Истории из жизни

Весна запоздалая, или Картины соцреализма и реализм жизни
В 2010 году, я тогда служил в «КП» в должности заместителя главного редактора, в «Комсомолке» затеяли очередную книжную эпопею - издание книг считалось тогда этаким отхожим редакционным промыслом, дополнительным заработком в общую копилку холдинга. По счету это была то ли четвертая, то ли уже пятая книжная серия - на сей раз альбомы, посвященные художникам. Разным - от титанов итальянского Возрождения, фламандцев и голландцев, то есть всякого рода брейгелей и вермееров, французских романтиков и новаторов импрессионистов, наших родных передвижников и до советских классиков соцреализма - графиков и станковистов.
Из предложенного перечня живописцев мы должны были выбрать одну-две фамилии и написать нечто вроде продвиженческого текста, объясняющего широким массам читателей, почему автора опуса трогает именно такое изобразительное искусство.
Я выбрал Аркадия Пластова, хотя к живописи этот шаг имел ну очень отдаленное отношение. Если вообще имел.
Зато он вполне вписывался в мой личный опыт, и этот жизненный реализм казался посильнее любой драматической пасторали в виде детей, убегающих от грозы. Так бывает, когда живописное полотно в твоем восприятии накладывается на воспоминания трогательные, яркие и иногда драматические.
Дело в том, что с творчеством Пластова я познакомился в правильное время и в правильном месте. Заканчивались 60-е, то есть лет мне тогда было восемь или девять. Каждое лето меня и мою двоюродную сестренку Аллу (она старше меня на четыре года) наша бабушка Миля (в паспорте у нее значилось невообразимое имя-отчество - наследие проклятых царских времен, а конкретно ее звали Миладора Ксенофонтовна) привозила в родную деревню к своей двоюродной сестре Наталье. Это было большое село Багаряк в Каслинском районе Челябинской области - в 30-е годы Багаряк даже значился райцентром, но потом в ходе многочисленных объединений-укрупнений-разукрупнений здесь остался только сельсовет, почта, школа-восьмилетка, да два магазинчика от райпотребсоюза - продовольственный, в который раз в два дня привозили хлеб и иногда пиво из близлежащего пивзавода и сахар-песок, мгновенно исчезавший в кадушках селян, превращаясь в белую пузыристую брагу. Водка, ржавая селедка в бочке, макароны и слипшиеся в большой ком конфеты-подушечки «дунькина радость» по 90 копеек за кило в ассортименте сельпо имелись всегда. Рядом, через стенку, располагалась промтоварная точка с галошами, резиновыми сапогами, ситцевыми платьями в цветочек и горошек, имелась даже небольшая полка детских игрушек - пупсиков и неваляшек, мячей, деревянных кубиков и скобяных устройств под названием юла, ну и прочей дребедени. Оба сельпа украшали центральную сельскую площадь с нависавшими над ней развалинами церкви, которая строго взирала на благополучную советскую действительность зияющими провалами из потемневших от времени кирпичей абсиды.
Вместе с бабкой Натальей в избе, которую печь делила на две половины - одна, та, что поменьше, разделялась еще на две крохотных комнатушки, а во второй стояла кровать с никелированными шишечками и резной шкаф с зеркалом - жили ее
две внучки. Одна, Людка, почти ровесница Аллы, постарше меня года на три, с утра натирала щеки
свеклой и красила губы морковным соком, а вечером еще брызгала на себя
из пульверизатора, нацепленного на флакон каких-то дешевых духов. «Гвоздика« или «Алый мак», сейчас уже и не помню. И вторая, Катька – того же года, что и я, в детстве она болела полиомиелитом и потому ходила скособочившись и сильно прихрамывала на одну ногу.
Девчонки хвастались, что их мать работает «стюардессой в Челябинске»,
что для деревни тех лет было равно небожительству, а не приезжает к ним
потому, объясняли они мне, что ей очень некогда: «Она же постоянно
летает!».
Пока наши бабушки косили для коровы, ходили по землянику, костянку и
грузди, варили брагу – «для гостей», - мы пололи в огороде и купались
в казавшейся тогда такой широкой речке, а по вечерам сестры и Алла брали меня за компанию и выскакивали из дома. Чтобы шататься по темной улице – из конца в конец –
и орать вслед парням матерные частушки. Считалось, чем громче девчонки прокричала
скабрезность, тем более удалая невеста подрастает…
Именно тогда, в один из приездов, в горнице, где жили девчонки, я
увидел на стенке картинку – то ли из календаря, то ли из какого-то
журнала типа «Огонька» или «Родных просторов»: обнаженная женщина
сидит на корточках и кутает в шаль девочку. Возраст мой был невинный,
так что внимания на то, что тетя голая, я не обратил. Куда занимательней было смотреть на то, как сверху падают снежинки, а ей, кажется, совсем не холодно – вон даже видно, как от ее тела пар идет…
На следующее лето картинка висела на том же месте. И хотя она была уже
изрядно засижена мухами, снимать ее никто не собирался. «Это же мама
нам прислала, потому что она очень похожа на ту женщину», - объяснили
сестры.
Уже потом, много позже, я узнал, что картина называется «Весна», а ее
автор, художник Аркадий Пластов – один из классиков соцреализма. В его
полотнах, как любили говорить художественные критики того времени,
«отразились передовые идеи современности и реалистические традиции русского искусства…».
Вроде бы всё так - я специально узнавал: всю жизнь, а прожил он почти 80 лет, Пластов отражал и запечатлевал. Прижизненный классик советского изобразительного искусства. Действительный член Академии художеств, орденоносец, лауреат нескольких сталинских премий, заслуженный деятель... Словом, живописец, обласканный Советской властью. И трактора там были на его полотнах, и рожь золотая, и колхозный праздник, и то, с какой радостью сельские жители едут на выборы… Но почему при всей внешней искусственности тем нет в этих картинах ни приукрашательства, ни официальщины, ни казенности. А вот искренность и пронзительность так и прорывается из, если так можно выразиться, каждого мазка...
На одной из сборных выставок мастеров соцреализма, куда я как-то специально пошел, увидев на афише имя Пластова, несколько раз возвращался к самым известным его работам. Вот трактористки слезли из-за рычагов своего фордзона – чтобы в
полдень искупаться в соседней речке. И такая здоровая, сочная
чувственность рвется из этих обнаженных тел… А вот убитый пастушок лежит среди желтых березок – «Фашист пролетел». И разве нужны еще какие-нибудь объяснения, кто такие фашисты?
…Мои связи с деревней бабушки давно оборвались. И лишь недавно я узнал
продолжение тех давних детских каникул.
…Бабка Наталья умерла в конце 70-х. Просто не проснулась. Ей было 78.
Матери сестренок - моих детских подружек, ну той самой, похожей на
женщину с картины, тоже уже не было. Как выяснилось, «стюардесса из
Челябинска» на самом деле работала обычной посудомойкой в
аэропортовском кафе и ее зарезал спьяну какой-то очередной сожитель…
Младшую сестренку, Катю, после смерти бабки и матери отправили в интернат для инвалидов, где она быстро иссохла и истаяла. То ли от скудной кормежки, то ли просто от тоски…
А вот у старшей, Людки, сложилось все, как считается, нормально. Можно
сказать, счастливо сложилось. В сельском ПТУ, куда ее устроили из-за
общежития, она быстренько вышла замуж за парня из соседней деревни. И
хотя ей было всего 14, а ему на полтора года больше, и потому расписать их в сельсовете отказались, они все равно стали жить вместе. Ну как это и бывает там сплошь и рядом.
Работала дояркой на ферме. И в лихие 90-е она вместе с мужем напилась какой-то дряни. Оба умерли в один день прямо в райбольнице…
В общем, реализм настоящей жизни оказался куда круче реализма социалистического.
Может, еще и потому так щемит сердце, когда вижу картины Пластова…
НА ФОТО: пожалуй самое известное полотно Аркадия Пластова - «Весна»; моя бабушка Миладора Ксенофонтовна; я и моя сестра Алла в детстве; вид того самого села Багаряк.