Предыдущая публикация
ИСИХАЗМ (СЛОВО- 36) (Богословие духа)
О молитве пишется много, еще больше говорится в проповедях и различных беседах: нас призывают к молитвенной жизни, воспевают ее достоинства и указывают возвышенные цели. Конечно, все эти общие понятия необходимо донести до новообращенных христиан, но тем, кто уже решился стать на путь, недостаточно отвлеченных рассуждений, они жаждут узнать — что делать и как делать. Письменные руководства, дающие детали метода, объясняющие художественные приемы и упреждающие ошибки, бывают нужны именно на начальных стадиях деятельной молитвы, — созерцатели в них уже не нуждаются, так как созерцание ниспосылается и управляется Божественной благодатью.
Но тут мы встречаемся с известным затруднением: конкретные сведения о практических действиях начинающего, с одной стороны, весьма ограниченны, с другой — слишком рассредоточены. Прежде всего мы обращаемся к таким авторитетам, как прп. Никифор Монах и прп. Симеон Новый Богослов, которые излагают основы художественного метода умно-сердечной молитвы и предлагают использовать свои писания в качестве пособия для самообучения. Причем прп. Никифор исходит из того, что приемы художества предназначены в первую очередь для новоначальных подвижников. Впоследствии эту идею развивает его ученик свт. Григорий Палама. О художестве пишет также прп. Паисий Молдавский но во всех их текстах недостает подробностей о практической стороне дела, мало конкретных деталей, которые так нужны вначале. Парадоксально, но эти описания, предназначенные для начинающих, настолько скупы, что мало чем могут им помочь, — они доступны пониманию людей уже достаточно опытных.
Сдержанность святых отцов и их озабоченность понятны, — они опасаются последствий неверного истолкования и применения их писаний читателями самонадеянными, не по разуму ревностными, подверженными гордыне. Увлечение Иисусовой молитвой людьми, не имеющими правильного руководства, действительно грозит искажением духовной жизни, но только надо лишний раз подчеркнуть, что опасность кроется не в умной молитве, а в тщеславных притязаниях этих людей. Поэтому и повторяют отцы, что «молитва — есть творчество», и «творчество по преимуществу» .
Действительно, исихазм — учение тайное, как и само христианство, которое есть тайна. Но тайна не потому, что его учителя и адепты намеренно нечто скрывают. Дело не в секретности, учение это открыто для всех и всегда — до скончания века, больше того — к нему, как мы знаем, призывается каждый: «Приидите... вси», — зовет верховный Учитель; ничто не скрывается ни от кого: «Вкусите и видите» — гласит Писание устами и апостола, и песнопевца. Но вместе с тем само Писание остается совершенно недоступным для оно непроницаемо для внецерковного взгляда, непостижимо при внешнем изучении; оно неприступно для «непосвященных» — не преображенных крещением, непостижимо оно и для посвященных, но не стяжавших вслед за тем благодать очищения и просвещения. При всей своей открытости духовное начало всегда сокровенно для внешнего мира. Для внешних учение Откровения, преподанное свыше, бесполезно, оно разбивается, как каменные скрижали Моисея, спустившегося с высоты Синая и не нашедшего способных внимать ему, разбивается о камень сердца, не умащенного благодатью, о логику закостенелого рассудка.
Я всегда учил в синагоге и в храме, напоминает Спаситель, и тайно не говорил ничего. Но в то же время, из тех же уст, мы слышим: «Никто не может быть Моим учеником... если» — и дальше целый ряд условий. Высочайшие требования предъявляются человеку, без их исполнения не сможет он вместить Его учение. Духовное иррационально, и потому глас хлада тонка действительно есть тайна для не просвещенных Святыми Тайнами и не очищенных аскезой. Внешний, душевный человек никоим образом не может разуметь или зреть того, что от Духа, и только духовный имеет очи отверсты. Все тайны этого учения, недоступные логике ума, — читаем ли отцов, внимаем ли богослужению или Писанию, — открываются только одним ключом — стяжанием Божественной благодати. «Когда спотыкается наш разум, рождается вера. Когда мы оставляем свои переживания, появляется благодать. Когда отказываемся от собственной воли, то мы живем в объятиях Божией любви». Вера, смирение и подвиг есть тот ключ, что отверзает тайны.
Истинен тот, кто «препрост, как апостолы. Чем больше в смирении разумеешь свое неведение... тем ближе ты находишься... к откровению истинного знания, поскольку знание — это смирение и благодать, а не разумение и способности» (Митр Николай Месогейский). По этим причинам «Предание Церкви нельзя понять рассудочно, путем внешнего знания, но только на основе личного опыта». Вот почему всегда будут «суетны и тщетны любые попытки внешнего усвоения евангельской истины» (арх Георгий Капсанис). Личный же опыт на этом поприще далеко не всем доступен, так как предполагает немалую меру подвига, усилия и жертвы: для изучения Священного Писания и подлинного христопознания «необходимы чистая жизнь, здравая душа, добродетель по Христу, чистый ум и подражание житию святых» (старей Иосиф Ватопедский).
Исихасты, отшельники-созерцатели утверждают, что непосредственное богообщение «достижимо для тех, кто живет во Христе», то же доказывают постановления паламитских Константинопольских Соборов, постулирующих, в частности, «что вера не есть акт рассудка, а познание самой Истины, что сакраментальная жизнь Церкви — необходимое условие подлинно христианского опытного знания» (прот Иоанн Мейендорф) .
Исихасты, отшельники-созерцатели утверждают, что непосредственное богообщение «достижимо для тех, кто живет во Христе», то же доказывают постановления паламитских Константинопольских Соборов, постулирующих, в частности, «что вера не есть акт рассудка, а познание самой Истины, что сакраментальная жизнь Церкви — необходимое условие подлинно христианского опытного знания» (прот Иоанн Мейендорф) .
Ужели не мог Иисус Христос прочесть Своим ученикам цикл лекций о Троичности Божества? Кто, как не Сам Бог, мог бы яснее и точнее всех Богословов разъяснить догмат Троицы и тайну соединения двух природ в Самом Себе, кто, как не Его ученики, мог бы дать в Евангелии точные догматические формулировки, и не было бы вековых тринитарных и христологических споров, не было бы ни арианских трагедий, ни драматизма гонений и анафем и тысячных жертв ересей. Но нет, нам нужны были эти столетия самостоятельной работы и борьбы. Надобно придти соблазнам, и христианам «потребуются века борьбы и сверхчеловеческих усилий». «Гонения и пролитие крови возделывают и поливают древо Церкви. Они помогают ей разрастаться и набираться сил. Трудности и препятствия в духовной жизни приводят нас в место нетления» (Архим. Василий Гондикакис). Это жизненный опыт Церкви. И такой же спасительный опыт жизни во Христе, раскрывающий евангельские тайны, нужен каждой Божией душе.
«Евангелие не есть систематическое изложение христианского учения», речь вообще «идет не об учении. Иисус не оставил после Себя никакой новой философской системы, не основал даже никакой обычной религии. Он оставил Свое Тело и послал Своего Духа». Его учение — это Его жизнь и Его Крест. А все то, что миру не вместить, если описывать в книгах, все это «находится, познается и переживается в Церкви, в которой живет Сам Иисус. Те, кто думают, что знают Христа вне Церкви, на самом деле имеют о Нем ничтожнейшие сведения», и только внешние. Но те, «кто пребывают в Церкви, живут в Нем».
Верно, что «вне Церкви Евангелие представляет собой “туманную” и непонятную книгу». Не только «Евангелие невозможно понять вне Церкви», но и «догматы — вне церковного богослужения», ведь мы, христиане, живем в «единстве двух миров», и богословие наше «заключает в себе двойную богочеловеческую природу Церкви... Мы переживаем несмешиваемое взаимопроникновение нетварного и тварного... таинства и рационального мышления, чуда и закона». Это доступно только тем, кто живет жизнью Церкви, и не поверхностно, но на самом глубоком уровне.
Открывая отеческую книгу, приникая к священному кладезю церковной мысли, мы должны понимать природу творчества святых отцов. Когда некто богословствует вне «богочеловеческого таинства Церкви», то переносится в рациональную «сферу простых академических дискуссий». Когда же мы обращаемся к писаниям святых, то «прикасаемся к жизненному свидетельству. Мы встречаемся не просто с итогами интеллектуальной работы», но с чудом: «вдохновленное Святым Духом, богословие отцов... делает нас по благодати участниками жизни Святой Троицы, превосходящей всякое постижение».
Но чтобы нам раскрылись сокровенные смыслы отеческого Предания, надо прежде решиться «положить творения отцов в основание нашего бытия» как «принципы, дающие закваску» всей нашей жизни.
«Подходить к священным текстам отцов надо с таким же благоговейным страхом, с каким мы подходим к их святым мощам», ибо здесь источник «невыразимой благодати». Чтение должно быть не собиранием «отеческих цитат и запоминанием чужих мыслей», но стимулом жить так, как о том пишут. Тогда обретается «чувство прозрения», видение вещей «в правильном свете», тогда становится возможным пережить то, чему учат отцы, — претерпеть «внутреннее изменение, возникающее в нас от действия Духа». Здесь свои законы восприятия: «живое святоотеческое слово не передается механически, не хранится как археологическая достопримечательность и не познается посредством ретроспективного анализа», — оно передается «во всей его цельности, жизненности», переходя «из поколения в поколение», лишь «посредством усвоения» теми душами, что живут руководствуясь им и тем самым преображаясь. Так «богословие совершает свое священнодействие в жизни верующих».
В своих писаниях «отцы не выражают личных взглядов, пусть даже и гениальных», поскольку помышления смертных нетверды, и мысли их ошибочны, через отцов «выражается невыразимое — то, чем живет Церковь. Они становятся каналами, по которым приходит уверение, даруемое Духом... Они — лиры Духа», они отображают свою жизнь во Христе — это «и есть истинное богословие». Предстоя лицом к Лицу Божию, «они “обжигаются” совершенно иной реальностью», оттого «в их сердцах запечатлевается богословие» Истины и они могут сказать о себе: уже не я живу, но живет во мне Христос. И тогда «они создают совсем иной способ восприятия действительности» у тех, кто сообщается с ними посредством чтения и молитвы. Только для этого и сам читающий должен уже в некоторой степени быть приближенным ко Христу, ибо «главная особенность святоотеческого творчества состоит в том, что его можно постичь и вместить, удержать и развить только благодатью».
Отцы Церкви приятием «умного сияния Святого Духа» становятся богоносными, источающими Его благодать, почему и тексты их не могут содержать никаких «пустых слов». Они «записывают то, что увидели», как святой созерцатель Откровения Иоанн, который написал только то, что он видел, «ничего другого он не писал — не мог написать». Восходя сами в горняя, они и нас могут возводить горе. Так, следуя за апостолом Павлом, вступаем «вместе с ним в неизреченные и неописуемые таинства жизни и нетления». Богословие «по своей природе, как таинство» не является чьей-либо привилегией, но доступно «всему народу церковному», а потому «каждый верующий призван стать богословской душой», как разбойник, познавший покаяние через Крест Христов и ставший богословом. Так и каждый верующий призван жить богословски, ибо «все тело Церкви богословствует всей своей жизнью и своим подвигом. (продолжение следует)
Храм в честь Казанского образа Пресвятой Богородицы, Воскресенский Новодевичий монастырь, Санкт-Петербург
Следующая публикация
Нет комментариев