русский»?
По словам Даля, встарь писали «Руский», но затем Польша назвала нас на латинский манер «Россией», россиянами. И мы переняли эту манеру, перенесли ее в кириллицу и стали писать «русский». Русский мир немыслим без России.
Для русских мир, как село, — это целая вселенная. Мы в него вселяемся со всем своим скарбом, превращая места необитаемые в обитаемые. И с тех пор в нашей вселенной обитаемое, как правило, чередуется с необитаемым, обжитое — с необжитым. Поэтому для русских настоящее — это всегда то, что перестает быть, а будущее — это то, что только становится и никак не может стать.
В XIX веке «Философические письма» Чаадаева сделали Россию предметом русской мысли. Что мы узнали о России в результате двухсотлетней работы этой мысли? Мы узнали, что Россия — это не просто наша страна, наше государство. Р
...ЕщёРусский мир — это мир, обжитый русскими, освоенный нами, приспособленный для себя, для своей жизни. Откуда же взялось слово «русский»?
По словам Даля, встарь писали «Руский», но затем Польша назвала нас на латинский манер «Россией», россиянами. И мы переняли эту манеру, перенесли ее в кириллицу и стали писать «русский». Русский мир немыслим без России.
Для русских мир, как село, — это целая вселенная. Мы в него вселяемся со всем своим скарбом, превращая места необитаемые в обитаемые. И с тех пор в нашей вселенной обитаемое, как правило, чередуется с необитаемым, обжитое — с необжитым. Поэтому для русских настоящее — это всегда то, что перестает быть, а будущее — это то, что только становится и никак не может стать.
В XIX веке «Философические письма» Чаадаева сделали Россию предметом русской мысли. Что мы узнали о России в результате двухсотлетней работы этой мысли? Мы узнали, что Россия — это не просто наша страна, наше государство. Россия — это особый мир. В чем же состоит его особенность? Прежде всего, в устроении нашего ума, нашей души.
Русский умострой
Строение ума русского человека определено не идеей золотой середины, не дианоэтическими добродетелями, а принципом: «либо все, либо ничего». Следуя этому принципу, трудно найти компромисс и легко впасть в крайности. Ближайшим следствием из этого принципа является «действие во имя». Действие во имя носит жертвенный характер и одновременно оно является остатком былых мистериальных действий. По существу своему оно является не целерациональным, а символическим.
Поэтому в русском мире символы иногда важнее реальности. В символическом действии ценится не прагматика и не жизнь человека, а идея, некий метафизический замысел. Ориентация на высший смысл рано или поздно обессмысливает горизонт действия хозяйствующей души. Из самоотречения, из понимания того, что высшим личностным актом является не действие во имя личности, а отречение от личности, следует равнодушное отношение к жизни человека. В России не особенно дорожили человеком, не возвеличивали его, не ставили ему, как в Европе, памятники. Не личность, а отзывчивость человека, его душевная теплота ценились в России, в русском мире.
Русский быт
Бытие русского человека коренится в быте. Поэтому он ценит не свободу, а волю. Иными словами, ему нужна не политическая свобода, как в Европе, а бытовая. К политической свободе он равнодушен. У нас культура основывается на морали, тогда как в Европе культура предшествует морали. В России нет никакого пиетета по отношению к праву, потому что нам нужна правда, а не право. Где развито право, там, по словам К. Аксакова, не нужна совесть. Правду нельзя подкупить, ее нельзя уступить другому, тогда как право, что дышло — куда повернешь, туда и вышло. Русский человек подчиняется высшей власти не потому что он раб, а потому что он передает ей право заниматься политикой, оставляя за собой право автономного быта.
География
Русский мир — не географическое понятие, хотя он и раскинулся от Карпат до Калифорнии. Русский мир — это не только Донбасс. Он может быть и там, где нет русских, но есть обрусевшие народ
...ЕщёРусский быт
Бытие русского человека коренится в быте. Поэтому он ценит не свободу, а волю. Иными словами, ему нужна не политическая свобода, как в Европе, а бытовая. К политической свободе он равнодушен. У нас культура основывается на морали, тогда как в Европе культура предшествует морали. В России нет никакого пиетета по отношению к праву, потому что нам нужна правда, а не право. Где развито право, там, по словам К. Аксакова, не нужна совесть. Правду нельзя подкупить, ее нельзя уступить другому, тогда как право, что дышло — куда повернешь, туда и вышло. Русский человек подчиняется высшей власти не потому что он раб, а потому что он передает ей право заниматься политикой, оставляя за собой право автономного быта.
География
Русский мир — не географическое понятие, хотя он и раскинулся от Карпат до Калифорнии. Русский мир — это не только Донбасс. Он может быть и там, где нет русских, но есть обрусевшие народы. Например, в Грузии. Россия — и не Запад, хотя мы на западе, и не Восток, хотя мы и на востоке.
Русский мир — это духовное понятие. Мы стали русскими, потому что наша Церковь когда-то заговорила по-славянски, а не по-гречески и не на латыни. Может быть, благодаря этому, она долгое время была чужда европейскому логосу и близка софийности Востока.
Русский мир — это космос
«У всякого народа есть родина и только у нас — Россия», — в этих словах Г. П. Федотова формулируется мысль о том, что Россия — это не народ, населяющий одну шестую часть земли, в разные века эту часть заселяли разные народы. Но к России это уже не имеет никакого отношения. Россия — это способ, каким наша родина находит связь с нашим отечеством.
Русское сознание хорошо видит различие между родиной и отчеством. Родина — это родимая земля, что-то близкое, теплое, уютное. Родина рождает. На родине тебе сочувствуют. Она, как мать, встречает тебя словами утешения. Родина мила, но на нее нельзя полагаться. Она не опора. Ей самой нужна поддержка. Родина — это язык, мифы, песни, земля. У отечества свои песни, свои слова. Отечество — в отдалении. Из этой отдаленности слышен строгий голос отца. Холодный и повелительный. Отечество требует служения. Оно надзирает, наказывает и поощряет. В нем сила. От него исходит порядок в русском мире.
Славянофилы
Русское сознание — это славянофилы. Это они замкнули наше сознание на самое себя, создав экран отражения мысли. Благодаря им наше сознание стало рефлексивным, а не только содержательным.
Всякая мысль проходит точку взросления, избавления от инфантилизма. Такой точкой в истории русской мысли стал Ю. Самарин.
У немцев был Фихте. У русских — Самарин. Но если «Речи к немецкой нации» Фихте создали национальное сознание немцев, то «Письма из Риги» не стали речью к русской нации. Они привели к движению два десятка человек в Москве и Петербурге и стали причиной беседы царя Николая I с Самариным. На этом все и закончилось.
«Письма из Риги» существуют как факт литературы, а не политики. Почему? Потому что у русских всегда были проблемы с волей к власти, по причине которых русские, оказавшись в XIX веке в остзейском крае в качестве притесняемых, не выступили с протестом, не организовали партию, не блокировали м
...ЕщёСлавянофилы
Русское сознание — это славянофилы. Это они замкнули наше сознание на самое себя, создав экран отражения мысли. Благодаря им наше сознание стало рефлексивным, а не только содержательным.
Всякая мысль проходит точку взросления, избавления от инфантилизма. Такой точкой в истории русской мысли стал Ю. Самарин.
У немцев был Фихте. У русских — Самарин. Но если «Речи к немецкой нации» Фихте создали национальное сознание немцев, то «Письма из Риги» не стали речью к русской нации. Они привели к движению два десятка человек в Москве и Петербурге и стали причиной беседы царя Николая I с Самариным. На этом все и закончилось.
«Письма из Риги» существуют как факт литературы, а не политики. Почему? Потому что у русских всегда были проблемы с волей к власти, по причине которых русские, оказавшись в XIX веке в остзейском крае в качестве притесняемых, не выступили с протестом, не организовали партию, не блокировали магистрат, не отказались от гражданского повиновения, а пресса не подняла шум. Герцен не забил в набат. Засулич не бросила бомбу в губернатора остзейского края. Правительство не собралось на экстренное заседание, царь не подал в отставку. Причина этого — смирение соборного человека. Русские долго запрягают, но быстро едут.
Вот Самарин. Его письма — это не крик дословного, а обстоятельное научное исследование положения русских в остзейском крае, ориентированное на поиски истины: в прибалтийском крае быстро «сознаешь себя как русского и как русский, — пишет Самарин, — оскорбляешься» (Самарин Ю. Ф. Сочинения. Т. 7. М.: Типография А.И. Мамонтова, 1889. С. 95.). Самая резкая фраза в его письмах звучит так: «Или мы будем господами у них, или они будут господами у нас» (Самарин Ю. Ф. Сочинения. Т. 7. М.: Типография А.И. Мамонтова, 1889. С. 106.). Если мы не будем русскими, нас сделают немцами, хотя в России немцы должны были бы обрусеть. Но энергия этого возгласа Самарина растворяется в громадных просторах России и в анонимной объективности. Она не действует. Ее не слышно.
Чтобы не стать немцем, Самарин отрастил себе бороду и тем самым выразил протест против порабощения имперского народа окраинными племенами. Конечно, это мужественный шаг. Ведь Самарин — камер-юнкер двора его Императорского Ве
...ЕщёВот Самарин. Его письма — это не крик дословного, а обстоятельное научное исследование положения русских в остзейском крае, ориентированное на поиски истины: в прибалтийском крае быстро «сознаешь себя как русского и как русский, — пишет Самарин, — оскорбляешься» (Самарин Ю. Ф. Сочинения. Т. 7. М.: Типография А.И. Мамонтова, 1889. С. 95.). Самая резкая фраза в его письмах звучит так: «Или мы будем господами у них, или они будут господами у нас» (Самарин Ю. Ф. Сочинения. Т. 7. М.: Типография А.И. Мамонтова, 1889. С. 106.). Если мы не будем русскими, нас сделают немцами, хотя в России немцы должны были бы обрусеть. Но энергия этого возгласа Самарина растворяется в громадных просторах России и в анонимной объективности. Она не действует. Ее не слышно.
Чтобы не стать немцем, Самарин отрастил себе бороду и тем самым выразил протест против порабощения имперского народа окраинными племенами. Конечно, это мужественный шаг. Ведь Самарин — камер-юнкер двора его Императорского Величества. А по указу царя дворянам запретили носить бороду, считая это подражанием Западу и неуважением к русской одежде. Бородатый дворянин должен был явиться в полицию и дать подписку о сбритии бороды. Самарин носил бороду до смерти.
Много ли мы знаем исследований о положении русских на Украине, в Прибалтике, в Казахстане? Равно как и у нас — в Башкирии, Татарстане и других регионах? Немного, и результаты их, как правило, не комментируются в СМИ.
После Самарина уже невозможно сладостное славянофильство Хомякова и Киреевского. Вернее, теперь оно возможно как детский лепет.
После Самарина русская мысль могла развиваться либо в терминах всеединства, либо в терминах месторазвития. Персонификацией первой возможности стал В. Соловьев. Персонификацией второй возможности стал Н. Данилевский.
Соловьев и Данилевский
Соловьев — это русский отец глобализма. Данилевский — имперский антиглобалист. Воспроизводя соловьевский ход мысли, мы неизбежно воспроизведем симулякры всеединства: мировой разум, человечество, прогресс. То есть воспроизведем тупиковое движение русской мысли. Ее непрозрачность для себя. Воспроизведя ход мысли Данилевского, мы неизбежно придем к мысли о русском мире, о самоопределении своей цивилизации. Мысль Данилевского определила себя как имперский антиглобализм.
Что это значит? Это значит, что Данилевский предлагает русским отказаться понимать государство в моральных терминах, ибо мораль — это самопожертвование, а политика — достижение общего блага посредством минимальных жертв. Поэтому-то мораль появляется в отношениях между людьми, а не между государствами.
Человек соотносит себя с вечностью, и поэтому он может пожертвовать собой. Государство — явление преходящее, временное. И поэтому действия государст
...ЕщёСоловьев и Данилевский
Соловьев — это русский отец глобализма. Данилевский — имперский антиглобалист. Воспроизводя соловьевский ход мысли, мы неизбежно воспроизведем симулякры всеединства: мировой разум, человечество, прогресс. То есть воспроизведем тупиковое движение русской мысли. Ее непрозрачность для себя. Воспроизведя ход мысли Данилевского, мы неизбежно придем к мысли о русском мире, о самоопределении своей цивилизации. Мысль Данилевского определила себя как имперский антиглобализм.
Что это значит? Это значит, что Данилевский предлагает русским отказаться понимать государство в моральных терминах, ибо мораль — это самопожертвование, а политика — достижение общего блага посредством минимальных жертв. Поэтому-то мораль появляется в отношениях между людьми, а не между государствами.
Человек соотносит себя с вечностью, и поэтому он может пожертвовать собой. Государство — явление преходящее, временное. И поэтому действия государства должны основываться на законах временного существования. На политике, а не на морали. Одно государство не может приносить себя в жертву другому. Данилевский скажет: «Око за око, зуб за зуб, строгий бентамовский принцип утилитарности, то есть здоровое понятие пользы — вот закон внешней политики, закон отношения государства к государству» (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 34.).
Между тем руководители русского государства действуют часто не как политики, а как моральные люди, прибегая к государственному самопожертвованию. И забывают, что политику — политика, а народу — мораль. Но этот факт пытается оспорить русская интеллигенция.
Интеллигенция
Данилевский не любит интеллигенцию. Во-первых, это результат чужеземной прививки, действо Петра, которое «произвело ублюдков самого гнилого свойства…» . (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 26.)Во-вторых, это полагание национального в качестве эмпирических пут для человека, помехи на пути его движения к общечеловеческому. Например, для Белинского человек вообще был выше конкретного человека. А чистая идея — значимее любой определенной идеи.
Образованные люди России устремились к человеку вообще. К чистому сознанию. Правда, славянофилы стоят особняком. Но над ними всеобщий смех и глумление.
Например, 1878 год. Россия победила в войне с Турцией. Казалось бы, надо радоваться. А радоваться было нечему. Европа злилась. В ней господствовали антирусские настроения. На стороне Турции Европа буржуазная, католическая, демократическая и социалистическая. Но это полбеды. Беда в том, что у самих русских
...ЕщёИнтеллигенция
Данилевский не любит интеллигенцию. Во-первых, это результат чужеземной прививки, действо Петра, которое «произвело ублюдков самого гнилого свойства…» . (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 26.)Во-вторых, это полагание национального в качестве эмпирических пут для человека, помехи на пути его движения к общечеловеческому. Например, для Белинского человек вообще был выше конкретного человека. А чистая идея — значимее любой определенной идеи.
Образованные люди России устремились к человеку вообще. К чистому сознанию. Правда, славянофилы стоят особняком. Но над ними всеобщий смех и глумление.
Например, 1878 год. Россия победила в войне с Турцией. Казалось бы, надо радоваться. А радоваться было нечему. Европа злилась. В ней господствовали антирусские настроения. На стороне Турции Европа буржуазная, католическая, демократическая и социалистическая. Но это полбеды. Беда в том, что у самих русских возникли сомнения в необходимости существования России, ее историческом бытии. Носителем этих сомнений стала интеллигенция. Мощным телом русской империи овладела хилая голова русской интеллигенции. «С этими сомнениями в сердце, — писал Данилевский — исторически жить невозможно». ( Данилевский Н. Я. Горе победителям. М.: «АЛИР», ГУП «ОБЛИЗДАТ», 1998. С. 269.) Интеллигенция предрешила судьбу России. И Данилевский это понял.
В составе России были многие народности. Для того чтобы войти в мировую культуру, им нужно было стать русскими, обрусеть. А поскольку «русское» (плохое) было постепенно заменено интеллигенцией на «европейское» (хорошее), постольку разным этносам теперь уже не было нужды в России. Им не нужно было делать себя русскими по нравам и обычаям.
Достаточно стало придать себе общеевропейский облик, чтобы, минуя русский мир, можно было прикоснуться к плодам мировой культуры. Но европейское враждебно русскому. Оно усиливает отчужденность окраин России, тех, кого можно назвать инородцами. Иными словами, интеллигенция заразила сепаратизмом этносы России. Даже некоторые русские перестали осознавать себя русскими, выдавая себя за европейцев. Сепаратизмом заразилась Украина — наша малая Россия. Даже сибиряки начинают терять русскую идентичность.
Конечно, все истины односторонни. «Если бы этого не было, — говорит Данилевский, — то понятия всех людей о том, что им хорошо известно, должны бы быть тождественны» . (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 132.) А они не тождественны. На всем лежит печать национального, единичного. Если общечеловеческое децентрируется, то национальное нельзя децентрировать. Европа вырабатывает не только идею личности, но и средство нейтрализации этой идеи: диалог. Признание другого. Там, где у европейцев действует диалог, у русских работает дисциплинированный энтузиазм.
Воля
Дисциплинированный энтузиазм — это управляемый аффект, упорядоченная эмоция, являющая себя в том, что русские называют волей. У нас воля — это не наслаждение, как у римлян, не богатство, как у англичан, и не латышское сопряжение воли с властью. Это свобода одного, не ограниченная свободой другого.
Русский народ может быть приведен в состояние дисциплинированного энтузиазма не только идеей, но и формой, неделимой полнотой бытия. Дисциплинированный энтузиазм, согласно Данилевскому, «есть сила, которой мир давно уже или даже вовсе еще не видел» (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 459.). К примеру, разделение властей убивает органическую волю, возможность действия не по внешнему принуждению.
Воля не абстрактна, она всегда конкретна, всегда чья-то. Право, отделенное от правды, разрушает возможность проявления дисциплинированного энтузиазма. Народное тело не слышит приказа разделенной власти. Не подчиняется
...ЕщёВоля
Дисциплинированный энтузиазм — это управляемый аффект, упорядоченная эмоция, являющая себя в том, что русские называют волей. У нас воля — это не наслаждение, как у римлян, не богатство, как у англичан, и не латышское сопряжение воли с властью. Это свобода одного, не ограниченная свободой другого.
Русский народ может быть приведен в состояние дисциплинированного энтузиазма не только идеей, но и формой, неделимой полнотой бытия. Дисциплинированный энтузиазм, согласно Данилевскому, «есть сила, которой мир давно уже или даже вовсе еще не видел» (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 459.). К примеру, разделение властей убивает органическую волю, возможность действия не по внешнему принуждению.
Воля не абстрактна, она всегда конкретна, всегда чья-то. Право, отделенное от правды, разрушает возможность проявления дисциплинированного энтузиазма. Народное тело не слышит приказа разделенной власти. Не подчиняется ему. И, наоборот. Голова не внемлет импульсам тела, и оно сотрясается в конвульсиях. Запутывается в аффектах и страстях. И как в том, так и в другом случаях, для людей нет дела, захватывающего душу полностью. Без остатка.
Имперский антиглобализм
Зачем русскому человеку империя?
Во-первых, затем чтобы не быть нацией. Русские никогда не были нацией, никогда не ставили перед собой и не решали национальных задач. Мы не умеем этого делать. Для этого у нас нет национального самосознания. Русские всегда были и будут идеей. Тем, чего нет, что невозможно осуществить. Мы всегда существовали в невозможности своего существования.
Определяя себя как идею, мы определяем себя в качестве апофатиков-утопистов. И одновременно в качестве романтиков, социально наивных людей. Всеединство Соловьева — это отказ от возможности быть идеей. Призыв к растворению в фактичности. Конечно, глупо искать какую-то содержательную русскую идею. Мы не американцы, которые научились вращаться вокруг своего «Я». Чтобы создать такое вращение, нужно когда-то убить Бога. А также нам нужно еще и отказаться от души. Ведь пока у нас есть душа, а не сознание, мы все время будем делать не то, что
...ЕщёИмперский антиглобализм
Зачем русскому человеку империя?
Во-первых, затем чтобы не быть нацией. Русские никогда не были нацией, никогда не ставили перед собой и не решали национальных задач. Мы не умеем этого делать. Для этого у нас нет национального самосознания. Русские всегда были и будут идеей. Тем, чего нет, что невозможно осуществить. Мы всегда существовали в невозможности своего существования.
Определяя себя как идею, мы определяем себя в качестве апофатиков-утопистов. И одновременно в качестве романтиков, социально наивных людей. Всеединство Соловьева — это отказ от возможности быть идеей. Призыв к растворению в фактичности. Конечно, глупо искать какую-то содержательную русскую идею. Мы не американцы, которые научились вращаться вокруг своего «Я». Чтобы создать такое вращение, нужно когда-то убить Бога. А также нам нужно еще и отказаться от души. Ведь пока у нас есть душа, а не сознание, мы все время будем делать не то, что нам выгодно, а то, что нам хочется. И в нас будет жить Бог, ибо он живет этим нашим хотением.
Русские существуют в своем мире без воли к власти потому, что наше «Я» смещено из центра. Незамкнутость существования со смещенным из центра «Я» делает нас соборными, то есть беззащитными в столкновении с автономными личностями.
Поскольку русские превратили бытие в быт, постольку эта превращенность накладывает запрет на трансгрессию быта. И, следовательно, на возможность быть нацией. Русская империя — дело Бога. Нация — дело экономики и интеллигенции. Нацией может стать только тот народ, каждый элемент которого заставляет жизнь вращаться вокруг своего «Я». У человека не должно быть никаких других центров. Поэтому западные нации составляют лейбницевские монады. Что может обеспечить взаимное притяжение монад? Только интересы. Интересы выше нации. В конце концов, и нация — это все тот же определенный интерес, а не какая-нибудь самоценность.
Русские не монады. У нас всякая целостность имеет свое «Я», свой центр вращения. И все эти центры смещены имперским сознанием. Если целью нации является интерес, то целью империи является сама империя. Любой нацией можно пожертвовать ради интересов. А империей нельзя. Потому что она не определена как содержание. Наоборот, ради империи можно пожертвовать интересами. Смещение «Я» из центра делает оправданной имперскую идею служения. Все это говорит о том, что Россия не может быть без русских. Без русских она станет Евразией. Пространственным понятием. Лесом и степью, которую может заселить кто угодно.
Можно ли удержать русский мир только силой православной веры? Можно, если не забывать о симфоничности православной веры, которая позволяет ей уживаться и с иудеями, и с мусульманами.
Россия после модерна
Безусловно, Россия самоопределилась в качестве империи. Но это самоопределение произошло в эпоху модерна. А на смену модерну пришел постмодерн. Империя трансгрессировала, изменила свой смысл. В чем суть этих изменений и что нам делать с русской империей? Ответ на этот вопрос состоит в том, чтобы развивать русский мир. Почему? Потому что русская империя ушла, а русский мир остался и дает о себе знать фантомной болью.
В конце 80-х гг. — начале 90-х «шизовали» все: министры и дворники, академики и артисты, домохозяйки и шахтеры. Все как с цепи сорвались. Никому ничего было не жаль: ни империи, ни СССР, ни Украины, ни Кавказа. Мы — рязанские. А из Франции доносились слова Ж. Делеза: «Разрушай, разрушай. Шизоанализ идет путем разрушения, его задача — полное очищение бессознательного, абсолютное выскабливание».
Ну, мы и выскабливали, очищали. Сначала бессознательное, затем сознательное. В результате мы оказались без
...ЕщёРоссия после модерна
Безусловно, Россия самоопределилась в качестве империи. Но это самоопределение произошло в эпоху модерна. А на смену модерну пришел постмодерн. Империя трансгрессировала, изменила свой смысл. В чем суть этих изменений и что нам делать с русской империей? Ответ на этот вопрос состоит в том, чтобы развивать русский мир. Почему? Потому что русская империя ушла, а русский мир остался и дает о себе знать фантомной болью.
В конце 80-х гг. — начале 90-х «шизовали» все: министры и дворники, академики и артисты, домохозяйки и шахтеры. Все как с цепи сорвались. Никому ничего было не жаль: ни империи, ни СССР, ни Украины, ни Кавказа. Мы — рязанские. А из Франции доносились слова Ж. Делеза: «Разрушай, разрушай. Шизоанализ идет путем разрушения, его задача — полное очищение бессознательного, абсолютное выскабливание».
Ну, мы и выскабливали, очищали. Сначала бессознательное, затем сознательное. В результате мы оказались без памяти, без традиций, без государства. Франция все-таки была структурирована социальным неравенством. В ней шизоанализ был локализован в университетах. А у нас не было противоядия. Мы все заразились идеологией социальных отщепенцев. А поскольку носителем эстетики постмодернизма является извращенец, постольку извращения нужно еще более извратить, чтобы дистанцироваться от постмодернизма, структурируя социальную однородность.
Итак, в каком случае Россия переживет постмодерн и сохранит русский мир?
1. Если она сможет оттеснить на периферию фигуру интеллигента-отщепенца. Сможет построить пропасть между извращенцем и властью.
2. Если научится структурировать свое бессознательное как язык производства.
3. Если империя будет самовоспроизводиться вне указания на свои территориальные границы. Если власть поймет, что русский мир видит то, что не видно из Кремля: Россия незримо воспроизводит внутри самой себя и для себя форму не Федерации, а православной империи. Когда она, как вулкан, в пламени и грохоте, исторгнет из себя эту форму, не очень ясно. Но ясно, что для Кремля это будет неожиданным освобождением от бремени власти. Наконец-то, хотя и без них, но все определится. И каждый найдет свое место, и мир упростится.
4. Поскольку мы православные, постольку нам неважно знать происхождение человека по крови, нам неважно кто ты — русский, еврей или
...ЕщёИтак, в каком случае Россия переживет постмодерн и сохранит русский мир?
1. Если она сможет оттеснить на периферию фигуру интеллигента-отщепенца. Сможет построить пропасть между извращенцем и властью.
2. Если научится структурировать свое бессознательное как язык производства.
3. Если империя будет самовоспроизводиться вне указания на свои территориальные границы. Если власть поймет, что русский мир видит то, что не видно из Кремля: Россия незримо воспроизводит внутри самой себя и для себя форму не Федерации, а православной империи. Когда она, как вулкан, в пламени и грохоте, исторгнет из себя эту форму, не очень ясно. Но ясно, что для Кремля это будет неожиданным освобождением от бремени власти. Наконец-то, хотя и без них, но все определится. И каждый найдет свое место, и мир упростится.
4. Поскольку мы православные, постольку нам неважно знать происхождение человека по крови, нам неважно кто ты — русский, еврей или араб, не так важно, какого цвета у тебя кожа. Нам все равно, какая национальность у людей, стоящих у власти, даже у людей, случайно разбогатевших и неправомерно распоряжающихся нашими богатствами. Но мы точно должны знать, что наши вожди — православные. Они могут быть не русским, они могут быть или не быть либералами. Но они обязаны быть православными.
Русский мир — это испытание для нынешней власти в России, у которой нет ни веры, как у православных, ни идеи, как у коммунистов, ни силы. Для нынешней власти коммунисты стали тем же, чем православные для коммунистов. Они стали изгоями, маньяками, параноиками, ненормальными. Хотя они давно уже стали нормальными, слишком нормальными, чтобы быть интересными.
Власть говорит нам, будьте космополитами, думайте, что все вы россияне. А мы ей говорим, но тогда верните нам веру или дайте нам идею. В крайнем случае, будьте не жадными, а сильными. А поскольку у вас нет ни того, ни другого, ни третьего, постольку вы уже проиграли, хотя, может быть, и выиграете свои выборы. Вы не политики. Вы языковеды, заблудившиеся в словах. Чем больше вы играете в ваши вербальные игры, тем дальше вы от политического, ибо политическое определяется решимостью применить силу к тому, что узнается в качестве зла.
Подробности от АК:
http://actualcomment.ru/arkheologiya-russkog...ЕщёРусский мир — это испытание для нынешней власти в России, у которой нет ни веры, как у православных, ни идеи, как у коммунистов, ни силы. Для нынешней власти коммунисты стали тем же, чем православные для коммунистов. Они стали изгоями, маньяками, параноиками, ненормальными. Хотя они давно уже стали нормальными, слишком нормальными, чтобы быть интересными.
Власть говорит нам, будьте космополитами, думайте, что все вы россияне. А мы ей говорим, но тогда верните нам веру или дайте нам идею. В крайнем случае, будьте не жадными, а сильными. А поскольку у вас нет ни того, ни другого, ни третьего, постольку вы уже проиграли, хотя, может быть, и выиграете свои выборы. Вы не политики. Вы языковеды, заблудившиеся в словах. Чем больше вы играете в ваши вербальные игры, тем дальше вы от политического, ибо политическое определяется решимостью применить силу к тому, что узнается в качестве зла.
Подробности от АК:
http://actualcomment.ru/arkheologiya-russkogo-mira.htmlА в себя верить.
В свою историю.