Баранья горка, Мокрый переулок, дом номер два – пиши теперь сюда. Сейчас окно прикрою, чтоб не дуло... Иль нет, не стану – это не беда, что зябко в доме тетки нашей Клавы – чудесной тянет свежестью с реки … Да, завещала. Да, Рябцовы правы: я был как сын ей. Смерти вопреки, хозяйка здесь: белым-белы подзоры, гуляет квас, начищен самовар… Все ссоры глупы, но глупее ссоры Клавдеи с мамой… Дом, конечно, стар, но терпелив и стоек, и с понятьем: меня он принял. Я теперь в долгу… Столетний шкаф с последним новым платьем – ромашки вроссыпь, будто на лугу... Машинка – «Зингер»? Нет, моложе – «Тула», герань в горшке, олени на стене, овальный стол, при нем четыре стула – по завещанью всё досталось мне. Про что бишь я? Про ссору Клавы с мамой: не остывала, даже захворав, дурёха Клава… Экой стало драмой пустое слово! Пёс по кличке Граф едва ль не старше теткиного дома – я дважды в день ношу ему еду, смотрю, не хвор ли, не сыра ль солома… В тот горький вторник мама, на беду, ушла к Рябцовым. Автомат неблизко – на Клары Цеткин. Клава добрела - не отвечают... Павлова Раиска там, на углу ее подобрала и привела, и целый час до "скорой", сидела с нею… Господи, прости! - я был как сын ей; только вот опорой не стал я тетке. Помню, лет шести к ней прибегал я всласть поесть малины – она ж меня сажала кушать щи… Из будки вылез Граф. До середины двора добрел, садится. Не ищи хозяйку, пёс… Как больно мне порою и как светло - и тоже лишь порой. Садится солнце. Я окно закрою… - Закрой, сынок, уж холодно, закрой. (рисунок Карины Милосердовой)