Real Story✔

Я женился в двадцать один. Не потому что “пора”, не потому что “залетели” — просто влюбился по уши. Она была умной, с глазами как чай с лимоном, и, главное, — не шарахалась, когда я рассказывал, как удалял клеща у енота. Что, согласитесь, большая редкость среди девушек филфака. 💍 Свадьба была скромной, как мои студенческие стипендии. Мои родители скинулись на кольца, её — на скатерть и три килограмма салата “Оливье”. Из гостей — друзья, один лабрадор и препод по биохимии, случайно зашедший “на запах”. Классика. После свадьбы мы переехали… Нет, не в съёмную квартиру. Это было бы слишком просто. Мы переехали к её маме. — Она хорошая, — уверяла меня жена. — Просто... не любит шерсть. — Отлично, — ответил я. — Тогда ей точно понравится мой шарик с блохами. — Что? — Морская свинка. Ну, почти шарик. 🏠 Дом у тёщи был обычный. Двушка. Обои с геометрией времён Хрущёва, сервант с набором “не трогай — разобьёшь” и бесконечное количество прихваток с котиками. Сами котики, правда, были запрещены. “Это не дом, а музей чистоты,” — любила говорить она. “И мы в нём экспонаты,” — думал я, потирая уши после дежурства. С первого дня было понятно: я здесь не в фаворе. Тёща встречала меня взглядом, которым обычно провожают таракана по пути в ванную. Когда я ставил обувь не “носком влево”, а “пяткой вбок”, она вздыхала как человек, потерявший родину. Но мы терпели. Потому что было куда важнее: мы вместе. Пусть даже на диване под пледом с коровами. И вот однажды я совершил ошибку, равную, пожалуй, только вторжению в личное пространство дикобраза. Я принёс домой котёнка. Он сидел у клиники. Мелкий, скрипучий, со сбитой координацией и лицом старого бухгалтера. Я просто не смог. Засунул его в карман куртки и поехал домой. — Это что за покемон? — спросила жена. — Это Васька. У него подозрение на кальцивироз, но мы справимся. — Ты притащил домой вирусную котлету? — Он пищал… — Кто пищал? — Ну… он и я. Когда тёща его увидела, у неё перекосило лицо. Причём не просто как у человека в шоке. А как у человека, внезапно обнаружившего клопов на перине. — Это что за… зверь?! — Мама, ну это просто котёнок! — включилась жена. — Просто котёнок — это когда он на улице! А у меня в квартире — это рассадник заразы! — Мы всё обработаем, он в коробке, он даже не ходит! — Так пусть и не ходит! Вон отсюда, чтобы до вечера духу вашего тут не было! 📦 И всё. Диалог окончен. Без предупреждения. Без возможности договориться. Словно мы не семья, а гости, просрочившие выезд из отеля. Мы собрали вещи. Шарик пищал в переноске. Васька — в коробке. Я — молча. Жена — со слезами. Слова напоследок не было. Ни “удачи”, ни “прощай”. Только щелчок дверного замка за спиной. Мы сидели на лавочке у метро. Я держал коробку с Васькой, жена — рюкзак. Свинка ехала на коленях, как уважаемая пассажирка. — И что теперь? — спросила она. — У Пашки есть кресло-кровать. А у нас — любовь, домашние животные и пятьсот рублей. — И “пятёрка” по биохимии у тебя, между прочим. — Живём. И мы действительно зажили. Но это уже другая история. В гостях у Пашки: студенческая одиссея с шерстью Пашка был тем другом, который никогда не предаёт. Даже если ты внезапно приезжаешь к нему ночевать с женой, котом, свинкой и крошечным чемоданом, в котором вместо трусов — шприцы, бинты и пачка корма. Мы позвонили в домофон, стоя у подъезда, с лицами потерянных туристов и коробкой, из которой кто-то сипло кхекал. — Алло? — Паш, это мы. Нас выгнали. — А, ну заходите. Так мы оказались в общежитии, где пахло лапшой, мужскими носками и свободой. Пашка учился на архитектора, а по вечерам рисовал комиксы и ел всё, что не приколочено. Комната была узкой, как коридор в вагоне, но уютной. Два стула, один стол, чайник “Мрия-2005”, и кровать, покрытая чем-то, что, возможно, было пледом, а возможно — занавеской с вокзала. — Устраивайтесь, — сказал он и сунул нам кружку. — Тут чай, тут вода, тут если что — вот тазик. — Для чего тазик? — Просто есть тазик. Он тут всегда был. 🛏 Спали мы в обнимку, на разложенной кресло-кровати, которая издавала звуки, как будто жаловалась в Роспотребнадзор. Васька крутился по нам как луна вокруг Земли. Свинка пищала по ночам, напоминая, что она не просто свинка, а личность с мнением. А Пашка к утру звал нас на лапшу с сыром — он считал это “завтраком победителей”. — Тебе вообще нормально, что мы тут? — спросила моя жена через два дня. — Слушай, Пашка и муравьёв бы приютил, если они были с чемоданом, — ответил я, ковыряя в миске Васьки антибиотик. — Просто… как-то всё… резко. — Я буду врачом. Всё у нас будет. Даже ковер нормальный. Она кивала, но я видел: ей тяжело. Спать с животными в ногах — это весело первую ночь. Есть гречку без соли — первые три дня. Потом начинается жизнь, которую в Instagram не выложишь. 📚 Днём я учился и дежурил в клинике. Ночи были короткими, душ — на этаже, чистая одежда — миф. Зато каждый вечер мы садились втроём на балконе — я, она и Пашка — и пили чай из банки из-под огурцов. Говорили обо всём: о кошках, о том, как Пашка мечтает о мастерской, о том, как мы когда-нибудь заведём своего пса. Она улыбалась. И мне казалось: значит, не всё так плохо. Но через неделю Пашка осторожно сказал: — Я, конечно, всё понимаю. Но у меня сессия, и в шкафу кто-то хрюкал ночью. — Это свинка. — Она вела себя как ректор. Угрожающе. 💡 Мы поняли: пора искать новое место. Съём жилья для студентов с зоопарком — это как Tinder, где ты с первого фото говоришь: “У меня трое детей, я не работаю и громко храплю”. — Да у нас нормальные жильцы, — говорил я риэлтору. — В смысле — кот, морская свинка и жена? — Ну… — Нет. И так раз пятнадцать. Один раз нам показали комнату в коммуналке, где в соседней комнате жила бабушка с тремя попугаями. Мы подумали: “Свой человек!”. Но потом попугай прокричал: “А ну, пошёл вон, вшивый!” — и бабушка сказала, что это он хозяина вспоминает. Нет, спасибо. В итоге нашёлся друг детства, уехавший в Питер на практику. — Ключи у соседа. Поживите пока, — сказал он. — Только пылесосьте почаще. У меня там хомяк умер, но я не нашёл где. Это была победа. 🏠 Однушка на девятом этаже. Пахло, конечно, как будто хомяк мстил из параллельной реальности. Но у нас была своя комната, свой чайник и одинокая вешалка, которую мы нарекли “сторожем дома”. Мы провели там две недели. Тёща не звонила. Мы тоже. Иногда я смотрел в потолок и думал: “Вот так выглядит начало взрослой жизни. В полной тишине. С пушистым карантином под боком.” Но именно в этой квартире однажды утром жена сказала: — Слушай… а может, подадим заявку на молодёжную ипотеку? — Это как? — Ну… чтобы уже не по съёмкам, а своё. Пусть даже с обоями цвета “уныние”. Я смотрел на неё, сидящую на подоконнике с Васькой на коленях, и понимал: всё, что было — только начало. А дальше было “агентство недвижимости”, брокер с зубами пираньи, ставка под 14% и наша первая квартира с плесенью и мечтами. Но это уже совсем другая история. Квартира, кредиты и новая жизнь без тёщи Я думал, что взрослая жизнь начинается с диплома, а оказалось — с риэлтора по имени Любовь Михайловна и фразы: — Молодые, ипотека вам под 14,9%. Это с любовью. Сначала была эйфория: "Мы нашли свою квартиру!" Потом — шок: — А что, это и есть кухня? — Это, милок, мини-кухня. Под студенческую душу. — А что за пятно на стене? — Это дизайнерское решение. Никто не знает, откуда оно. Но живое. 🚪 Квартира была — по факту — коробка на девятом этаже с балконом, выходящим в пропасть надежд. Зато своя. Своя дверь, своя розетка, своя плесень под ванной — и никакой тёщи. А это, поверьте, бесценно. Мы въехали с чемоданом, двумя тарелками и тремя хвостами: я, жена и наш кошачий-свинообразный десант. Первую неделю мы спали на полу, подложив под спины старые халаты. — Уютненько, — сказала она, укутавшись в покрывало с надписью "Сочи 2007". — Главное — своя крыша, — ответил я, прислушиваясь, как за стенкой кто-то кричит на телевизор. 💸 Ипотека тянула из нас жилы. Я подрабатывал в ветеринарной клинике — ночные смены, вызовы, стерилизация по акции. Жена устроилась на полставки в библиотеку, где платили как за пазлы, но хотя бы можно было брать книги домой. Однажды, возвращаясь после 24 часов на ногах, я застал такую сцену: — Почему ты в ванной с хомяком? — Это не хомяк. Это соседский кролик. Он пописал в лифте, и они его выкинули. Я спасла. — И где он будет жить? — У нас. — Мы же договорились — никаких новых! — Это не новый. Это бонус. Так в нашем зоопарке появился кролик по имени Бонус. Потом был волнистый попугай (нашёлся в подъезде), потом ёж (принесли клиенты, сказали: "помогите, он задумчивый"), а потом я перестал считать. 🏥 Всё, что не влезало в клинику, приходило ко мне. С утра я делал кофе в турке на одной конфорке, размешивал шприцы между бутербродами, выгуливал кота в рюкзаке и учил наизусть схемы дегельминтизации. — Ты вообще когда-нибудь спишь? — спрашивала жена, глядя, как я читаю "Патогенез чумки" в два часа ночи. — Во сне мне снится, как я лечу крота. — Ты его лечишь? — Нет. Мы с ним оформляем страховку. 📞 О тёще мы не слышали ни слова. Ни открытки, ни звонка, ни "извините, что выгнала". Жена говорила: — Я больше не хочу этого. Я выбираю нас. И я с ней соглашался. Без пафоса, без драмы — просто закрытая дверь, за которой осталась старая жизнь. Мы обзавелись стиралкой, которая стучала, как конь, но стирала. Потом купили диван с пятном в форме Австралии. Потом в кладовке появилась мини-клиника: шкаф с лекарствами, лампа, весы, три клетки и даже таблица учёта. Пациенты приходили на дом, а один пес, по кличке Граф, ложился прямо у порога и отказывался уходить. 📆 Прошёл год. Мы не были счастливы в том инстаграмном смысле, когда в кадре гладкий пол и латте с пенкой. Мы были счастливы на нашем этаже, среди мисок, клеток и криков "не грызи провода, я тебя умоляю!" Потому что всё, что имело значение — было здесь. Не в обоях, не в ремонте, не в мнении тёщи. А в тишине по утрам, когда я смотрел, как она спит, обняв Ваську. В звонке клиента, который благодарил: — Док, спасибо. Вы кота спасли. В том, как я однажды сказал: — Знаешь, кажется, я всё-таки ветеринар. Настоящий. Сегодня мы живём уже в другой квартире. Кредит почти закрыт, а Васька — почтенный старичок, который смотрит на нас с философским прищуром. Свинка ушла в мир иной, но её память жива в табуретке, которую она сгрызла почти до ножки. А Бонус до сих пор стучит лапами в клетке, требуя уважения. 🧸 Мы всё ещё не общаемся с тёщей. Не потому, что злимся — просто потому, что выбрали свой путь. И знаете — это был лучший выбор. Автор: Пётр Фролов | Ветеринар

Решил я, понимаешь, кота помыть. Не в порыве любви к чистоте, а по необходимости: уважаемое животное, по кличке Граф, на неделе сначала упал в миску с борщом, потом сходил с делом в мой тапок, а вчера вечером принёс из подвала дохлого голубя и с этим голубем… ну, скажем так, крепко поспал. Короче, на момент принятия судьбоносного решения Граф был жирный, красный, с запахом порчи. Видел ты кота, который воняет одновременно как борщ, туалет и улица? Я — видел. И жил с ним. На одной подушке. Жена сказала: «Не трогай. Он и так стрессует». Соседка — та, что с третьего, у которой кошка в шапке на аватарке, — добавила: «Нельзя мыть в полнолуние. У них хвост отсыревает». А я стоял и смотрел на это шерстяное божество с глазами как у уличной гадалки — и думал: нет, так жить нельзя. Коту в тот момент было всё равно. Он лежал пузом вверх, демонстрируя пятно на брюхе, напоминающее карту Хорватии. Пахло от него не Хорватией, а капустой. А у меня на носу был званый ужин. С котом, воняющим капустой, звать людей как-то неловко. Даже если это тёща. И я, как дурак, полез за тазом. Первым звоночком, что судьба не на моей стороне, было то, что таз оказался треснут. Вообще у нас дома три таза: – один для стирки, – второй для солений, – третий «для кота, если не дай бог». Тот самый, который «если не дай бог», был в сарае под досками и шуршал по ночам — там поселились мыши. Я туда не полез. Взял таз для стирки. И решил, что если останется аромат порошка — ну и ладно, будет кот с запахом свежести. Налил воды. Тёплой. Проверил пальцем. Окунул локоть, как в роддоме учили. Всё — идеально. Взял шампунь. Да, женский. Для окрашенных и повреждённых волос. Потому что кошачий закончился в ноябре, а этот стоял красивый, с бабой на этикетке и обещанием «шёлковистости». Сказал себе: «Ну он же у меня тоже повреждённый». Захожу в комнату, беру Графа. Он мирно спит, сопит. Весит, как мешок картошки, только пушистый. Я его аккуратно — подмышки вперёд — и в ванную. Закрываю дверь. И тут он понимает. Я не знаю, кто им объясняет. Никто же ему не говорил: «Сейчас тебя будут мыть». Но он это чувствует. Может быть, по вибрациям воздуха. Может быть, по моей дрожащей руке. А может, по запаху шампуня с бабой. Факт: он застывает, как статуя. И я понимаю, что мне конец. Я его сажаю в таз. Он — молчит. Я лью воду. Он — молчит. Я беру шампунь… И в этот момент он, как танк, выпрыгивает, цепляется за штору, делает сальто назад и приземляется на пол, с шипением, как чайник. Я — в трусах. Он — в боевой готовности. Попытка номер два была уже без тазика. Я включил душ, закрыл дверь, открыл шампунь заранее, и, прижав животное к груди, зашёл в душевую кабину. Где мы оба не помещались. И если ты когда-либо держал мокрого кота, ты знаешь, что это не животное. Это — крик плоти. Он вдруг становится в два раза длиннее. И в четыре раза злее. Граф вывернулся так, как это может только мангуст под чем-то. Цапнул меня за плечо, отпружинил, и взлетел на крючок для полотенца. Я потянулся — он плюнул. Я отшатнулся — он свалил штору. К этому моменту: – ванна залита водой по щиколотку, – я мокрый, – кот — сухой, – шампунь капает в унитаз, – на улице кто-то орёт: «Вы там кого душите?!» Пауза. Я сажусь на край ванны. Кот сидит на стиральной машине, и у него вид человека, который видел многое. Он смотрит на меня, как на ничтожество. Как будто говорит: «Ты пытался. Но ты — не мой уровень». Тут звонит телефон. Смотрю: ветклиника. Я беру. Отвечаю. Там голос — нежный, вежливый: — Добрый день, напоминаем о плановой вакцинации Графа. Удобно говорить? Я смотрю на залитый пол, мокрый халат, кота с глазами джедая и понимаю, что я — больше не человек. — Нет, — говорю, — неудобно. Я в аду. Казалось бы — ну вытерся и забыл. Ну не помыл ты кота. Ну облил себя, ну попал под суд его взгляда. Но нет. Это у нормальных людей всё по-человечески заканчивается. А у меня? А у меня — продолжение банкета в прямом смысле. Пока я, весь как чебурек после жарки, сидел на краю ванны и пытался найти смысл жизни среди сломанной лейки и разорванной шторы, кот (он же Граф, он же сатана в меху) ушёл. Просто взял — и ушёл. Открыл дверь лапой (да, мы не ставим защёлку, потому что «он же умный»), прошёлся по коридору, обрызгал паркет и скрылся в неизвестном направлении. Как крестный отец после разборки. Тут из кухни выходит жена. В халате, с чашкой. Смотрит на меня, как на человека, с которым когда-то связывали надежды. — Это что? — спрашивает она, не повышая голоса. — Война, — отвечаю я. — Я проиграл. Она проходит в ванную. Смотрит на катастрофу. Потом говорит фразу, которую женщины хранят на случай, если муж не просто ошибся, а унизил само бытие: — А я ж тебе говорила. — Что именно? — Что в полнолуние котов не моют. И что у него шампунь с ромашкой в шкафу. — Где? — В шкафу. За полотенцами. Он с хвостиком. В этот момент я понял, что есть два вида боли: физическая и бытовая. И вот вторая — хуже. Кот, между тем, скрылся. Искали мы его вдвоём. Я в трусах, жена в халате, по всей квартире, с фразами типа: — Граф? — Иди ко мне, мой хороший. — Мы не будем тебя больше мучить. — Мы хотим поговорить. — Мы взрослые люди. Мы договоримся. Граф не отозвался. Нашёлся он через два часа. В шкафу, между зимней обувью и тёщиным пальто. Шипел. Смотрел как предатель. Отказывался выходить. Пришлось его уговаривать колбасой, открытой тушёнкой и включённым пылесосом, который он почему-то считает персональной угрозой. И вот он вышел. Мокрый. Злой. С комочками пены за ухом. Я стоял с полотенцем, как мать в роддоме. Жена села на стул и смотрела в точку. А потом сказала: — Ты в курсе, что он теперь тебя возненавидит? — Он уже. — Надолго. — Я понимаю. И тут звонит тёща. В этот момент ты хочешь, чтобы звонил кто угодно: суд, налоговая, сектанты, Greenpeace, фонд борьбы с мокрыми котами. Но звонит именно она. Я беру. — Алло? — Это что у вас там было? — сразу, без здрасьте. — Что? — Галя говорит, что вы кота в ванной душили! — Мы мыли. — В МЕРКУРИЙ?! Вы что, с ума сошли? — Он был в борще. — Так это же на удачу! Я не стал спорить. Я просто положил трубку. И на всякий случай — выключил телефон. Дальше было молчание. Жена молчала. Кот — дышал. Я сидел на кухне с носком, приложенным к шее, потому что там теперь была свежая царапина с глубиной до личности. И вот в этот момент — вдруг. Как в кино. Звонок в дверь. Я, как был, с носком и шампунем в одной руке (искал, где его выкинуть), открываю. На пороге — сосед. — Вы знаете, что у вас с балкона капает вода? — говорит он. Я не знаю, что я ответил. Я не помню, что я сказал. Но он больше не задавал вопросов. Ночь была долгой. Кот залез в мою постель, нассал мне в тапок (как месть), Жена смотрела в потолок, а я лежал с мыслью: «А если бы я просто вытер его салфеткой — может, я был бы счастливей?» Но мы же не ищем лёгких путей. Мы ищем таз. И шампунь. И кота. А потом — себя. Прошло три дня. Граф не разговаривает. Ну, то есть, как: мяукает — да. Жрёт — ещё как. Даже нассал под батарею, как всегда. Но глаза у него теперь — глазами не называют. Это прицел. Я хожу по дому, стараясь не шуметь. Жена — сдержанно злая. Из ванной мы вынесли всё, кроме позора. Таз пошёл в утиль, шампунь — обратно к бабе на этикетке, штору выбросили. Мораль осталась. И, ты знаешь, я сидел как-то вечером, смотрел в окно и думал: а ведь не зря Зощенко написал про баню. Он-то понимал. Понимал, что баня — это не место. Это состояние души, когда ты голый, мокрый, униженный и весь мир в это время наблюдает и спрашивает: «А не дурак ли ты?» Вот я и думаю: а что было не так? Я ж всё сделал по уму: — воду нагрел, — таз проверил, — мыло достал, — кота взвесил взглядом. А вышло, как всегда: поцарапан, облит, с долгом моральным и материальным. На следующий день, между прочим, жена таки пошла и помыла кота. Да, да. Сама. Тихо. Без криков. Без водопада. Без соседа на пороге. Пришёл с работы — кот сухой, пушистый, пахнет розой и сарделькой. — А как ты это сделала? — спрашиваю. — Нежно, — говорит она. — И с головой. Смотрю на неё и понимаю, что мне теперь до конца жизни ходить тенью. Потому что она — человек, способный вымыть кота и не умереть. И вот сижу я, пишу тебе это, а кот дрыхнет на батарее. Он уже простил, я вижу. Но не забыл. Иногда смотрит на меня, как будто говорит: «Молись, что я не умею писать жалобы». 📌 И вот что я понял, товарищи. (Ну как понял… почувствовал.) Кота можно не мыть. Можно закрыть окно, чтобы не воняло. Можно сделать вид, что борщ — это его натуральный аромат. Можно даже свыкнуться с тем, что тапок теперь его. Но если ты уже полез — то знай: Это не про гигиену. Это про характер. Про дух. Про волю к победе. А победа, как известно, возможна только у того, у кого когти длиннее и задницы в воде меньше. Так что вывод один: Не моешь кота — живи. Моешь кота — молись. Автор: Пётр Фролов | Ветеринар

считалось, что баба Ира меня не очень любила. Не в смысле «терпеть не могла», просто у нее был обожаемый внук, которому доставалось больше карамелек и карманных денег. И этим внуком был мой младший брат. В принципе, если оглянуться назад и посмотреть непредвзято, то это даже логично. Мой отец был поздним ребенком, а брат точь-в-точь на него походил. Кто же откажется снова пережить детство собственного младшего сына, только без запредельной материнской ответственности и серьезных материальных затрат? К тому же, с рождения и вплоть до моих трех лет мы с папой и мамой жили в доме бабушки Иры. Я была беспокойным младенцем. Честно говоря, если бы где-то выдавали приз родителям самого страшного малолетнего пакостника, мои могли бы прийти за ним, открыв дверь с ноги. Я била посуду, качалась на шторах, плавила игрушки на печке, роняла на себя шкаф, проглатывала магнит, пила люголь, укусила кошку за хвост. Однажды, когда родители куда-то отлучились, к бабушке зашла подружка баба Маша и принесла полведра куриных яиц. Гостинец она оставила в сенях. Бабушки «зацепились языками» и потеряли счет времени, а я тем временем выскользнула за дверь… Когда старушки спохватились, все сени были уже желтыми и склизкими. В общем, ваша покорная слуга была «неслухом хуже отца». Потом разрушительные порывы утихли, но осадочек, как говорится, остался. Время шло, началась учеба в школе. Я подавала большие надежды, и родителям хотелось, чтобы так было и впредь. Меня записали на скрипку и танцы, но из-за плотного расписания мне не хватало времени нормально поесть, так что балет пришлось бросить. Осталась музыка: три занятия в неделю, плюс сольфеджио, плюс музыкальная литература, плюс «общее фортепиано». Лет в двенадцать к этому списку добавился волейбол (не спрашивайте, как он сочетался со скрипкой и необходимостью беречь руки!). Ходить домой, чтобы пообедать, было далеко, поэтому время перед кружками я коротала у бабы Иры — она жила совсем недалеко от школы. Я любила музыку и не любила спорт, но больше всего на свете мне нравилось просто сидеть и читать книжки. Дай мне волю — именно этим и занималась бы с утра до ночи! Но по мере приближения к старшим классам это мое хобби все меньше нравилось родителям и второй моей бабушке. Все желали для меня самого лучшего: чтобы я получила золотую медаль, поступила в университет, стала гармонично развитым человеком, была вежливой, красивой и трудолюбивой… Для того, чтобы все это у меня было, меня воспитывали: постоянно спрашивали, выучила ли я уроки, занималась ли скрипкой, помыла ли посуду. Если на какой-то вопрос отвечала «нет» — сильно ругали, называли лентяйкой и грозили судьбой технички. Помню, однажды отец оттаскал меня за уши за то, что я, придя из школы два часа назад, еще не успела выучить географию. Мне нельзя было уставать. Мне нельзя было отдыхать. «Лучший отдых — это смена деятельности», — говорила моя бабушка Галя, когда я жаловалась на утомление. Все хотели для меня самого лучшего, а баба Ира, которая меня не любила, хотела, чтобы у меня были сухие валенки и чтобы я «не ушла на тренировку не жрамши». И как же это мне нравилось! Я знала, что, когда я приду из школы, бабушка побьет мою шубу веником прямо на мне и повесит ее сушиться, а валенки поставит на печь. Там же, на приступочке, чтобы оставался горячим, меня ждал обед — что-нибудь из любимых блюд. Чаще всего это была обжаренная целиком до золотой корочки картошка. Или куриная лапша. Или беляши. Бабушка умела и любила готовить простую деревенскую еду. Но иногда она нехило кулинарно заморачивалась: парила тыкву или калину в большом чугунке (ням-ням!) или в нем же готовила «катанку». Знаете, что такое «катанка»? Бабушка брала тесто, посыпала стол мукой и катала тесто по столу, пока оно не распадалось на мелкие горошинки. Потом она их обсушивала на противне, обжаривала на сухой сковороде и томила в курином бульоне. Не помню, была ли там картошка, но, скорее всего, была. Не так давно в супермаркете я увидела в отделе с макаронами пасту «Ачини ди пепе» и меня накрыло узнаванием: «катанка»! Чуть не прослезилась. Я знала, что в доме будет жарко натоплено. После еды я возьму жареные семечки и буду читать или делать уроки, а бабушка — смотреть свои любимые бразильские сериалы. Частенько я доставала из шкафа все ее платки и любовалась ими, потом заворачивалась в них, как индианка в сари, и ходила перед зеркалом. Платков у бабы Иры было великое множество — она не выходила из дому с непокрытой головой, потому что была староверкой. Мне разрешалось брать ее старинный Псалтырь и читать его, так что до сих пор я довольно хорошо знаю церковнославянский. Баба Ира меня ему специально не учила, просто дала азбуку и сказала: «Хочешь — разбирайся». Если мне надо было у нее переночевать (сломался дома телевизор, а там новая серия «Секретных материалов»!), бабушка застилала мне диван, а к нему подставляла стулья и на них укладывала пухлые деревенские подушки. И лет до четырнадцати мне не удавалось убедить бабу Иру, что я больше не падаю с кровати во сне. Бабушка никак не комментировала мои занятия. Не переживала по поводу моей лени или возможных плохих оценок. Она была уверена, что я поступлю в институт: куда ж я еще денусь! Баба Ира не желала мне самого лучшего, она просто выполняла простые бабушкинские обязанности: покормить, причесать, высушить одежду, проследить, чтобы помыла руки. Забавно, что ей я хотела помочь по дому гораздо чаще, чем тем, кто пытался привить мне трудолюбие. Иногда я донимала ее расспросами про юность и детство — у нее очень интересная биография. Баба Ира отвечала неохотно, но от меня непросто отделаться. Иногда она сама бралась что-то мне рассказывать, например — читала наизусть любимые стихи. Порой к ней в гости заходила ее младшая сестра баба Дуся, и тогда мы играли в карты. Я обыгрывала старушек в «дурака» и радовалась, а они говорили: «Не везет в картах — повезет в любви». Бабушка была пожилой женщиной уже когда я родилась. Умерла она, когда я оканчивала первую практику в газете. С тех пор мне часто снится ее дом и она сама. Снятся беленые стены, старый диван, черно-белый телевизор, баночка с тмином, толстая кошка, вязаные «кружки» на полу… Снится запах этого места. Снится жар натопленной печи или белая смородина в ее крошечном садике. И мне хорошо в этих снах. Не так давно мне удалось сформулировать, почему я так часто вспоминаю бабу Иру, которая меня не сильно любила: в ее доме было тепло, уютно, вкусно и безопасно. Там можно было отдохнуть. Не бояться не оправдать надежд. Такие места сегодня называют модным словом «сейфспейс». У каждого ребенка должно быть безопасное пространство, где он может быть самим собой, не опасаясь осуждения. Иногда таким пространством является родительский дом, иногда — дом бабушки, иногда — дружеская компания, иногда — кружок или спортивная секция. И хотя мы без устали твердим о важности любви к ребенку, порой, чтобы он вспоминал вас добрым словом, его не надо целовать, тискать, задаривать подарками. Не надо желать для него лучшего и быть требовательным в своей любви. А надо просто от ребенка отстать. Дать передышку. Покормить (и, может быть, причесать, если лохматый). Потому что, в конечном итоге, дети запомнят как хорошее то место, где им можно было быть слабыми, глупыми, уставшими, ленивыми, беспокойными. Несовершенными. Детьми. Анна Кухарева

Митька В отличие от многих других сородичей, приносимых и покупаемых, Митьку никто не заводил. Маленький щенок дворянской породы завелся сам. Он пролез под калиткой во двор частного дома, залез на крыльцо и, жалобно поскуливая, принялся скрести лапами входную дверь. Отдыхавший после сытного обеда на подоконнике кухонного окна крупный кот Дым-Дымыч, похожий на большую серую скалу, проснулся и возмущенно вытаращил глаза. Знаменитый на всю округу отъявленный драчун сделал боевую стойку, зарычал и зашипел, готовясь дать отпор наглецу, потревожившему его сладкий сон. “Ну совсем уже обнаглели, посреди белого дня в дом ломятся - безобразие!” Светлана, услышав, как возмущается Дым-Дымыч, подошла к окну и увидела плачущего кутенка. Не успела она открыть дверь, как кот налетел на щенка. Малыш был очень слаб и не сопротивлялся, только истошно визжал, крепко зажмурив глаза. Молодая женщина быстро закрыла домашнего воина на веранде и принялась рассматривать незваного гостя. Выглядел он очень печально. С первого взгляда было видно, что о нем никто не заботился. Худой, блохастый и забитый бродяга, грязный до такой степени, что невозможно было понять какого цвета его шерсть. Прогнать такого со двора рука не поднялась. Через неделю чистенький рыжеватый щенок по имени Митька приободрился и деловито расхаживал по двору. Он не играл, как некоторые там другие бездельники, он вовсю старался помогать своей хозяйке. А как же по-другому? На нем теперь все хозяйство! Его приняли, помыли, кормят и не бьют, ему доверили, и он не подведет, не таковский парень Митька! Дым-Дымычу было строго запрещено обижать Митьку. Кот, проходя мимо, демонстративно отворачивался, выказывая тем самым всё свое кошачье презрение этому нескладному малявке, возомнившему себя крутым охранником. И всё было бы хорошо, но у соседа в инкубаторе вывелись цыплята и, на Митькину беду, почти все, как на грех, петушки. Было их два десятка, да такие воинственные, что даже бывалый уличный боец Дым-Дымыч предпочитал не связываться с ними. Они научились перелетать через забор и делали это в отсутствие хозяина с завидной регулярностью. С другой стороны соседей не было, и крылатая банда бесчинствовала во дворе Светланы. Был у них командир по прозвищу Полководец. Это громкое имя ему было дано не зря. Петух был прирожденный военачальник со всеми необходимыми качествами и способностями. Пока хозяева были на работе, распоясавшаяся гвардия перелетала через ограждения и так трепала Митьку, что только визг стоял. Хорошо, если щенок успевал спрятаться, заползая под крыльцо, если нет, то доставалось малышу по первое число. Молодые петушки под руководством Полководца, слегка тюкали клювами, трепали за большие висячие уши и хвост, щипали за шерстку, пытаясь разозлить этого пушистого дворового обитателя. Их возмущало то, что щенок даже не давал им отпор, а только прятался и тихонечко плакал - трусов они не уважали. Дым-Дымыч, прищурившись, задумчиво наблюдал за происходящим. Он никак не мог понять этого недотепу. “Почему он не дает им сдачи, чего церемонится, зубы-то, пусть еще и небольшие, но есть. Уж я бы не потерпел, - думал кот. - Дал бы им так, чтобы только пух и перья полетели!” Закаленного в уличных схватках кота огорчал сам факт того, что он живет в одном доме с трусом. Петушки, постепенно подрастая, “воспитывали” Митьку, пытаясь вселить в него боевой дух. Щенок тоже рос, но продолжал бояться этих летающих бандитов, а особенно Полководца, старающегося больше всех. Митька научился охранять двор, лая на подозрительных личностей и шум, отличать из-за забора шаги любимой хозяйки от множества других, гонять соседских котов с грядок. Ему было очень обидно, что кроме Светланы у него не было больше друзей и он частенько грустил в одиночестве. Так и продолжалось, пока в один воскресный день не сорвался с цепи большой злой пес Буян, живший на другом конце улицы. Годами сидевший прикованным к будке, дворовый пес, срываясь, пытался выместить на ком бы то ни было злобу за свое однообразное безрадостное существование. Примечательно то, что его объектами для мщения становились только более маленькие и слабые существа. Так случилось и в этот раз. Проносясь мимо забора, Буян услышал щенячий лай Митьки и, с силой толкнув калитку, влетел во двор. Как бык на красную тряпку налетел он на маленького, растерявшегося от его грозного облика защитника двора. Митька хотел было улизнуть, нырнув под крыльцо, но Буян успел схватить его за заднюю лапу и живо вытянул назад. Щенок истошно взвыл. Извиваясь всем телом, он безуспешно пытался вырваться из пасти агрессора, приготовившись в душе к самому худшему. За забором поднялся шум. Полководец по тревоге поднял в небо свою крылатую эскадрилью. - Вперед! Наших бьют!! - орал командир. Секунда, и петушиное войско, воспарив, как горные орлы, прилетело на помощь. Первым, прямо на большую голову Буяна приземлился отважный Полководец и начал работать крепким клювом. Сверху на подмогу сыпался его крылатый десант. Что тут началось! Откуда не возьмись, подскочил Дым-Дымыч и саданул когтистой лапой по большому носу оскаленного пса. Буян пробовал было огрызаться, но куда там. Только шерсть злого обидчика летела во все стороны. Выскочил хозяин петухов, чтобы спасти Митьку. Прибежала с огорода испуганная Светлана. Только их помощь уже не требовалась. Митьку спасли его друзья, навалившись всем миром. В панике Буян бросился бежать к своему дому. Вся толпа защитников устремилась за ним. Поднялся невообразимый шум. Удивленные жители наблюдали, как по улице в страхе бежал злобный Буян, на холке которого сидел, победоносно расправив крылья, Полководец. За ним бежал рассвирепевший кот Дым-Дымыч и летела пестрая стая петухов. В хвосте необычной “процессии”, слегка прихрамывая, бежал маленький Митька, норовя тоже тяпнуть обидчика за лапу. Каждый из них орал, что было мочи. Так они дружно “проводили” злого пса до самого дома, отбив наперед охоту обижать маленьких и слабых. Знай наших! Время летит быстро. Полководца хозяин оставил для племени, подрезав крылья, и теперь он командует курами. Под забором Митька тайком проделал лаз и частенько навещает своего “воспитателя”. Буян с тех пор стал вести себя приличнее, за что хозяин вечерами водит его гулять на большое поле. Урок не прошел для него даром, и каждый раз, заслышав петушиный крик, большой и грозный охранник убегает прятаться в будку. Митька вырос большим, сильным и смелым. Никакие буяны ему уже не страшны. Теперь Митька сам защищает свою хозяйку, старого Дым-Дымыча, а заодно и Полководца с его подопечными. Потому что настоящие друзья добра не забывают. Настоящие друзья познаются в беде! __ Наталия С.

Елена не верила своим глазам - пёс узнал проникшего в квартиру воришку Что-то в доме было не так. — Рамзес? — позвала Елена тихо. Обычно овчарка спала у её кровати. Верный страж, друг, единственная живая душа в доме после смерти Николая. Но сейчас Рамзеса не было слышно. Елена поднялась, нащупала тапочки. В коридоре горел ночник — привычка с тех пор, как стала жить одна. И там, у входной двери, сидел Рамзес. Неподвижно. Уши торчком, взгляд устремлён в замочную скважину. — Что там, мальчик? — шепнула она. Пёс повернул голову. В его глазах было что-то тревожное? Елена не умела читать собачьи мысли но, прожив с Рамзесом четыре года, научилась понимать его состояния. Он чувствовал опасность. — Глупости, — пробормотала она себе под нос. — Старческие страхи. Но утром увидела причину беспокойства собаки. Кухонное окно было приоткрыто. Совсем чуть-чуть — на сантиметр, не больше. Но вчера вечером она точно закрыла окно! Помнила, как поворачивала ручку до конца, как всегда. — Рамзес, иди сюда, — позвала она дрожащим голосом. Пёс подбежал, принюхался к окну. И зарычал. Низко, угрожающе. Елена схватила телефон, набрала 02. — Алло, полиция? У меня кто-то пытался проникнуть в дом. — Что украли? — равнодушно спросил дежурный. — Ничего не украли, но... — Тогда в чём проблема? — Окно было открыто! И моя собака... — Бабушка, — голос стал снисходительным. — А вы не могли сами забыть закрыть окно? В вашем возрасте это нормально. Память подводит. Елена сжала кулаки. Шестьдесят восемь лет — и сразу «память подводит»! — Приезжайте и посмотрите сами! — Хорошо, направим наряд. Но приехали только через три часа. Двое молодых парней. Осмотрели окно, пожали плечами: — Может, ветром открыло. — А собака? Она же рычала! — Собаки всё время на что-то рычат, — усмехнулся один. — Не переживайте, бабуль. Кому вы нужны? Ушли, оставив Елену наедине с сомнениями. Может, и правда показалось? Но Рамзес всю ночь дежурил у двери. Следующей ночью Елена проснулась от лая Рамзеса. Злого, настойчивого лая, который означал одно — чужой на территории. Она выскочила из кровати, схватила халат. На кухне стул стоял не на своём месте. Тот самый стул, который всегда стоял строго под окном. И окно настеж. — Опять! — прошептала она, чувствуя, как холодок пробежал по спине. Рамзес бегал по квартире, тычась носом в углы, принюхиваясь. Что-то его явно беспокоило. На этот раз Елена не стала звонить в полицию. Зачем? Чтобы снова услышать: «Бабушка, вам кажется»"? Вместо этого она пошла к соседке. Марии Петровне было всего пятьдесят, она работала медсестрой и казалась разумной женщиной. — Маша, — Елена постучала в дверь. — Можно поговорить? — Проходите, Елена Михайловна. Чай будете? За чаем Елена рассказала всё. Про окно, про стул, про беспокойство Рамзеса. Мария Петровна слушала, кивала, но в глазах её читалось сочувствие. То самое сочувствие, которое адресуют больным людям. — Знаете, — осторожно сказала соседка, — а может, вам к врачу сходить? После потери мужа это нормально, когда нервы шалят. — Мне не кажется! — резко ответила Елена. — Я же не слепая! — Конечно, конечно, — поспешно согласилась Мария Петровна. — Но всё же. Проконсультируйтесь с доктором. Для собственного спокойствия. Елена ушла от соседки со сжатым сердцем. Значит, и Маша ей не верит. Думает, что старческий маразм начинается. А что, если и правда? Нет! Рамзес тоже что-то чувствует. Собаки не страдают старческими фантазиями. Неделя прошла относительно спокойно. Елена почти поверила, что всё ей действительно показалось. Почти. Но по ночам Рамзес по-прежнему не спал. Сидел в коридоре, караулил. Через два дня она увидела тень. Было около полуночи. Елена читала в постели — сон всё чаще убегал от неё. Рамзес, как обычно, дежурил в коридоре. И вдруг за окном мелькнула тень. Быстро, но она успела заметить. Елена выключила свет, осторожно подкралась к окну. Во дворе никого не было. Только старая яблоня качала ветками на ветру. — Показалось, — прошептала она. — Опять показалось. Но Рамзес уже стоял рядом. Весь напряжённый, готовый к прыжку. Он смотрел в то же окно и рычал так тихо, что звук казался дыханием. — Ты тоже видел? — спросила Елена. Собака посмотрела на неё. «Да», — понял её Елена. На следующий день она пошла в зоомагазин. Не за кормом — корма было достаточно. За советом. — Скажите, — обратилась она к продавцу, молодому парню с добрыми глазами, — если собака постоянно настораживается, что это может значить? — А какая порода? — заинтересовался парень. — Овчарка. Немецкая. — О! Это же прирождённые охранники. Если овчарка беспокоится, значит, есть причина. Они чувствуют опасность лучше любой сигнализации. — Лучше сигнализации? — переспросила Елена. — Намного! Собака почувствует чужого за сто метров. По запаху, по звукам, которые мы не слышим. Если ваша овчарка тревожится — доверьтесь ей. Елена вышла из магазина окрылённая. Значит, она не сходит с ума! Рамзес действительно чувствует опасность. Но что делать дальше? Ответ пришёл неожиданно. В телепрограмме показали сюжет про женщину, которая ловила вора с помощью скрытой камеры. — Рамзес! — воскликнула Елена. — А ведь идея! Она достала старый диктофон Николая. Тот записывал на него свои мемуары, но так и не закончил. Диктофон был маленький, но надёжный. Елена приладила его к ошейнику Рамзеса. — Теперь ты у меня секретный агент, — сказала она собаке. — Если кто придёт — всё запишешь. Рамзес терпеливо позволил прикрепить устройство. Он привык к ошейнику, небольшой довесок его не смущал. А в это время в городе, в съёмной квартире, молодой мужчина разговаривал по телефону: — Да сколько можно ждать? — злился он. — Старуха же одна живёт! Дом приличный, наверняка и деньги есть. — Андрей, не торопись, — отвечал голос в трубке. — Сначала изучи всё как следует. Где что лежит, когда спит, есть ли соседи поблизости. — Я уже месяц изучаю! Окна проверил. Она ничего не замечает. Старая уже, память плохая. — А собака? — Ну, и что собака? Я же не чужой. Она меня знает с детства. Племянник я ей, забыл? Год не приходил — соскучилась поди. Андрей положил трубку и усмехнулся. Тётя Лена всегда была наивной. Думала, что он её любит. А он просто ждал. Ждал, когда дом достанется ему по наследству. Но ждать надоело. У тети Лены была заначка – он знал точно. Пора действовать. Той ночью Елена не могла заснуть. Рамзес лежал у её кровати, но не спал. Она видела в темноте блеск его глаз. Около трёх часов ночи овчарка поднялась. Медленно, осторожно. Уши встали торчком. Она принюхалась и направилась к входной двери. Елена проводила её взглядом. Сердце забилось быстрее. Рамзес замер у двери. Потом тихо, почти беззвучно зарычал. «Кто-то идёт», — поняла Елена. Она соскользнула с кровати, нащупала тапочки. В коридоре не зажигала свет — только прислушивалась. Тишина. Потом — едва слышный скрип ступенек крыльца. Кто-то осторожно поднимался к дому. Рамзес напрягся всем телом. Готовился. Андрей стоял у двери и вытирал пот с лба. Хоть и октябрь, а жарко. От волнения. «Спит небось, старая», — думал он, доставая связку ключей. Месяц назад он снял слепок с ключа тёти Лены. Когда она в последний раз пустила его в дом. Тогда он ещё играл роль любящего племянника. Приносил продукты, интересовался здоровьем. А сам всё высматривал — где сейф, где документы, где может лежать заначка. «Дом хороший, — размышлял Андрей, поворачивая ключ в замке. — Продать можно за хорошие деньги. А старуха пусть в дом престарелых переезжает. Так даже лучше для неё — не будет одна мучиться». Замок щёлкнул. Дверь поддалась. Андрей шагнул в тёмный коридор. И тут же почувствовал — что-то не так. Слишком тихо. Обычно в домах слышно дыхание, сопение, всякие звуки жизни. А здесь — мёртвая тишина. Он сделал ещё шаг. И услышал рычание. Рамзес выскочил из темноты как чёрная молния. Сорок килограммов мышц и ярости обрушились на непрошеного гостя. — Что за?! — завопил Андрей, пытаясь отбиться. Но собака вцепилась в его руку и не отпускала. Рычала, трясла головой, не давая пошевелиться. — Рамзес! Рамзес, стой! — кричал Андрей. — Да это же я! Андрюша! Но овчарка будто не слышала. Или слышала, но не верила. Её инстинкт подсказывал — этот человек пришёл с плохими намерениями. В коридоре зажёгся свет. Елена стояла у выключателя. Белая как полотно, в ночной рубашке, но с решительным выражением лица. — Андрей? — она не верила своим глазам. — Андрюша, ты что здесь делаешь? — Тётя Лена! — Андрей попытался улыбнуться, но получилось кривовато. — Отзови собаку! Она мне руку прокусила! — Но как ты попал в дом? — не отпускала Елена. — Я же заперла дверь на все замки. — У меня, у меня ключ есть. Помнишь, ты мне давала? — врал Андрей. — Я волновался за тебя. Звонил, не отвечаешь. Решил проверить. — В три часа ночи? — Елена посмотрела на часы. — Я с работы только. Поздняя смена была. Рамзес всё ещё держал его руку в зубах. Не кусал сильно, но и не отпускал. — Рамзес, фу! — приказала Елена. Собака неохотно разжала челюсти. Но отходить не стала. Стояла рядом, готовая снова броситься. Андрей потёр руку, осматривая прокусы. — Совсем одичала твоя собака, — проворчал он. — На родственников бросается. — Странно, — задумчиво сказала Елена. — Он тебя помнит. Всегда радовался, когда ты приходил. А сейчас... — Сейчас, что? — Андрей пытался взять инициативу в свои руки. — Просто я долго не был. Отвык он от меня. — А почему, Андрюш? Я звонила, приглашала. А ты всё отмахивался. «Потому что надоело притворяться», — подумал Андрей, но вслух сказал: — Работы много. Времени нет. — А сейчас время нашлось? В три ночи? Елена смотрела на него пристально. И Андрей понял — старуха не такая дура, как ему казалось. — Слушай, — он решил сменить тактику. — А что это у тебя с домом? Соседи говорят, ты в полицию жаловалась. На воров каких-то. — Откуда ты знаешь? — удивилась Елена. — Да встретил твою соседку в магазине. Рассказала. Смеялась, между прочим. Говорит, совсем ты того, стареешь. Андрей специально давил на больное место. Знал, что тётя Лена боится показаться неадекватной. — Может, действительно показалось? — неуверенно сказала она. — Конечно, показалось! — обрадовался Андрей. — В твоём возрасте это нормально. Тебе в дом престарелых пора. Там за тобой присмотрят. — В дом престарелых? — Елена вздрогнула. — Ну, а что? Одной-то тебе тяжело. Дом большой, холодный. Продать его можно, деньги в банк положить. А сама — в хороший пансионат. С лечением, с питанием. — А Рамзес? — тихо спросила Елена. — Ну, собак туда не берут. Найдём ему хозяев. Рамзес зарычал. Тихо, но угрожающе. — Не найдёшь! — вдруг резко сказала Елена. — Никого ты не найдёшь! И дом я не продам! — Тётя Лен, ты чего? — Андрей изобразил удивление. — Я же о тебе забочусь. — Заботишься? — Елена посмотрела на него так, что он невольно отступил. — Год не звонил, в гости не приходил. А теперь в три ночи с ключом лезешь. И сразу про дом заговорил. Про продажу. — Да я просто... — Это ты окно открывал! — Елена поняла вдруг всё сразу. — И стул двигал! И ключ украл! — Ты что несёшь, старая? — Андрей сорвался. — Совсем крышу снесло? — Снесло? — Елена засмеялась. — А вот увидим, кому крышу снесло! И тут Андрей окончательно потерял терпение. — Да знаешь что? — заорал он. — Надоело мне ждать, когда ты помрёшь! Дом мой по праву! Я единственный родственник! А ты тут со своей дворнягой царствуешь! — Ах, вот как! — прошептала Елена. — Вот именно так! — Андрей больше не играл роль. — Думаешь, мне нравилось к тебе ездить? К старой развалине? Я ждал! Терпел! А ты всё живёшь и живёшь! Рамзес рванулся вперёд, но Елена его остановила. — Стой, мальчик. Пусть договорит. — И что ты сделаешь? — насмехался Андрей. — В полицию побежишь? Кто тебе поверит? Все уже знают — у тёти Лены крыша поехала. Воры мерещатся! — Может, и не поверят, — согласилась Елена. — А вот это — поверят. Она показала на ошейник Рамзеса. На маленький диктофон, который всё это время записывал разговор. Андрей побледнел. — Ты, ты записывала? — Он записывал, — кивнула Елена на собаку. — Мой верный охранник. Всё записал. И то, как ты признался, что ждёшь моей смерти. И то, как собирался дом продать. — Отдай! — Андрей бросился к ней. Но Рамзес был быстрее. Рамзес сбил Андрея с ног одним прыжком. Прижал к полу, рыча так, что стёкла в окнах дрожали. Племянничек больше не дёргался — понял, что связываться с разъярённой овчаркой себе дороже. Елена спокойно набрала 02. — Алло, полиция? Елена Михайловна беспокоит. Помните, я звонила про вора? Так вот — я его поймала. Приехали те же двое молодых сержантов. Только на этот раз на Елену смотрели с уважением, а не снисходительно. — Диктофон на собачьем ошейнике! — качал головой один из них. — Ну, бабушка, вы даёте! — Не бабушка я вам, — строго поправила Елена. — Елена Михайловна. — Простите, Елена Михайловна. Это же надо было — додуматься! Андрея увезли в наручниках. Он пытался оправдываться, говорил про «семейные дела» и «недоразумение». Но запись была слишком красноречивой. Через неделю в местной газете вышла заметка: «Пёс разоблачил преступника». Журналистка приезжала, фотографировала Рамзеса, называла его «четвероногим детективом». — Ну что, знаменитость, — смеялась Елена, читая статью вслух. — Теперь ты звезда! Рамзес лежал у её ног и довольно помахивал хвостом. А ещё через месяц Елена вызвала нотариуса. — Хочу завещание переписать, — сказала она. — Конечно. На кого имущество записываем? — На общество защиты животных. Нотариус удивлённо поднял брови: — А родственники? — Единственный родственник сидит сейчас в СИЗО, — сухо ответила Елена. — За покушение на кражу. Вечером она сидела на крыльце, гладила Рамзеса по голове. Тёплый октябрьский вечер, где-то далеко кричали журавли — улетали на юг. — Знаешь что, мальчик? — сказала она собаке. — А ведь ты мой настоящий наследник. Самый верный, самый честный. Рамзес положил морду ей на колени. Смотрел умными глазами — понимающими, преданными. Людей, оказывается, можно купить. Родственников — подкупить. А собачью преданность — не продашь ни за какие деньги. Это просто так. От сердца к сердцу. И они сидели вдвоём на крыльце старого дома, наблюдая, как садится солнце. Старая женщина и ее верный пёс. __ Котофеня

На родителей часто обижаются. Кричали. Мало внимания уделяли. По затылку ударили. Не купили игрушку. Выясняли отношения между собой. И мало любили - вот и психолог подтвердил: вас не долюбили! Откуда психологу знать некоторые вещи? Которые мы сами не знаем? Не помним или внимания не обратили? Я приехала к папе с восьмимесячной дочкой, на каникулы. Сдала сессию и приехала. Ребенок плоховато спал и орал, честно говоря. Но я привыкла и вставала, укачивала. И папа в первую же ночь показал лайфхак, как сейчас говорят. Он принес коврик, подушку и положил рядом с детской кроваткой. И пояснил, что спать будем на коврике, по очереди. Очень удобно, не надо с кровати вставать. Или лучше я буду спать на кровати, а он - на коврике. Полезно для спины. Это раз. А во-вторых, он так год спал, пока я была младенцем. Мама тоже училась на дневном в медицинском, а папа работал в психиатрической больнице врачом и на "Скорой" подрабатывал. И ночью спал на коврике у моей кроватки. Удобно, полезно и можно быстро оказать младенцу первую помощь. Так он год спал на коврике, чтобы поскорее встать и устранить причину плача. Да и не уснешь крепко. Всегда на страже, так сказать... А я и не знала. Он не рассказывал. И никто не рассказывал. И не клялся в любви, не бил себя в грудь, не кричал: "Я ночей не спал! Я всем пожертвовал!"... Подумаешь, спал на коврике. И снова выразил готовность так же спать. Ведь иначе и быть не может, правда? Так что не все родители говорили со значением и часто: "Я люблю тебя!". Как-то не принято это было. А просто отдавали лучший кусочек, тратили последние деньги на самые красивые башмачки, бегали за лекарством в ночную аптеку и спали на коврике. Или не спали, когда мы орали и болели. И если психолог может нас долюбить за родителя - это хорошо. А если нет - не стоит так говорить, пока не узнаешь детали. Вся любовь - детали, про которые даже мы не всегда помним и знаем... Анна Кирьянова

ГОРЬКО!!! 🍾🥂💞

Будем жить - Вечер добрый, соседи, Бог в помощь! – насмешливый голос Виктора вынудил стариков разогнуться, оглядеться. - И впрямь вечер, дед, скоро табун придет, давай-ка будем заканчивать. Ирина Сергеевна и Тимофей Ильич оглядели сделанное – хорошо поработали, приличный кусок огорода пропололи за пару часов, завтра с утра по холодку можно будет и закончить. - Иди, я тут покурю с соседом. Старик забрал у супруги тяпку, почистил обе от налипшей земли и только потом прислонил их к плетню. Подошел к соседу, молча пожал тому руку. - И на что вам столько картошки? Соток шесть будет? Не много ли на двоих? – Виктор, мужик лет сорока, попыхивал сигаретой. – Я вон на семью сотки три сажаю, хватает на зиму, по весне еще и гниль выгребаю из погреба. - Так ты и скотину не держишь, – резонно заметил старик. – Куры да пес на привязи – вот и вся твоя живность. - Нам хватает, – отмахнулся Виктор. – На что такие запасы? Не хватит, так в магазине можно прикупить. Кто сейчас такие огороды держит? Только старики, да и те – по привычке... - По привычке, это ты правильно сказал, – согласился Тимофей Ильич. – Только привычку эту мы у родителей переняли. А тем пришлось хлебнуть лиха и в войну, и после, только на себя надеяться приходилось. Непонятно мне – где вы свои привычки нашли? В телевизоре, что ль? А зарплата - когда ее хватало? Так что, пока есть силы и возможность – работай, не ленись, запас, он ведь карман не тянет. Не тебе, так другим пригодится. - А что мне про других-то думать? – вскинул брови Виктор. – Обо мне кто думает? Сейчас всяк сам по себе – индивию… индивидую, тьфу! Ин-ди-ви-ду-а-лизьм! - Ну, ну, – усмехнулся старик и, затушив сигарету, двинулся с огорода. Негромко засмеялся в усы, когда услышал за спиной возмущенный голос соседа: - Кулак ты, дядь Тимофей! Как есть – кулачина! Во дворе супруга уже гремела подойником, ласково разговаривая с коровой Мартой. Та зашла под навес, угощалась свежей кошениной и благодарно посматривала на хозяйку, пока та обмывала и массировала ей вымя. Тимофей Ильич, разувшись, вошел на веранду дома. - Васька, проспишь все на свете! Корова-то уже на дворе! – бросил он домашнему коту, развалившемуся поперек входа. – Тебе ж на ночную смену заступать, как же ты без парного молочка? Кот поднял голову и уставился на хозяина: - Как на дворе? – читалось в его изумленном взгляде. – Ты шутишь, хозяин? Он вскочил и, даже не зевнув, не потянувшись со сна, кинулся за дверь под добродушный смех хозяина. Пулей пролетев по двору, он запрыгнул в ясли и уселся перед мордой коровы - та даже жевать перестала. - Мар-р-рта, Мар-р-рточка! – мурлыкал Васька, потираясь о нос рогатой подружки. – Что ж ты молчком зашла, даже не мыкнула? Я б тебя встретил, мы ж друзья, я тебя еще маленькой телочкой помню. Марта шумно вздыхала, ласково тычась мордой в хвостатого друга и одаривала его томным взглядом влажных глаз. - Иди уже, Васенька, иди, отведай парного от Марты, – хозяйка плеснула в чистую миску свежего молочка. – Она весь день на душистых лугах паслась и молочко дает тоже душистое, вкусное. Васька с удовольствием напился молочка, умылся и вновь полез общаться с Мартой. Заступать на ночную смену, как выразился Тимофей Ильич, еще рано. Сейчас хозяин с хозяйкой отужинают, и все обитатели дома, включая Ваську, соберутся на лавочке, за калиткой – традиция… Вечерняя прохлада снимала усталость с натруженных за день тел. Вот-вот появятся первые звезды, и можно будет отправляться на покой, а пока – два пожилых человека и кот, примостившийся между ними, неторопливо беседовали. - Проходит жизнь-то, Тимоша, - вздыхала Ирина Сергеевна. – Всю жизнь пашем, а добра так и не скопили. То – детям помогали, теперь – внукам… - Чего тебе не хватает? Для кого его копить будешь? – возражал ей супруг. – Здоровы, и слава Богу. Радуйся, что забот много, хуже – когда их нет. - А и то верно, – легко соглашалась Ирина Сергеевна. - Витька, небось, опять кулаком обозвал? - Да ты ж его знаешь! – усмехался Тимофей Ильич. – Все ему не так, все не эдак! Лишний раз нагнуться лень, не то, чтобы сотку земли обработать. А ведь ему еще сорока нет, в деревне вырос, и силой Бог не обидел... - Мр-р-р! – вставлял свои пять копеек Васька. Хозяин и хозяйка поочередно наглаживали его. - Наши дети – такие же, – вздохнула Ирина Сергеевна. – Уехали в город, заселились в квартиры. Отработают восемь часов, а все остальное время ругают все подряд - считают, что все их обделили: и на работе, и государство, и родители. А они – никому, ничего не должны! Что же случилось-то с ними? Ведь мы с тобой их с детства к труду приучали, и росли они работящими, к чужой беде отзывчивыми? - Так они и сейчас те же, – убежденно произнес Тимофей Ильич. – Просто жизнь пошла такая, что забывать стали – чем ругать темноту, засвети хоть маленький огонек… ***** В сентябре Васька притащил котенка, как две капли похожего на себя. Демонстративно вылизал его при хозяевах, познакомил с Мартой и даже вечером привел с собой на лавочку. - Вот так номер! – удивлялась хозяйка. – Ведь умыкнул его у кого-то! - Нет, – улыбался Тимофей Ильич. – Они с Витькиной Муркой организмами дружили, та и народила парочку котят. Видать, у них дело до развода дошло, коль он своего забрал. Да и ладно, вырастим, не чужой же. Супруги посмеялись. - Председатель сегодня поведал, – понизив голос, рассказывал Тимофей Ильич, – в пустой дом, что напротив нас, он доктора привезет. Беженка с двумя ребятишками и отец ее. - Оттуда? – ахнула супруга. – А где ж муж-то ее? - Нет мужа, – вздохнул Тимофей Ильич. – Там остался. Навечно... - Ох, горе! – покачала головой Ирина Сергеевна. - Дом-то ремонта требует... - Завтра мужики собираются. Председатель материал подвезет крышу перекрыть, Семеныч печку будет заново класть. За день справимся… Беженцы подъехали на следующий день, после обеда, когда мужики уже заканчивали с крышей. Из машины председателя вышли – женщина, лет сорока, двое парнишек тринадцати и пятнадцати лет и мужчина – ровесник Тимофея Ильича. Поставив на землю, у ног, два чемодана – все свои вещи, они растерянными глазами поглядывали вокруг, не зная, что им делать. - Идемте, соседи, идемте, – Ирина Сергеевна приобняла женщину и, взглядом приглашая остальных, повела к себе в дом. – Завтра с утра уборкой займемся в вашем доме, а пока у нас отдохнете с дороги, заночуете. После обеда, вкусного и сытного, Тимофей Ильич и Григорий Иванович – так звали старшего в семье приезжих, отправились к будущему пристанищу новых жителей села. Григорий Иванович жал мужикам руки, душевно благодарил всех, даже прослезился. - Григорий, пойдем-ка глянем зимник для овощей, может ремонта требует? Тимофей Ильич с новым соседом осмотрели зимник. Решили, что следует заменить один столбик – опору свода, да навесить новую дверь, чем и были заняты до вечера. - Завтра дай мне в помощь твоих внуков, - предложил Тимофей. – Время картофель копать, там и на вашу долю хватит. Ведер тридцать, думаю, засыпем сюда? Следующим вечером на лавочке, за калиткой, сидели только Тимофей с Григорием да Васька с котенком. Подошел и Виктор-сосед, присел, молча прислушиваясь к беседе стариков. Женщины и ребятишки вместе с деревенскими хозяйками с утра крутились в обновленном доме, наводили порядок, занавешивали окна, застилали полы. Хозяйка повесила на стену фотографию в раме, с которой смотрел на людей молодой, чернобровый мужчина с веселыми глазами и доброй улыбкой. Пацаны под взглядом отца стали серьезными, женщины, вместе с хозяйкой, утерли слезы. Расставили мебель – не новую, но вполне добротную, которую селяне до поры хранили в гаражах да сараях – вот и пришел тот самый «всякий случай». Поделились кухонной утварью и хозяйственным инвентарем – на первое время. - Думали, на пустое место едем. А тут - люди! Да какие люди! – негромко радовался Григорий. – Дочери в местной больнице место дали, внуков – в школу определили, зимник урожаем затарили – до весны проживем, а там – перекопаю огород, да свой насажу. - Люди, Гриша, везде одинаковы, – улыбался Тимофей Ильич. – К несправедливым – злые, к невинно пострадавшим – отзывчивые. От веку так было. А кто какой есть – со временем разглядят. Слышал, на новоселье сельчан созвал? Это правильно. Люди к тебе с душой, и ты к ним с уважением. За угощенье не беспокойся, гости со своим придут – тут народ с пониманием. Мы с тобой лавки да столы поставим, чтоб места всем хватило, пока тепло – можно и во дворе. Утром процессия новоселов вышла со двора Тимофея Ильича и Ирины Сергеевны в сопровождении хозяев и направилась в свое новое жилище. Ребята несли на руках Ваську и его воспитанника. Несмотря на ранний час, с огорода новоселов, тарахтя двигателем, выехал Виктор на тракторе с плугом. Заглушив двигатель, он вылез из кабины, поздоровался со всеми и пояснил: - Там у вас все бурьяном заросло, так я прошелся плугом, чтоб не вручную перекапывать. По весне еще разок вспашу, пройдусь бороной и порядок! - Индивидуализьм, говоришь? – хитро взглянул на него Тимофей Ильич. - Да ладно тебе, дядь Тимофей, – засмущался Виктор. Новоселы поставили чемоданы у дверей, открыли ее и первыми впустили в дом хвостатых. Васька присел на пороге и лапкой подтолкнул вперед котенка: - Иди! Это теперь твое жилье и твои хозяева. Тебе их оберегать. Котенок по-хозяйски прошел внутрь, обнюхал углы, сел посреди комнаты, глядя на людей, и громким мяуканьем оповестил: - Все нормально. Заходите, будем жить! __ ТАГИР НУРМУХАМЕТОВ.