Предыдущий выпуск нашей рубрики был посвящён тому, мог ли в 1812 году Джоаккино Россини оказаться в рядах Великой армии Наполеона в России – а возможно, и в русском плену. Среди тех, кому эта участь всё же выпала, знаменитых в истории музыки персонажей не было. Прославленных деятелей искусств во все эпохи берегли от превратностей военной службы. Но были, разумеется, военные музыканты, как были в ту эпоху и увлекавшиеся музыкой аристократы. На судьбах некоторых из них и остановимся.

Карл Теодор Тойс родился в 1785 году в Веймаре. Этот городок на востоке Германии, в то время столица собственного небольшого государства, стал одним из культурных центров страны, когда в нём поселились приглашённые туда местным герцогом прославленные поэты Иоганн Вольфганг Гёте и Фридрих Шиллер. Сам Тойс родился в купеческой семье, но с детства интересовался музыкой, обучаясь ей у герцогского капельмейстера, француза Детуша. Тем не менее, начать музыкальную карьеру в те дни ему не удалось. По одним данным, обморожение пальцев помешало Тойсу совершенствоваться в игре на фортепиано, по другим, умер его отец, и ему пришлось взяться за семейные дела. Быть может, роль сыграло всё сразу.

В 1812 году Тойс записался добровольцем в армию, где попал в капельмейстеры. Ему повезло: часть, куда он был зачислен, всю войну провела в глубоком тылу, в Пруссии, и лишь в ноябре была перемещена на российскую территорию, в Вильну. Там в конце 1812 года Тойс и был взят в русский плен. Разорённые войной белорусские земли и прославленную реку Березину он увидел только при отправке в глубь России. Здесь Тойсу повезло вновь: его поместили в уездном городке Севске Орловской губернии (сейчас – юг Брянской области), где он и находился до 1814 года. Вернувшись с другими пленными на родину, первым делом Тойс взялся за описание своих злоключений и вскоре издал «Воспоминания и записки о днях моего заточения». Затем он вернулся к любимому делу и, совершив путешествие по Европе, в 1818 году принял место придворного военного капельмейстера в родном Веймаре (которое и занимал до самой отставки и последовавшей вскоре за этим в 1847 году кончины). Подобная должность определила специфику его творчества, где преобладают произведения для духовых инструментов, а пережитый опыт – тематику одного из них, «Военного попурри» на темы русских песен и танцев. Тойс также пропагандировал эолсклавир – только что изобретённый К. Шортманном и вскоре забытый клавишный инструмент, близкий по способу звукоизвлечения гармонике (как бы вмонтированной в фортепианный корпус, чья педаль служила для запуска нагнетающих воздух мехов, в гармонике приводимых в движение руками играющего), но отличавшийся благодаря деревянному механизму большей нежностью звучания.

Пляска «голубец». Раскрашенная гравюра Дж. Аткинсона. 1804 г.

Впрочем, имелась в послужном списке Тойса и музыка к постановкам в придворном театре Веймара. Среди них, развивая русскую тему, актуальную в Веймаре – ведь тогдашний герцог был женат на Марии Павловне, родной сестре Александра I, – «Пожарский» по пьесе работавшего в России немецкого актёра Ф. Ф. Гебхарда. Были и романсы, и обработки народных песен, и ставший самым известным его достижением сборник лёгких пьес для обучения игры на фортепиано, преимущественно, песен и танцев различных народов. Среди них – русский «голубиный танец» (как назвал его автор) с подробной разработкой темы (взятый Тойсом из собственной музыки к «Пожарскому»). В действительности, это голубец – всё ускоряющийся парный танец, изображающий примирение двух влюблённых. Сам Тойс, впрочем, дал совершенно фантастическое его описание, уверяя, что это излюбленная, упоминаемая во всех книгах иностранцев о России, пляска русского высшего общества, без которой там не обходится ни один бал. Очевидно, этот танец не вполне приличного содержания Тойс, скорее, мог увидеть в плену, тем более, что распространён голубец был, преимущественно, в белорусских и прилегающих к ним районах. На эту мысль наводит и то, что в сборник Тойса вошли также литовская дайна (протяжная песня) и «Казак на Дону», или, проще говоря, казачок.

Другой военнопленный, также собиравший в России музыкальный фольклор, в остальном совсем не похож на Тойса. Корнелис-Антониус Гайзвайт ван дер Неттен родился в 1771 году и был профессиональным военным-кавалеристом. В молодости он успел послужить в австрийских войсках, в рядах которых в 1789 году даже сражался с турками при Фокшанах под командованием самого А. В. Суворова, а затем вернулся в армию родных Нидерландов. В 1810 году Нидерланды были включены Наполеоном непосредственно в состав Французской империи, а полк, где командовал эскадроном ротмистр Гайзвайт ван дер Неттен, стал 11-м гусарским полком французской армии (впрочем, по-прежнему состоявшим из голландцев). В его рядах ротмистр и отправился в поход на Россию. Гайзвайт ван дер Неттен прошёл весь путь, выпавший Великой армии, храбро сражался при Бородине (там, когда в жарком бою у Семёновских флешей вышли из строя все старшие по чину офицеры, он принял на себя командование целой кавалерийской бригадой), был очевидцем пожара Москвы, дошёл с наполеоновским авангардом до Богородска (нынешний Ногинск) на самом востоке Московской губернии, при отступлении отличился, избежав плена, под Красным, но всё же попал в русский плен на Березине. Ему в качестве места поселения выпал Чёрный Яр, глухой уездный городок на нижней Волге, в Астраханской губернии. Проведя там полтора года, в 1814 году он вернулся на родину, где продолжил службу теперь уже в армии независимого Нидерландского королевства, выйдя в отставку генерал-майором. Скончался он в том же 1847 году, что и Тойс.

Корнелис-Антониус Гайзвайт ван дер Неттен. Гравюра неизв. автора. Первая половина XIX в.

Гайзвайт ван дер Неттен отличался разносторонними интересами, на что указывает каталог посмертной распродажи его библиотеки, где, наряду с трудами по истории и многочисленными естественнонаучными пособиями, встречаются и ноты. Большинство его многочисленных опубликованных трудов посвящены военной истории или коннозаводству, главной его страсти. Оставленные им воспоминания о войне 1812 года изданы лишь посмертно. Однако наряду с этими воспоминаниями, а также дневниками и письмами, многие из которых лишь недавно опубликованы, в собрании Королевской национальной библиотеки Нидерландов сохранился альбом зарисовок, сделанных Гайзвайтом ван дер Неттеном в плену (здесь стоит отметить, что честь публикации этих материалов, изданных впервые именно на русском языке, принадлежит А. И. Попову и сотруднику Бородинского музея С. Н. Хомченко). Среди многочисленных рисунков там есть и ноты: пять народных мелодий, записанных голландцем по пути на Нижнюю Волгу или уже в тех краях с их этнически разнообразным населением. Это подробно разработанная «барыня» – быстрый русский танец (или «танец с прыжками», как уточняет Гайзвайт ван дер Неттен), «казацкий танец» (всё тот же казачок, что впечатлил и Тойса), протяжная «русская крестьянская песня», а также оставшиеся лишь беглыми набросками калмыцкий танец и персидская песня. Увы, этим голландский кавалерист, будучи в музыке лишь любителем, и ограничился.

Немало наполеоновских пленных осталось в России, найдя себе те или иные занятия. И хотя для большинства из них средством заработка стал французский язык, некоторые задействовали и музыкальные навыки. Трагикомическую историю такого пленного, вынужденного выдавать себя за музыканта и тем спасенного от гибели, поведал И. С. Тургенев в «Однодворце Овсянникове» из «Записок охотника». Увы, она, по-видимому, не основана на каком-то реальном прообразе.

И, конечно, нельзя не остановиться на вкладе уже в русскую музыку сына одного оставшегося в России француза. Цезарь Кюи родился в Вильне в 1835 году. Его отец, Антон Кюи, преподавал в местной гимназии французский язык и играл в костёле на органе. В семье считалось, что в юности он был во французской армии тамбурмажором, был в России ранен под Смоленском, обмороженный, попал в плен, выжил, стал учить родному языку, женился на польской дворянке и «вышел в люди», дойдя службой в гимназии до чина коллежского советника, что дало ему и детям потомственное дворянство. Старший брат Цезаря, Александр Кюи, стал видным архитектором. Сам Цезарь с юности увлекался музыкой, но был отдан отцом в Инженерное училище в Петербурге. На этом поприще Кюи сделал блестящую карьеру, дойдя до чина полного генерала и став столь авторитетным специалистом в области фортификации, что был приглашён читать лекции по этой теме будущему императору Николаю II. Но куда важнее для русской культуры оказалось то, что Кюи был одним из пяти членов знаменитой «Могучей кучки» (наряду с М. А. Балакиревым, А. П. Бородиным, М. П. Мусоргским и Н. А. Римским-Корсаковым). И хотя его собственное весьма обширное композиторское наследие оказалось, пожалуй, слабейшим из всех, именно Кюи стал ведущим музыкальным критиком, выражавшим позиции «кучкистов». Кроме того, он создал в России «детскую оперу», не только ориентированную на слушателей-детей, но и позволяющую им выступать в ней.

Цезарь Кюи. Художник И. Репин. 1890 г.

Такова биография Цезаря Антоновича Кюи и его родителей, которую можно встретить в любой научной работе о нём (включая французские). Но, возвращаясь к Антону Кюи, возникают некоторые вопросы. Дело в том, что человек с таким именем и фамилией решительно не ищется в списках наполеоновских военнопленных – и тем более военнопленных, оставшихся в России. Фамилия «Кюи» («Cui») во Франции весьма редкая, и существует предположение, что, в действительности, это искажённая фамилия «Кёй» («Queil»), куда более распространённая. Но и тамбурмажор Антуан Кёй в документах не фигурирует.

В 1979 году в журнал «Советская музыка» обратился с письмом краевед А. Муселак из городка Аниш на севере Франции, близ Лилля. Ему удалось разыскать в местных архивах свидетельство о крещении родившегося в этом городке в 1782 году Филиппа-Антуана Кюи, сына сапожника, а также упоминание, что в 1804 году этот Филипп-Антуан Кюи, также сапожник, ростом 1,59 м, был призван на военную службу. На том ниточка и оборвалась. Не сумев отыскать никаких данных в военных архивах Франции, Муселак обратился к советским коллегам, но, по-видимому, поддержан не был.

Однако и эта зацепка вызывает вопросы. Конечно, носитель французского языка мог его преподавать в России, но где и как сапожник мог освоить орган, инструмент исключительно сложный, настолько хорошо, чтобы сопровождать богослужения? И почему человека столь скромного роста сделали тамбурмажором?

Объяснений тут, очевидно, два. Либо Антуан Кюи (тот ли, что найден Муселаком, или другой) каким-то образом оказался пропущен во всех сводных документах по пленным (розыски же каких-либо документов, относящихся конкретно к нему, в российских архивах не проводились). Либо же, согласно знаменитой «бритве Оккама», гласящей, что «не следует множить сущностей без необходимости», он военнопленным и не был. Примеры того, что приехавшие в Россию на заработки французы или их потомки приписывали себе более престижное «пленное» происхождение, известны. Пока этот вопрос остаётся загадкой, странным образом не замеченной никем из биографов композитора.