Гуманитарная помощь Тётка, с крашеными пергидролью волосами, ворвалась ко мне в кабинет, распространяя шлейф духов GUERLAN – видимо, из серии восточных ароматов. Впечатление, что в парфюмерной лавке разбили флакон и так и оставили. – Это хоспИс?, – с ударением на И, спросила она, не поздоровавшись. – Да. Вам можно помочь? – Я сама кому угодно помогу. У меня будущая родственница умирает. Разобрались что к чему. Крашеная блондинка – товаровед местного крупного универмага, выдает замуж дочку. Мама жениха заболела совсем некстати. Заказан стол в ресторане, приглашены родственники. А «будущая родственница», пройдя курс облучения, так и не поднялась на ноги. И вот – к свадьбе все готово, а тут такое. Лежит, плачет, есть отказывается. Причин держать будущую родственницу в больнице не нашли, готовя к выписке. Но – посоветовали обратится в хоспис. По документам – да, наша больная. В перспективе. Клиническая группа 4, болей нет, ходить не может. Пошли смотреть. Обычная женщина, скромная, стыдящаяся своего состояния, извинялась за неудобства, причиняемые ею. Учительница русского языка и литературы. Рада за сына, говорила, что хоть в коляске, но на свадьбе будет обязательно. Когда больная услышала о возможном переводе к нам – стала отказываться. «Я очень хочу домой, отпустите меня, очень Вас прошу». Не хочет – значит не хочет. Сообщила товароведу. – Что значит не хочет? А МЫ кто? А свадьба? Это ж не поминки. ПОймите, доктор, у меня единственная дочь. И зятя я везде в жизни устрою. Они ж нищие. – Я не могу госпитализировать её без согласия. – А Вашего согласия никто не спрашивает. У меня будет разрешение САМОГО (указала имя чиновника, который будет настаивать на госпитализации). – Это Ваши проблемы, но мы не можем положить насильно человека. – Она уже не человек. Какое счастье, что у молодых есть Я!, – при этом она томно вздыхала, и запах духов казался совсем невыносимым. На том и расстались. Нечего говорить о том, что больную на следующие сутки перевели к нам. Она так же просилась домой. Она повторяла это каждый час. Товаровед пришла к нам, узнать о том, насколько долго мы может «держать её». Я пыталась уговорить её нанять сиделку дома для неё и всё таки перевести её домой, учитывая желание пациентки. Бесполезно. Она кричала о том, что не позволит испортить медовый месяц дочери. Сообщила о том, что оплатила поездку на Кипр, и после бракосочетания, молодые отбудут туда. Клеймила нас гневом, обвиняя в том, что «хоспИс – это сфера обслуживания и ничего больше. И в магазине я продаю товар всем, а не тем, кому выберу». Пройдя по хоспису, несколько присмирела. Так как денег за лечение мы не берём, сокрушалась о том, что нет частных приютов в Киеве. За день до свадьбы товаровед появилась снова. С большой коробкой. – А гуманитарную помощь принимаете? В коробке было сто рулонов туалетной бумаги. Больная умерла через четыре недели. Молодые были на Кипре. Тело учительницы забрали родственники товароведа. Сын Старика привезли в конце рабочего дня. Из анамнеза удалось установить, что живёт один, лечения не получал или получал давно. Опустившийся, с запахом устоявшегося перегара, безразличный к окружающему. Подняв карточку в архиве, узнали, что болен почти пять лет, была операция, в больнице не появлялся с момента операции. Больше не обследовался, не наблюдался, не приходил, на звонки из регистратуры не отвечал. На следующее утро в хоспис пришёл мужчина – спросил поступал ли к нам больной Н. Сёстры отправили ко мне в ординаторскую. – Вчера привезли Н. В какой он палате? – В шестой. А вы родственник больного? Мужчина вздохнул, и глядя в пол ответил : – Сын. – Вас проводить к нему? – Нет. Скажите, что ему нужно принести? – Может еду, которую он любит. – А что он любит? – Не знаю. Думала, что Вы скажете. – Он не жил с нами. Тридцать лет назад развёлся с матерью. – Я могу пройти в палату с Вами. – Нет. Не могу. – Почему? – Ненавижу. Я из-за матери пришёл. Она просила. – Он Вас обижал? – Не помню. Пил. Помню, как мать плакала. Он приходил каждый день, как по часам, с пяти до семи и сидел в холле хосписа, сцепив руки и глядя в одну точку. Иногда, устав сидеть, подходил к окну и подолгу смотрел на улицу. Справлялся о его состоянии, приносил фрукты и пелёнки и уходил, чтобы вернуться на следующий день и проделать то же самое. Это продолжалось почти месяц. Изо дня в день с пяти до семи. Когда Н. умер, мы позвонили по указанному им телефону. Было три часа дня. Через полчаса он был в хосписе. Спросил, что нужно делать и куда идти, чтобы похоронить его. Мы готовили всё необходимые бумаги. Я попросила подождать немного, чтобы закончить эпикриз. Он подошёл к закрытой двери палаты, где лежало тело Н., – взглянул на меня вопросительно, и получив мой кивок, немного постоял молча и всё же вошёл туда. Мать С фотографии на меня смотрит редкой красоты девушка с совершенно седыми волосами. Юля. Ей 26 лет и она проходит очередной курс химиотерапии в отделении. О ней мне пишут её друзья – с просьбой помочь. Прочтя эпикриз, становится ясно, что помочь уже нечем. Позади несколько операций, химиотерапия, ради которой продана квартира в Киеве, облучение . Я осторожно посылаю хосписного доктора поговорить с матерью. Он пишет мне письмо, в котором говорит о том, что мать убита горем и надеется на чудо. К хоспису не готовы. Она родила её в 33 года. Этот ребенок был её жизнью. Эти слова она потом будет кричать у постели Юли. – Я любила её больше всего на свете. Больше Бога. И теперь её Он забирает. Потому что это грех так любить ребёнка. Таня-мать – врач. Она изучила все детали заболевания дочери. Ездила в Москву для пересмотра стёкол, так как до конца не могла поверить в страшный диагноз. Она знает наизусть статистику рака молочной железы, процент ремиссий и выживаемость. Она произносит эти цифры и повторяет одно и то же – – Лиза, сделай что- нибудь. У меня никого нет. Меня все гонят. Помоги нам. Помоги спасти её. Молчу. Сказать мне нечего. В хоспис забрать тоже не могу – нет ни одного места и двое детей в хосписе. – Таня, отпусти её. – Я не могу, понимаешь?? Господи. . . Юля Муж приходил по несколько раз в хоспис – – Елизавета Петровна, поговорите с ней. Мы не можем так больше. Поднимаюсь к ним опять. Обнимаю. Смотрю вместе с ней, как меняется лицо Юли. Прошу не плакать, говорю какие-то слова. Пытаюсь убедить быть сильной, так как впереди совсем тяжёлое время. Понедельник. Началась длительная агония. У меня выключен телефон. Нашла через интернет – позвонила кому-то в Москве, чтобы объявить через инет. Позвонил Варенников Петя с Кураева – «Лиза тебя ищут». Ну и силы в ней. Горы сдвигает. Прихожу к ним . – Таня, она уходит. – Я вижу. Я не отдам её никому, – говорит она, раскачиваясь в такт словам. – Таня, пожалуйста, не надо. – К ней никто не прикасался, ты понимаешь? Она девочка ещё. Я не хочу, чтобы её кто-то трогал. Муж – отец Юли тихонько пытается погладить её по голове. Около кровати – икона святой Иулии и образ Божьей матери. Вокруг иконы – лекарства. Таня целует руку дочке, в сгибе у локтя, и старательно вытирает слёзы, чтобы Юля не видела их. Юля уже не видит почти ничего. – Я не отдам её туда. Помогите привезти домик. Домик – гроб. – Я купила вчера свадебное платье для неё, перчатки и фату. Красивые. Значит, понимает, что конец совсем скоро. Я могу уходить. Прошу отца не отходить от Тани. Чтобы занять её хоть чем-то, даю в руки баночку с водой и ватку – смачивать губы Юле. – Да-да, конечно. Лиза, я хочу умереть вместе с ней. – Давай не будем сейчас об этом говорить. Она пока жива, ты ведь слышишь как она дышит? – Слышу. Значит, я буду жить на кладбище. За что нам это? Достает фотографии – от рождения до прошлого года. Показывает. Через несколько часов пришла к ним опять. Та же поза, также целует руку. – Доча, тебе больше не будет больно. Ты больше не будешь мучиться. Лицо залито слезами, она их больше не вытирает. – Иди, доча, иди туда. Там не больно... Видишь, Лиза, я сильная. Андрей и Ольга Им было по 24 года. Одесситы. Пять лет прошло с тех пор, как они венчались у нас в хосписе. Красивая пара. Андрей заболел внезапно. Его пытались лечить в нескольких больницах и последний путь протекал по маршруту больниц Одесса – Киев. Позади масса консилиумов – и приговор. «Безнадежен». В хоспис. Ольга зашла к нам вместе с матерью Андрея. Имени матери не помню – но её лицо и глаза, как будто расколотые болью пополам узнаю сразу даже сейчас. Оля – большеглазая, с каштановыми волосами, высокая и тоненькая. – Он поправится, потому что я его люблю. Она не находила себе места. Металась по палате и отделению, открывала и закрывала двери, отвечала на бесконечные звонки друзей из Одессы по обоим телефонам – своему и мужа. Подходила к окну, смотрела в него, подходила к кровати. Говорила с ним, плакала, снова говорила, снова плакала. Заходила в церковь, ставила очередную свечу, и возвращалась в палату. А ему становилось хуже очень быстро. Вечером Ольга влетела в ординаторскую и сказала – Я хочу обвенчаться. Это можно? Ответили, что можно, если согласится священник. – Мне надо сейчас, я чувствую это. Ведь если мы повенчаемся, то тогда мы встретимся с ним после смерти. Это не было вопросом – это было утверждением. Священник, который и был в хосписе всего первую неделю, венчал их на следущее утро. Мы были свидетелями и держали свечи и венцы. Андрей лежал. Мы плакали. Венчальная свеча дрожала в его руке и Ольга держала её вместе с ним. Счастливая Ольга после таинства поехала вместе с мамой Андрея встретить кого – то из родственников. Через час мы позвонили ей и сказали вернуться. Когда они вернулись, Андрея уже не было. Бегущие шаги и крик «Андрей, ну не надо!» Ещё через час спросила – Оля, что мы можем сделать для тебя? – Я к нему хочу. Она как ребенок, прижалась ко мне и долго плакала. Она пишет в хоспис письма. И подписывает их до сих пор – Андрей и Ольга. Руководящий работник В Святошино мало богатых квартир. Среди наших пациентов, которые обслуживаются выездной службой, их нет вообще. Исключением явился один больной, которого передали из ведомственной поликлиники. Новый дом с арками, полупустой, так как был отстроен совсем недавно, с горой невывезенного мусора вокруг. Лифт работал, что несказанно обрадовало нас, постоянно испытывающих на своих ногах недофинансирование и и изношенность киевского ЖКХ. На 15 этаже – две квартиры. Нам – в ту, что налево. Дверь открыла молодая женщина лет 30. – К Витольду Ивановичу? – величественно спросила она. На ней была короткая юбка и открытая блузка с надписью ШАНЕЛЬ. На руке блестело тоненькое обручальное кольцо. Мы покорно кивнули. – Пройдите и подождите меня на кухне. – Значит так, – так же величественно продолжила наша собеседница, – Витольд не знает, что вы из хосписа. Он вообще ничего не знает. – А что Вы хотите от нас? – Чтобы Вы осмотрели его и ушли. И отзвонили тем, кто вас сюда прислал. Мы недавно поженились, а тут побыть вместе не дадут. – А кто нас прислал – это не вы передали просьбу в поликлинику? – Дети от первого брака. – Понятно. И такое бывает. Отзвонив диспетчеру, узнала, что действительно, вызов передан по просьбе сыновей Витольда, которые не живут с отцом. – Вы хотите положить его в хоспис? – Не приведи Господи. Они ж не отвяжутся тогда. Мне надо успеть решить имущественные вопросы. – С нами Вы их не решите. – Понимаю. Подмётки на ходу режут. Они узнали, что Витольд болен раком и теперь будут претендовать на квартиру. А я пока прописана в Николаеве. Нотариус будет только завтра. Её откровение удивляло. – Вы недавно поженились? – А что Вы так это спрашиваете? Да, недавно. Имею право. Вы думаете легко говно грести за ним? Из него валит как из паровоза. Фу. Проведя инструктаж и пригрозив, что на правах новобрачной, она запрещает нам произносить слово «рак» и требуя только запись в амбулаторной карте об осмотре, она разрешила нам пройти к больному. На двухспальной кровати лежал худой мужчина шестидесяти лет. – Алечка, это из поликлиники? – Да, Витольдик, – ласковым голосом сказала она. На вопрос, давно ли он болен, Витольд ответил что около года, когда был прооперирован по поводу непроходимости кишечника. После операции все разговоры с врачами вела Алечка – бывший секретарь из департамента, в котором он работал. Алечка так хорошо ухаживала после операции за бывшим шефом, что они решили поженится. И три месяца назад осуществили свой союз. Не сразу, конечно, так как Витольд Иванович был женат раньше, и нужно было время на неприятный бракоразводный процесс. Стоило это больших денег и нервов. И теперь здесь будут жить не они с первой женой, как планировалось, а с Алечкой. Ведь она из Николаева. С бывшей семьей он не общается, дабы избежать неприятных моментов. Ни в чём не нуждается. От обезболивания отказался. Все вопросы по состоянию попросил решать со второй женой. Отказ подписал на бумаге. Так как спросить, собственно, было больше нечего, поинтересовалась, кем работал Витольд Иванович до болезни. За него ответила Алечка. – Он был руководящим работником. На этом с Витольдом, который молча лежал почти всё время, мы и распрощались. Он не спросил ничего и только внимательно смотрел на сильно нервничающую супругу. Алечка выдвинула нас снова на кухню и прошипела – Вот теперь отзвоните им. Деткам. Лечить они его решили. Поп звонил тоже. Не от вас, случайно? – А Вы не хотите сказать ему о том, что он очень тяжело болен? – Я разберусь, что говорить, сама. Уходите. Скажете ему – буду вас судить. Не имеете права. Я законы знаю. Такой хай подниму – ни вам, ни им мало не покажется. Он Вам сказал, чтобы общаться только со мной? – Сказал. – До свидания. Лёшка, второй врач, сказал мне в лифте – – Сучья у нас работа, Петровна. Миша Неверицкий Дважды пересмотрела историю болезни – указан возраст – 29 лет. А выглядел как подросток. Опухоль средостения, трахеостома. Трубка была с голосовым клапаном, поэтому Мише удавалось говорить с нами. – Я ничего не успел, Петровна. Не женат, не образован, не обеспечен. Всё суетился. Мать жалко. Дома у него оставалась слепая мать, которую он ограждал от любых переживаний. – За что ей такое? Она родила меня поздно, почти в сорок с лишним. Не звоните ей часто. Не мучайте. Мать, конечно, же знала, но по негласной договоренности они оба не упоминали ни о диагнозе, ни о прогнозе. Её два раза приводили в хоспис. Видимо, она ослепла не так давно, потому что ходила плохо, и целиком зависела от проводника. Проводником был её старший сын. Приходил он редко. Вернее, почти не приходил. – Мама, Вы как там без меня? Не оставлял без заботы и нас. Кормил рыбок и птиц, и звал меня к телефону, если я была не в отделении. – Вот чего всё носитесь, Петровна? Ходить надо, не бегать.Глядя на Мишу, я поражалась его умению радоваться. Его радовало ну буквально всё – снег, и утро, и даже обычное «Привет, Миша, как ты сегодня?» Он сам спросил меня, сколько осталось. – Немного, Миш. Совсем немного. Заплакал. – Матери не говорите...Он вытер глаза, и перейдя на «ты» попытался что-то сказать ещё. Не получилось. Взял бумагу, размашисто написал – «Чего сидишь – попа зови скорее!!!» Ушёл он тихо. Так же, как и жил. Он один, из тех, с кем мне очень хочется встретится там, куда они уходят, и сказать – «Привет, Миш, как ты?» Малыш Сегодня приняла пятилетнего малыша в хоспис. Мальчик очень терпеливый, хотя тяжело перенёс переезд из дома в отделение. Будет лежать с мамой. Спросила его, что беспокоит и что можно для него сделать. Посмотрел взрослым взглядом и сказал – «Тишины хочу»... Последняя запись Сегодня шесть лет со смерти Веры. Этой конференции – 10 лет. Как сильно изменился мир с тех пор. Как много людей перешло в категорию «бывшие», как много новых друзей появилось из ниоткуда. Спасибо всем, кто с нами рядом. Я жду и верю, что война закончится, что все мы перестанем делать и писать друг другу напрасные, злые слова. И что хосписов будет много. И не будет раненых и голодных детей. До встречи, Вера! * * * Источник: Правмир