Ромашки, ромашки, ромашки…

Белые с желтыми сердцевинами головки – повсюду, куда ни глянь. И кусочек голубого, с кудрявым прозрачным облачком, неба вдалеке.
Когда-то такое поле было рядом с домом, где она жила в детстве. Тогда ее звали Марьяшей, и она ходила в школу мимо ромашкового поля.
Но кто она сейчас?
Свет лампочки под обшарпанным потолком с отслаивающейся штукатуркой казался нестерпимо ярким, слепящим.
Марина Николаевна попробовала пошевелить шеей и охнула от боли, едва не провалившись снова в ромашковое поле.
Но сознание быстро вернулось; мысли, хоть и путались, обрели некоторую четкость.
Она лежала на кровати, совершенно голая, прикрытая легким одеялом; руки и ноги были привязаны к краям кровати; из горла торчала трубка.
Она в больнице? Что произошло? Голова раскалывалась от боли; тело было тяжелым, неповоротливым, будто налитым свинцом. Правые рука и нога почему-то не двигались совсем, изо рта вместо слов вырывалось невнятное мычание.
Откуда-то со стороны бледно-зеленой стены выплыло участливое старушечье лицо.
– Очнулась, милая! Сейчас сына позову! Ой, радость-то! Игорь! Игорь!
Почти тут же над ней склонился светловолосый мужчина лет тридцати, со слезами на глазах, но улыбающийся.
– Мамочка!
Он обнял её и замер, положив голову на плечо.
Память, набирая обороты, продолжала лихорадочно работать.
Марина Николаевна шла в магазин, когда началась эта противная головная боль.
Она давно уже ее мучила, но все как-то недосуг было дойти до врача. А когда наконец дошла, участковый терапевт, вместо того чтобы дать направление к неврологу, недовольно буркнула:
– Что вы хотите? Возраст!
И прописала цитрамон.
Иногда он, правда, помогал. Но не в тот день. В тот день не помогало ничего: ни старые добрые парацетамол и цитрамон, ни все эти новомодные разрекламированные таблетки.
Добравшись домой, Марина Николаевна с облегчением вздохнула, захлопнула входную дверь и направилась прямиком к дивану. Но до дивана она не дошла: ноги неожиданно стали ватными, и женщина тяжело рухнула на пол.
Разбился стоявший на тумбочке горшок с денежным деревом; гладильная доска упала на дверцы шкафа; где-то что-то зазвенело, загрохотало, заскрежетало, но Марину Николаевну беспокоило не это.
Лежа на полу, она с ужасом ощущала, как немеет и каменеет правая сторона тела, как покидают ее остатки сознания, и она погружается в непроглядную тьму.
И сейчас, выйдя из комы, Марина Николаевна помнила не все, но в одном была уверена: никакого сына у неё нет.