Почему «родительская»? Ведь мы поминаем не только родителей, но и других людей, зачастую никакими родственными узами с нами не связанных? По разным причинам. В первую очередь даже не потому, что родители, как правило, вперед своих детей покидают этот мир (и поэтому тоже, но не это главное), а потому, что вообще первоочередной долг наш молитвенный – за наших родителей: из всех людей, чья временная земная жизнь окончена, мы в первую очередь должны тем, через кого мы этот дар жизни получили – родителям и прародителям нашим.

В синаксаре на этот день написано “Святые отцы узаконили совершать поминовение по всех умерших по следующей причине. Многие весьма не редко умирают неестественною смертию, например, во время странствования в морях, в непроходимых горах, в ущельях и пропастях; случается, гибнут от голода, в пожарах, на войнах, замерзают. И кто перечтет все роды и виды нечаянной и никем не ожидаемой смерти? И все таковые лишаются узаконенного псалмопеиия и заупокойных молитв. Вот, почему святые отцы, движимые человеколюбием, и установили, основываясь на учении апостольском, совершать это общее, вселенское поминовение, чтобы никто, когда бы, где бы и как бы ни кончил земную жизнь, не лишился молитв Церкви”.

По смерти, согласно словам святых отцов (святителей Иоанна Златоуста, Кирилла Александрийского, Игнатия Брянчанинова и многих других) душа встречается с миром ангельским (здесь и Божии ангелы, и демоны начинают борьбу за душу). Это момент соприкосновения души с Вечностью, но еще не конец.

Душа проходит мытарства, это занимает некоторое время. Наступает для души частный суд, но и это не окончательное определение для человека, иначе не было бы Страшного Суда во Второе Христово Пришествие. Господь дает время душе человеческой для исправления, но в том вся скорбь, что душа – не весь человек. Без тела, может, сложнее грешить, но и исправляться без тела тоже сложнее. Но выход из этого есть!

Апостол Иаков заповедует нам: «молитесь друг за друга, чтобы исцелиться» (Иак. 5, 16).

Но ведь в исцелении нуждается не столько тело, сколько душа, потому как в ней сосредоточен источник всех наших болезней – грех. Потому то и действенна молитва Церкви о почивших, что это молитва об избавлении от первопричины страданий – греха.

Событие смерти, ее таинство – одно из важнейших событий во всей жизни человека. И потому никакие отговорки типа “некогда”, “недосуг” и т.п. не будут приняты ни совестью, ни Богом, если мы забудем дорогу к родительским могилам. Надеюсь, мы никогда не доживем до тех лет, когда исполнится мечта Елены Рерих: “кладбища вообще должны быть уничтожены как рассадники всяких эпидемий”.

Для восточного мистицизма тело человека – лишь тюрьма для души. По высвобождении – сжечь и выбросить. Для христианства тело – храм души. И верим мы не только в бессмертие души, но и в воскресение всего человека. Потому и появились на Руси кладбища: семя бросается в землю, чтобы с новой космической весной взойти. По слову ап. Павла, тело – храм духа, живущего в нем, а, как мы помним, “и храм поруганный – все храм”. И потому тела дорогих людей у христиан принято не бросать в огненную бездну, а класть в земляную постель…

Перед началом и в дни Великого Поста, перед тем, как мы сделаем первый шаг навстречу Пасхе, звучит под сводами храмов слово нашей любви ко всем тем, кто прежде нас шел дорогой жизни: “Упокой, Господи, души усопших раб Твоих!” Это – молитва обо всех, ибо, по замечательному слову Анастасии Цветаевой, “тут только есть верующие и неверующие. Там – все верующие”. Теперь они все видят то, во что мы только веруем, видят то, во что когда-то они же запрещали веровать нам. И, значит, для всех них наше молитвенное воздыхание будет драгоценным даром.

Дело в том, что человек умирает не весь. В конце концов, еще Платон спрашивал: почему, если душа всю жизнь борется с телом, то с гибелью своего врага она должна сама исчезнуть? Душа пользуется телом (в том числе и мозгом и сердцем), как музыкант пользуется своим инструментом. Если струна порвалась, мы уже не слышим музыки. Но это еще не основание утверждать, что умер сам музыкант.

Люди скорбят, умирая или провожая умерших, но это не есть свидетельство о том, что за дверью смерти только скорбь или пустота. Спросите ребенка в утробе матери – желает ли он выходить оттуда? Попробуйте описать ему внешний мир – не через утверждение того, что там есть (ибо это будут реалии, незнакомые ребенку), а через отрицание того, что питает его в материнском чреве. Что же удивляться, что дети, плача и протестуя, приходят в наш мир? Но не таковы ли скорбь и плач уходящих?

Лишь бы рождение не сопровождалось родовой травмой. Лишь бы дни подготовки к рождению не были отравлены. Лишь бы не родиться в будущую жизнь “извергом”.

Мы вообще, к сожалению, бессмертны. Мы обречены на вечность и на воскрешение. И как бы нам не хотелось прекратить свое существование и не нести наши грехи на Суд – вневременная основа нашей личности не может быть просто унесена ветром времени… “Хорошие новости из Иерусалима” состояли в том, что качество этого нашего приснобытия может стать иным, радостным, бессудным (“Слушающий слово Мое на Суд не приходит, но пришел от смерти в жизнь” Ин. 5,24).

Или непонятно, что такое душа? Есть ли она? Что это такое? – Есть. Душа – это то, что болит у человека, когда все тело здорово. Ведь говорим же мы (и ощущаем), что не мозг болит, не сердечная мышца – душа болит. И напротив – бывает, что при муке и скорби что-то в нас радуется и чисто поет (так бывает с мучениками).

“Смерти нет – это всем известно. Повторять это стало пресно. А что есть – пусть расскажут мне…” – просила Анна Ахматова. О том, “что есть”, и говорят родительские субботы, восходящие к празднику Успения. Праздник… Но это ведь день кончины Богоматери. Почему же – праздник?

А потому, что смерть не есть единственный способ кончины. Успение – антоним смерти. Это, прежде всего – не-смерть. Два этих слова, различающихся в языке любого христианского народа, означают радикально противоположные исходы человеческой жизни.

Взращивает человек в себе семена любви, добра, веры, всерьез относится к своей душе – и его жизненный путь венчается успением. Если же разрушение он нес себе и окружающему миру, раной за раной уязвлял свою душу, а грязь из нее, неухоженной и заросшей, выплескивал вовне – конечный, смертный распад завершит его прижизненное затухание.(протодиакон Андрей Кураев)