Предыдущая публикация
«ПРОЗРЕНИЙ ДИВНЫХ СВЕТ»
Философская лира Есенина
130 лет назад он родился, 100 лет прошло как Есенин расстался с земной жизнью. За четыре месяца до гибели он написал одно из самых сильных стихотворений про жизнь, в которое вложил свой философский взгляд на мир человека:
Жизнь - обман с чарующей тоскою,
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена
Обратись лицом к седому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе.
В бурном семнадцатом году из-под его пера одно за другим появляются стихотворения и поэмы, в которых он восторгается народной победой, верит в наступление «рая» на земле. Но отношение к революции пронизано его своеобразным религиозным человеколюбием. Взрыв народного гнева, революционное насилие ему хочется как-то смягчить, заключить в оболочку таких образов, с какими ассоциируются умиротворение, утешение, любовь. Отсюда обращение к библейской символике: «слугам Боговым», «милостнику Миколе», «кроткому Спасу», «младенцу Христу», «новому Назарету», «Божьей Матери». Особенно характерно в этом смысле стихотворение «Отчарь». «Здравствуй, обновленный Отчать мой, мужик!» - восклицает Есенин, рисуя картину всеобщего умиротворения, мужицкого благоденствия: «Всех зовешь ты на пир,/Тепля клич, как свечу,/Прижимаешь к плечу/Нецелованный мир». Поэт призывает не к борьбе за «народное счастье» или власть советов, а «к миру всего мира». Для него все люди «братья», ему не «нужен бесстрашный кровожадный витязь», ибо «все мы – яблоки и вишни голубого сада», «всем хватит и тепла и света!», - утверждает он в «Певущем зове», и шлет проклятие английскому империализму, который втянул Россию в войну союзного блока Антанты против Германии: «Сгинь, ты английское юдо,/Расплещися по морям!/Наше северное чудо/Не понять твоим сынам!».
Сегодня, спустя более столетия после первой мировой войны и революций, понимаешь всю правоту гуманизма и мудрость Есенина, поражаешься его пророческому «зову»:
Кто-то учит нас и просит
Постигать и мерить.
Не губить пришли мы в мире,
А любить и верить!
Философ П. И.Симуш, исследуя творчество и миропонимание Есенина, считает, что «в откровении «Певущего зова» Есенин предстает перед нами Избранником Провидения… Он был одарен способностью необыкновенно живого воображения, способностью говорить языком библейских пророков. Будучи пророком-мыслителем, Есенин смог предложить свою философию понимания многообразия жизни. Но ее одолел в ХХ в. воинствующий материализм и атеизм, определивший практику большевизма. В ХХ1 в. зазвучит «Певущий зов» - увертюра есенинской эпохи» (Симуш П. И. Поэтическая мудрость С. А. Есенина. – М.: ИФ РАН, 2008, стр. 3, 138).
Поэзия Есенина революционных 1917-1918 гг. – яркие свидетельские показания, запечатлевшие во всех оттенках радость, смятение, тревогу, торжество победы крестьянской души на величайшем переломе российской и всемирной истории. Не оглядываясь ни на чьи тогдашние образцы и рекомендации, Есенин пел только по зову сердца, которое билось в унисон народному. И потому его поэзия стала незаменимым и неповторимым памятником эпохи. «Деревня, захватившая все и безмерно нищая, с пианино и без портков, взявшая в крепкий кулак свободу, и не ведающая, что с ней, собственно, делать, деревня революции – откроется потомкам не по статьям газет, не по хронике летописца, а по лохматым стихам Есенина», справедливо замечает И. Эренбург («Портреты современных поэтов». – М., «Первина, 1923, стр. 42). Есенин приветствовал революцию, жаждал преображения родины, которую бесконечно любил. Но он не принял ее классового, насильственного характера, ее крови. Призывал «постигать и мерить» ход революционных преобразований, избегать крайностей, противопоставив беспощадной братоубийственной борьбе мистическую теорию братства людей, град «Инонию».
Произведения поэта того периода интересны не только с точки зрения восприятия новой революционной действительности, но и новаторского вклада в развитие русского литературного языка, расширения и обогащения образности. Есенин находился в постоянном поиске глубинных органических связей поэзии, образной системы с многовековым народным, нравственным и художественным опытом. Об этом наглядно свидетельствует его статья «Отчее слово» («Знамя труда», 1918, 5 апреля, № 172), в подзаголовке которой указано: «По поводу романа Андрея Белого «Котик Летаев». Это уточнение не случайно. В статье он не столько анализирует роман, сколько излагает собственные мысли о жизни слова и образа в поэтической речи: «Речь наша есть песок, в котором затерялась маленькая жемчужина – «отворись»… Истинный художник не отобразитель и не проповедник каких-либо определенных в нас чувств, он есть ловец, - полагает Есенин. - Слово изначала было тем ковшом, которым из ничего черпают живую воду. Возглас «Да будет!» повесил на этой воде небо и землю, и мы, созданные по подобию, рожденные, чтобы найти ту дверь, откуда звенит труба, предопределены, чтобы выловить ее «отворись» (5, 161-162)
Роман «Котик Летаев» Есенин оценивает как «гениальнейшее произведение нашего времени», потому что Белый «зачерпнул словом то самое, о чем мы мыслили только тенями мыслей», протянул «слова от тверди к вселенной». Размышляя о поэтическом слове, утверждает: «В мире важен безначальный язык, потому что у прозревших слово есть постижение огня над ним… Слово, прорывающее подпокрышку нашего разума, безначально. Оно не вписывается в строку, не опускается под тире, оно невидимо присутствует. Уму, не сгибающему себя в дугу, надо учиться понимать это присутствие, ибо ворота в его рай узки, как игольное ухо, только совершенные могут легко пройти в них». Далее цитирует Пушкина – «Слова поэта уже суть дела его… В этом вся цель завоеваний наших духовных ценностей. И только смелые, только сильные, которые не боятся никакого дерзания, найдут то «отворись» (там же).
Внимательно читая статью, поражаешься, как глубоко образован был Есенин в свои 22 года, постоянно читал, учится, выискивая подтверждения своим мыслям в творениях выдающихся писателей, мудрецов, в древних мифах, былинах, сказаниях. В «Отчем слове» он ссылается на произведения Руссо, Гете, немецкого поэта Иоганна Гебеля, Пушкина, Жуковского; библейские книги Бытие, Левит, Евангелие от Иоанна, Откровения святого Иоанна Богослова, Новый завет, «Христианскую топографию» Кузьмы Индикоплова, преподобного Макария Желтоводского. Некоторые идеи и мысли, высказанные в «Отчем слове», он разовьет позднее в статьях «Ключи Марии», «Быт и искусство».
В статье «Ключи Марии», изданной МТАХС, выражены важнейшие представления Есенина о путях и целях русской литературы, о сближении искусства с жизнью и бытом народа, окружающей природой, «существе словестного творчества», о «тайне мироздания» и «задачах человека», о социализме, пролеткульте, «строительстве пролетарской культуры», значении и тайнах орнамента в поэзии и обиходной жизни. Уже зачин статьи настраивает читателя на серьезные размышления: «Орнамент – это музыка. Ряды его линий в чудеснейших и весьма тонких распределениях похожи на мелодию какой-то одной вечной песни перед мирозданием. Его образы и фигуры – какое-то одно непрерывное богослужение живущих во всякий час и на всяком месте. Но никто так прекрасно не слился с ним, как наша древняя Русь, где почти каждая вещь через каждый свои звук говорит нам знаками о том, что здесь мы только в пути, что здесь мы только «избяной обоз», что где-то вдали, подо льдом наших мускульных ощущений, поет нам райская сирена и что за шквалом наших земных событий недалек уже берег»» (ППС, 1997, т. 5, 186).
Подчеркивая значение орнамента в «хозяйственно-обиходной жизни», «в сердце нашего народного творчества», указывает: «Он был, остался и живет тем самым прекрасным полотенцем, изображающим через шелк и канву то символическое древо, которое означает «семью»… Это древо родилось в эпоху пастушеского быта. В древности никто не располагал временем так свободно, как пастухи. Они были первые мыслители и поэты… Они увидели через листья своих ногтей, через пальцы ветвей, через сучья рук и через ствол – туловища с ногами, - обозначающими коренья, что мы есть чада древа, семья того вселенского дуба под которым Авраам встречает Святую Троицу. На происхождение человека от древа указывает и наша былина «о хоробром Егории»:
У них волосы – трава,
Телеса – кора древесная.» (там же, 189-190).
Есенин считал, что единство мира – в его всеобщей одушевленности. Люди, животные, растения, предметы – дети единой матери природы, а человек – «чаша космических обособленностей». В нем соединены растительное, животное и космическое начала: «Разбираясь в узорах нашей мифологической эпики, мы находим целый ряд указаний на то, что человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей. В «Голубиной книге» так и сказано:
У нас помыслы от облак Божиих…
Дух от ветра…
Глаза от солнца…
Кровь от черного моря…
Кости от камней…
Тело от сырой земли…(там же, с. 195).
Потому-то в есенинских поэмах 1917-1918 годов образ человека-исполина – космических масштабов. Россияне для Есенина в этот революционный период – «Ловцы вселенной, неводом зари зачерпнувшие небо». Сам поэт «рукою упругою готов повернуть весь мир», «коленом придавить экватор, Пополам нашу землю-матерь разломить, как златой калач» И вот:
Листьями звезды льются
В реки на наших полях.
Да здравствует революция
На земле и на небесах!
Символ космоса в его произведениях – крестьянская изба, живое существо: «изба-старуха челюстью порога жует пахучий мякиш тишины». По ее образу и подобию строится изба на небе, «райский терем» - жилище Бога: «Красный угол, например, в избе есть уподобление заре, потолок – небесному своду, а матица – Млечному пути». Дорогой изба связывается с другими домами и превращается в деревню, земную и небесную – «рай», деревня – в «Голубую Русь», в есенинскую вселенную, опоясанную Млечным Путем. «Все наши коньки на крышах, петухи на ставнях, голуби на князьке крыльца, цветы на постельном и тельном белье вместе с полотенцами носят не простой характер узорочья, это великая значная эпопея исходу мира и назначению человека… Известно, что петух встает вместе с солнцем, он вечный вестник его восхода, и крестьянин не напрасно посадил его на ставню, здесь скрыт глубокий смысл его отношения и восприятия солнца. Он говорит всем проходящим мимо избы его через этот символ, что «здесь живет человек, исполняющий долг жизни по солнцу…». Голубь на князьке крыльца есть знак осенения кротостью… Размахивая крыльями, он как бы хочет влететь в душу того, кто опустил свою стопу на ступень храма-избы, совершающего литургию миру и человеку, и как бы хочет сказать: Преисполнясь мною, ты постигнешь тайну дома сего» (там же, стр. 191-192).
Эти «избяные заповеди» проявляются во многих есенинских стихах: «Под красным вязом крыльцо и двор,/Луна над крышей как злат бугор./На синих окнах накапан лик:/Бредет по туче седой Старик./Он смуглой горстью меж тихих древ/Бросает звезды – озимый сев/ Взрастает нива, и зерна душ/Со звоном неба спадает в глушь./И слышал дух мой про край холмов,/Где есть рожденье в посеве слов».
Есенин преклонялся перед красотой природы, растительного мира. Крестьянин по происхождению и воспитанию, он с раннего детства был слитен с растительным и животным миром: «Родился я с песнями в травном одеяле./Зори меня вешние в радугу свивали». Это отразилось в есенинской трактовке человека, поэтическом творчестве: «Обоготворение сил природы, выписанное лицо ветра именем Стрибога или Борея в мифологиях земного шара есть ничто иное, как творческая ориентация наших предков в царстве космических тайн» (там же, стр. 199). Он видит людей в облике разновидностей флоры растения, дерева, куста, травинки, цветка: «А люди разве не цветы?/О милая, почувствуй ты,/Здесь не пустынные слова./Как стебель тулово качая,/А эта разве голова/Тебе не роза золотая?». В «Певущем зове» пишет: «Все мы – яблони и вишни/Голубого сада./Все мы – гроздья винограда/Золотого лета». В стихотворениях: «Сам себе казался я таким же кленом,/Только не опавшим, а вовсю зеленым»; «Ты, моя ходячая березка,/Создана для многих и меня». Даже ветер из бессловесного существа превращается у него в человека тонких чувств и качеств: «Кого-то нет, и тонкогубый ветер/О ком-то шепчет, сгинувшим в ночи»; «Только ветер резвый, озорник такой,/Запоет разлуку вместо упокой». «Хлесткий ветер свищет под крутым забором, прячется в траву». Затем и вовсе, набирая силу, становится хулиганом под стать поэту определенного периода: «Плюйся ветер охапками листьев,-/Я такой же, как ты, хулиган».
В «Ключах Марии» Есенин создает собственную художественно-философскую систему творчества, образности, унаследованную от народа: «Существо творчества в образах разделяется так же, как существо человека, на три вида – душа, плоть и разум. Образ от плоти можно назвать заставочным, образ от духа корабельным и третий образ от разума ангелическим. Образ заставочный есть, так же как и метафора, уподобление одного предмета другому или крещение воздуха именами близких нам предметов. Солнце – колесо, телец, заяц, белка… Звезды – гвозди, зерна, караси, ласточки… Корабельный образ есть уловление в каком-либо предмете, явлении или существе струения, где заставочный образ плывет, как ладья по воде… Ангелический образ есть сотворение или пробитие из данной заставки и корабельного образа какого-нибудь окна, где струение являет из лика один или несколько новых ликов… На этом образе построены почти все мифы от дней египетского быка в небе вплоть до нашей языческой религии, где ветры, стрибожи внуци, «веют с моря стрелами», он пронзает устремления почти всех народов в их лучших произведениях, как «Илиада», Эдда, Калевала, «Слово о полку Игореве», Веды, Библия и др.» (там же, стр. 205-206).
Три указанных поэтических образа он считал главными в устном художественном творчестве и ставил себе в заслугу то, что «первым развил их и положил основным камнем в своих стихах». Уже в «Радунице» Есенин определился как художник образа, идущего из глубины веков устных преданий, былин и мифов русского народа. В статье он сетует, что «современное поколение не имеет представления о тайне этих образов» и дает резко отрицательную оценку нынешнему словесному творчеству: «В русской литературе за последнее время произошло невероятнейшее отупение… Художники наши уже несколько десятков лет подряд живут совершенно без всякой внутренней грамотности. Они стали какими-то ювелирами, рисовальщиками и миниатюристами словесной мертвенности» (там же, стр. 206).
Кажется, это написано не в 1918 году, а сегодня. Чрезвычайно интересны мысли Есенина о поэтах-современниках и литературных направлениях. Он критикует Клюева за «стилизацию» и «безжизненность» образа, построенного «на заставках стертого революцией быта». Этот образ «есть тело покойника в нашей горнице обновленной души и потому должен быть предан земле…» (там же,стр. 211). Клеймит позором «крикливый» футуризм Маяковского и Бурлюка: «Голос его (футуризма) гнойного разложения прозвучал еще при самом таинстве рождения урода… Бессилие футуризма выразилось главным образом в том, что, повернув сосну корнями вверх и посадив на сук ей ворону, он не сумел дать жизнь этой сосне без подставок». Дает нелестную оценку «пролеткультам»: «Буря наших дней должна устремить и нас от сдвига наземного к сдвигу космоса. Мы считаем преступлением устремляться глазами только в одно пространство чрева… Мы должны кричать, что все эти пролеткульты есть те же самые по старому образцу розги человеческого творчества. Мы должны вырвать из их звериных рук это маленькое тельце нашей новой эры, пока они не засекли ее… Человеческая душа слишком сложна для того, чтоб заковать ее в определенный круг звуков какой-нибудь одной жизненной мелодии или сонаты. Во всяком круге она шумит, как мельничная вода, просасывая плотину, и горе тем, которые ее запружают, ибо, вырвавшись бешеным потоком, она первыми сметет их в прах на пути своем. Так на этом пути она смела монархизм, так рассосала круги классицизма, декаданса, импрессионизма и футуризма…» (там же, с. 208, 211).
Есенин не видит разницы между пролеткультовским и марксистским пониманием природы искусства: «Средства напечатания образа грамотой старого обихода должны умереть вообще. Они должны или высидеть на яйцах своих слов птенцов, или кануть отзвеневшим потоком в море Леты. Вот потому-то нам так и противны занесенные руки марксистской опеки в идеологии сущности искусства. Она строит руками рабочих памятник Марксу, а крестьяне хотят поставить его корове… Жизнь наша бежит вихревым ураганом, мы не боимся их преград, ибо вихрь, затаенный в самой природе, тоже задвигался нашим глазам» (там же, стр. 212). Утверждая свободу творчества, он отрицает классовость культуры, противопоставляя ей общечеловеческое сознание: «То, что сейчас является нашим глазам в строительстве пролетарской культуры, мы называем: «Ной выпускает ворона». Мы знаем, что крылья ворона тяжелы, путь его недалек, он упадет… Масличная ветвь будет принесена только голубем – образом, крылья которого спаяны верой человека не от классового сознания, а от осознания обстающего его храма вечности» (стр. 213).
Критикуя футуристов, пролеткультовских писателей за неспособность создать что-либо подлинное в искусстве, Есенин приводит им в пример настоящее творчество А. Белого, а также «истинно прекрасного народного поэта Сергея Клычкова, говорящего нам, что
Уж несется предзорная конница,
Утоновши в тумане по грудь,
И березки прощаются, клонятся,
Словно в дальний собралися путь.
Он первый увидел, что земля поехала, он видит, что эта предзорная конница увозит ее к новым берегам…» (там же, стр. 212).
В своих размышлениях о «строительстве пролетарской культуры», «тайнах мироздания» Есенин стремится заглянуть в завтрашний день человечества: «Будущее искусство расцветет в своих возможностях достижений как некий вселенский вестроград, где люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм, или рай, ибо рай в мужицком творчестве так и представлялся, где нет податей за пашни, где «избы новые, кипарисовым тесом крытые», где дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою брагой». И далее пророческое видение: «Пространство будет побеждено, и в новый творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства… Всюду будут расставлены вехи для безопасного плавания, и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности» (там же, с. 202-203). Но для достижения намеченных планов, подчеркивает поэт, «перед нами лежит огромнейшая внутренняя работа».
По воспоминаниям современников, статью «Ключи Марии» Есенин считал самым удачным и важным произведением в прозе. «Из всех бесед, которые у меня были с ним в то время, из настойчивых напоминаний – «Прочитай «Ключи Марии» - у меня сложилось твердое мнение, что эту книгу он любил и считал для себя важной, - отмечает Городецкий. – Такой она и останется в литературном наследстве Есенина. Она далась ему не без труда» (ЕГС, 259). По мнению Грузинова, сам поэт считал «Ключи Марии» теоретической работой. После ее выхода в свет «он спрашивает: хорошо ли написана им теория искусства? Нравятся ли мне «Ключи Марии?». Имажинист В. Шершеневич разглядел в этой работе «философию имажинизма, то миропонимание новой школы, которое упорно не хотят заметить враги нового искусства… Отмежевавшись от беспочвенного машинизма русского и итальянского футуризма, Есенин создает новый образ современной идеологии» (журн. «Знамя», М., 1920, № 2(4), май). Устинов полагает, что «в «Ключах Марии» Есенин раскрыл все секреты своей поэтической лаборатории, и когда он прочитал мне рукопись, я начал уговаривать его, чтобы он не печатал ее.
- Почему?
- Как почему? Да ты тут выдаешь все свои тайны!
- Ну так что же? Пусть! Я ничего не скрываю и никого не боюсь. Пусть кто хочет пишет так же, как и я. Я думаю, что это не будет плохо…» (Г. Устинов. Годы восхода и заката. В сб. «Памяти Есенина». – М., 1926).
. В Пятигорске Есенин посетил «Домик Лермонтова», место дуэли поэта у подножия горы Машук. Из скромного домика открывался чудесный вид на горы. Есенин молча, долго, задумчиво стоял на веранде, вдыхая свежий горный воздух, запах цветов, черешен. В голове неслися «роем думы» «о них, ушедших и великих»; выплыли лермонтовские пророческие строки «Предсказания»:
Настанет год. России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь - и поймеш,
Зачем в его руке булатный нож...
Как разумом объяснить это удивительное пророчество, сделанное шестнадцатилетним поэтом в 1830 году. Спустя столетие, точность нарисованной им картины развития событий в России поражает: «царей корона» пала на глазах Есенина в Царском селе; смерть, кровь, голод описаны им в поэме «Кобыльи корабли»; в «мощном человеке» угадывались Ленин, Сталин, Троцкий. Но что скрывалось за грозным прорицанием: зачем в руке булатный нож?.. Размышления о судьбах любимой Руси постоянно «давили череп» поэту. В «Письме к женщине» он признается:
Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий...
Особый интерес Есенин проявлял к деятельности Иванова-Разумника по объединению русской интеллигенции на платформе Вольной философской ассоциации (Вольфила). Первые шаги по ее созданию были сделаны в 1919 г. при поддержке членов редакционной коллегии альманаха «Скифы»: А. Белого, А. Блока, С. Мстиславского, К. Петрова-Водкина, А. Штейнберга, Есенин присутствовал на заседаниях редколлегии, обсуждавших вопросы формирования Вольфилы. Целью были названы исследования и пропаганда философских вопросов культуры, свободного творчества, осмысление русской революции. В «Объялении о создании Вольфилы» говорится: «Философская» она, ибо стремится охватить и осознать все многообразие устремленной современной культуры к грядущему. «Вольная» ибо вмещает в свой кругозор философию не только ученого трактата, но и ф-ию афоризма, стихотворения, исповеди - всю ту, часто невысказанную, философию культуры, которая заложена в каждом акте конкретного культурного осуществления. Наконец, «ассоциация» она (не «ученое общество»), ибо ее задания: организационное сплочение всех тех, кто ищет такой «вольной» философской работы и общения, снимающего грань между лектором и аудиторией» (жур. «Жизнь», 1922, № 1).
Первое учредительное собрание Вольфилы состоялась в квартире у Иванова-Разумника в Царском селе: «Присутствовали Блок, Петров-Водкин, представитель пластических искусств в предполагаемом совете, - вспоминал философ, член Московского отделения Вольфилы Антон Штейнберг. - По настоянию Константина Александровича Эрберга присутствовал и молодой литератруный критик Борис Кушнер, главным отличием которого от всех нас было то, что он был членом коммунистической партии. В этом проявлялась широта натуры Эрберга, хотя некоторые и считали его как бы «человеком в футляре». Кушнер ничем не помешал, наоборот даже помог тем, что дал возможность Блоку объяснить свою непричастность к большевикам... Все согласились, что проект устава, предложенный мною, приемлем, и сосредоточились на том, чтобы провести и его в жизнь. А это значило - получить утверждение в Москве в Наркомпросе, т. е. у Луначарского» (А. Штейнберг. Друзья моих ранних лет. - «Синтаксис», Париж, 1991, стр. 34).
Получить разрешение на создание ассоциации в Наркомпросе помогал Всеволод Эмильевич Мейерхольд, «который явился к Луначарскому и по телефону сообщил нам, что Вольфила утверждена. Луначарский любил новизну и в особенности все, что напоминало историю других революций. О нас он сказал: «Эти люди напоминают мне общество филантропов Великой Французской революции, которые не были ни жирондистами, ни монтаньярами, они были философами и любили человечество. Вот и у нас будет тоже такая группа. Пускай они по-своему проявляют свою любовь к человечеству - революции это не повредит» (там же, стр. 35). Устав ассоциации был утвержден коллегией Наркомпроса РСФСР 10 октября 1919 года. Среди членов-учредителей «Вольфилы» были А. Блок, А. Белый, Л. Карсавин, Н. Лосский, В. Мейерхольд, С. Мстиславский, К.Петров-Водкин, А. Штейнберг, К. Эрберг. В 1919-1921 гг. председателем ассоциации был А. Белый, с 1921 г. - Р. Иванов-Разумник. Имелись отделения ассоциации в Москве (в 1920-1921 годах), Берлине (в 1921-1923 годах). Вольфила сотрудничала с московской организацией Вольная Академия Духовной Культуры (1918-1922), членами которой были философы, критики Б. Вышеславцев, Н. Бердяев, Г. Шпет, М. Гершензон, Ф. Степун.
Культурно-просветительская деятельность Вольфилы, особенно творчество ее учредителей Белого, Блока, Иванова-Разумника были близки Есенину в поэтическом и духовном смысле. Не занимаясь философией в традиционном ее понимании, он всю жизнь философски постигал смысл назначения человека, Родины, мерил найденные откровения по-своему. Как поэт обладал глубинной поэтической мудростью. «Разгадать Есенина как пророка и философа - означает прежде всего понять смысл многих его строф, по которым мы порой бездумно скользим, - считает философ П. И. Симуш. - Поэт-философ и пророк поведал людям о жизненном и духовном пути русской души. Его религиозное откровение истинной жизни мы можем воспринять вновь... В Сергее Есенине наиболее полно выразилось и единство Божественного естества с человеческим естеством, верховного и единичного разума. Слово явилось в образе человека, «Божьей дудки» (Симуш П. И. Поэтическая мудрость С. А. Есенина, стр. 6-7).
Вопрос о назначении жизни серьезно заинтересовал Есенина еще в юности: «В жизни должно быть искание и стремление, без них смерть и разложение... Не избегай сойти с высоты, ибо не почувствуешь низа и не будешь о нем иметь представления, - пишет он в апреле 1913 г. Панфилову. - Только можно понимать человека, разбирая его жизнь и входя в его положение. Все люди - одна душа... Живое слово пробудит заснувшую душу, дасть почувствовать ей ее ничтожество, и проснется она... пойдет смело к правде, добру и свободе» (СЕЖ, стр. 30). В работе «Ключи Марии» (1918) он излагает концепцию назначения человека в свете микрокосмоса, человека, имеющего тройственный состав: плоть, душу, разум, или дух.
О смысле жизни, поэтического творчества Есенин много размышлял в беседах с членами общества «Скифы», на заседаниях Вольфилы, особенно в разговорах с Белым, Блоком, К. Петровым-Водкиным. Иванов-Разумник 16 февраля 1918 г.писал А. Белому: «Постоянно приходится встречаться и чувствовать духовную связь свою с самыми разными людьми: Блок и Лундберг, Есенин и Сюннерберг, Чапыгин и (судя по стихам и письмам) Клюев - люди разных кругов, разных вер, разных верований» (Есенин и его окружение). Упомянутый Сюннерберг Константин Александрович (1871-1942) - поэт, философ, теоретик искусства в литературных кругах был известен под фамилией Эрберг. Поэт-символист входил в группу «Мир искусства», опубликовал сборник стихов «Плен», трактат «Цель творчества. Опыты по теории творчества и эстетике» - один из членов-учредителей Вольфилы. Есенин познакомился с ним на заседании редакции журнала «Наш путь» 30 января 1918 г. в помещении газеты «Знамя труда»: «30 января 1918 г. В редакции «Знамени труда» (матерьял для первой книжки «Нашего пути»), - записал в дневнике Блок. - Иванов-Разумник, Есенин, Чапыгин, Сюннерберг, Авраамов, М. Спиридонова - заглянула в дверь. - Стихотворение «Скифы»...» (ВСЕ, стр. 181). Стихи Эрберга были напечатаны в журнале «Наш путь» (1918, № 2), в котором публиковалась есенинская поэма «Инония». Сюнненберг (Эрберг) - заметная фигура в истории культуры Серебряного века, один из руководителей Института живого слова (1918-1924).
Научную и учебную работу в рамках ассоциации вели «закрытые курсы», кружки (позднее отделы): философского символизма (руководитель - Белый), философии творчества (Эрберг), философии культуры (Иванов-Разумник), творчество слова (О. Форш), философии математики (А. Чебышев-Дмитриев). Первое публичное заседание Вольфилы состоялось в конце октября 1919 г. в помещении издательства «Колос», которое выпустило собрание сочинений Петра Лаврова, печатало произведения Иванова-Разумника: «Помещение было очень небольшое, стульев было тоже недостаточно... Все таки человек сорок-пятьдесят явились. Среди них Дмитрий Сергеевич Мережковский, которого никто не приглашал и не звал, - пишет А. Штейнберг. - Пришли литераторы, студенты и студентки, т. к. в университете каким-то образом стало известно о нашем философском содружестве и докладе Блока» (там же, стр. 45).
Публику привлек на это первое открытое собрание Вольфилы доклад Блока под названием «Крушение гуманизма». Суть его сводилась к тому, что русская революция есть явление не случайное и даже не историческое событие только России - это явление всемирно-историческое: «Ценности европейского образования изжиты, идеи, принимаемые как аксиомы, - висят в воздухе... Смелые мыслители провидели наступление сумерек в европейской литературе, - передает смысл блоковского выступления А. Штейнберг. - Надо прибавить, что книга Шпенглера «Закат Европы» тогда еще не появилась. Блок говорил в чисто русской традиции предвидения конца европейской цивилизации» (там же).
Культурная общественность в Петербурге стала называть «вольфильцев» - «крушителями». Живейший интерес публики к первому открытому заседанию вдохновил «вольфильцев» провести второе заседание под названием «Напрасный подвиг» (может ли быть подвиг напрасным?), посвященное годовщине восстания Декабристов: «К величайшему нашему удивлению, уже за полчаса до начала собрания весь зал не только был сплошь заполнен, но была сломана и дверь в кабинет издателя, находившийся за этим залом. Толпы народа стояли на лестнице, все хотели услышать следующий доклад «этих крушителей», как говорили в толпе, помня, очевидно, доклад Блока «Крушение гуманизма», - описывает ситуацию Штейнберг. - Народ шел даже с самых отдаленных рабочих окраин, чуть ли не с Путиловского завода ... С тех пор так и повелось, что не было воскресенья без публичного заседания Вольной философской ассоциации. Это явилось вполне неожиданно и наложило на нас особое бремя обязанности. Мы вдруг обнаружили, что мы нужны людям Петербурга, мы - теоретики, совершенно лишенные каких-либо практических средств к действию» (там же, стр. 46-47).
Штейнберг Антон (Аарон) Захарович (1891-1975) читал курс философии в Петроградском институте, активно участвовал в организации публичных лекций, закрытых семинаров Вольфилы. В мемуарах он описывает наиболее удачные, многолюдные собрания ассоциации, посвященные 50-летию со дня смерти Герцена «С того берега», дню рождения Платона (Флорентийская академия времен Возрождения ежегодно отмечала его день рождения 7 ноября, вольфильцы эзоповским языком приурочили эту дату к годовщине Октябрьской революции 7 ноября 1920 г.); 300-летию появления «Солнечного града» - утопии Т. Кампанеллы, столетию со дня рождения Петра Лаврова; философии Соловьева, Ницше, Толстому. Штейнберг читал доклад о «системе свободы Ф. М. Достоевского».
На литературных вечерах Вольфилы читали стихи Ахматова, Клюев: «Для всех наших друзей, которых Клюев разрешил позвать на полуоткрытое собрание, на котором он согласился читать свои произведения, навсегда останется в памяти его глубоко, глубоко захватывающий и дикий, какой-то почти нечеловеческий голос,- полагает Штейнберг. - Потом он делился с нами своими воспоминаниями, расспрашивал нас... А как он любил и боялся за своего Сереженьку Есенина! Я как раз тогда вернулся из Москвы и привез Клюеву привет от Есенина. Узнав, что я виделся с Сереженькой, Клюев прямо-таки набросился на меня после чтения: «Верно ли, что Сереженька хулиганит, сбился с пути, что, как баба, продает поэзию?» Есенин действительно пьянствовал... Когда Клюев услышал от меня подтверждение слухов о Есенине, хоть и в смягченном виде, он только и мог, что воскликнуть своим необычным голосом, каким читал стихи из «Львинного хлеба» - «Ох, Сереженька,Сереженька, подумать только, Рязанской земли человек, такой хорошей земли!». Клюев смахнул слезу со щеки - он оплакивал Есенина еще при жизни. Так это и осталось у меня в памяти. Когда говорят о народной поэзии Есенина, я вспоминаю: «Рязанской земли человек!» (там же, стр. 83-84).
Неизмеримо скорбным событием для «вольфильцев» стала смерть Блока. В память о выдающемся поэте они провели специальное собрание, «главным образом для родственников и близких покойного, - уточняет Штейнберг. - Мать покойного, Александра Андреевна, присутствовала тоже, как и его тетя, Марья Андреевна, которую я называл важной, так как она оберегала и верила в талант Саши, когда тот был еще совсем маленьким. Она осталась незамужней и была для Блока второй матерью. Присутствовала, конечно, формально считавшаяся женою Блока, Любовь Дмитриевна, урожденная Менделеева, и ее брат Менделеев. Были и другие, увековеченные в стихах Блока, например Любовь Александровна Дельмас, актриса... Говорить было трудно. Белый начал с того, что провозгласил Блока национальным поэтом России... В подробном анализе он показал, что эволюция его поэзии выявляется с каждым новым томом его стихов, начиная с «Прекрасной Дамы», где преобладает голубой, небесный, лазурный цвет, через «снежную Маску» - снег белый, и так до конца... По просьбе матери и тети Блока я тоже сказал несколько слов. Александра Андреевна попросила: «Саша вас так любил, скажите несколько слов»... Все это дало мне храбрость, и с трудом сдерживая слезы, я начал: «Поэт умер, да здравствует поэт!» (там же, стр. 53-54).
На заседании членов совета Вольфилы» Андрей Белый заповедовал всем записывать каждую мелочь, каждое слово, связанное с кончиной Блока. Эти записки, по его словам, будут изучать через сто лет, так же как документы о смерти Пушкина. Он предложил организовать заседание «Вольфилы» в память о Блоке в Москве. Об этом его как председателя ассоциации просили многие московские поэты, литераторы, художники.
26 сентября 1921 года в Политехническом музее Москвы состоялся литературный вечер Вольфилы «Скифы о Блоке». Есенин присутствовал на этом собрании, должен был выступать с сообщением о своих встречах с Блоком, читать стихи. Но, как вспоминал Штейнберг, обстановка в аудитории была неприятной, даже угрожающей, что помешало Есенину выступить: «В Москве мы натолкнулись на решительную, даже угрожающую оппозицию со стороны аудитории. Речи председательствовавшего Белого, Иванова-Разумника и мой рассказ о ночной беседе с Александром Александровичем Блоком в Чека произвели впечатление какого-то скандала. С разных сторон раздавались крики: «Как смеешь, негодяй, черносотенец!» - только из-за того факта, что я упомянул Чека! Несомненно, была и сочувствующая нам часть аудитории, но, очевидно, так запугана, что никак не проявляла себя» (там же, стр. 96).
По окончании вечера в музее Есенин предложил обескураженным хамским поведением московской публики «вольфильцам» продолжить собрание памяти Блока в кафе «Стойло Пегаса». Там он исполнил программу своего сорванного выступления на вечере: поделился воспоминаниями о встречах и беседах с автором «Прекрасной Дамы», читал стихи:
Привязало, осаднило слово
Даль твоих времен.
Не в ветрах, а, знать, в томах тяжелых
Прозвенит твой сон.
Всколыхнет он Брюсова и Блока,
Встормошит других
Но все так же день взойдет с востока,
Так же вспыхнет миг.
В беседах с Белым, Ивановым-Разумником, Штейнбергом Есенин живо интересовался деятельностью «Вольфилы», распрашивал о выступлениях Блока «Крушение гуманизма», художника Петрова-Водкина с докладом «Наука видеть», о «Солнечном граде» Кампанеллы; выразил желание участвовать в мероприятиях ассоциации. Белый сообщил о запланированном приеме новых членов в московское отделение «Вольфилы». Если Есенин пожелает, то его охотно примут в ассоциацию.
29 сентября 1921 г. на заседании Московского отделения ассоциации под председательством А. Белого Сергей Есенин был принят кандидатом в действительные члены Вольфилы. Вместе с ним на том же заседании кандидатами в члены ассоциации стали: публицист, прозаик Бачинский Алексей Иосифович (1895-1975), в 1920-1930 гг. - профессор МГУ; философ, юрист Вышеславцев Борис Петрович (1877-1954), в 1913-1914 гг. читал курс лекций «История политических учреждений и учений» в народном университете Шанявского, где учился Есенин; Каган М. И.; философ, прозаик Степун Федор Августович (1884-1965) - изучал философию в Гейдельбергском университете (Германия), один из основателей журналов «Логос», «Труды и дни», встречался с Есениным в 1916 г. в редакции «Северных Записок».
В совет московского отделения Вольфилы на заседании были избраны: Андрей Белый (председатель), публицист, прозаик Сергей Мстиславский (Масловский); философ, публицист Михаил Столяров; философ Густав Шпет, Со всеми членами совета Есенин был хорошо знаком: с Белым дружил, поэтов объединяло романтическое отношение к революции, образное видение мира. Белый заворожил Есенина антропософией - религиозно-мистическим учением Р. Штейнера о пробуждении в человеке скрытых духовных сил. Есенин был знаком с книгой Белого «Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности: Ответ Эмилию Метнеру на его первый том «Размышлений о Гете» (М., 1917). Есенин посещал заседания общества антропософии, которые Белый проводил у себя в квартире в доме № 6 на Садово -Кудринской улице. Эти слушания, беседы с Белым помогли Есенину в создании главного теоретического труда «Ключи Марии». С Мстиславским Есенин общался в обществе «Скифы», со Столяровым встречался на собраниях секции поэтов, беллетристов Московского союза советских журналистов, на заседаниях во «Дворце искусств», в ВСП; в журнале «Вестник жизни» (М., 1918, № 1) Столяров в статье «Поэты из народа» дал лестную оценку творчеству поэта: «С. Есенин - бесспорно талантлив, как кажется, талантливее Н. Клюева, но, главное, он проще и цельнее»; Шпет испытывал симпатии к имажинистам, особенно к поэзии Есенина, его общение с Есениным было особенно интенсивным в 1919-1921 гг., на книге «Пугачев» поэт написал: «Милому Густаву Густавовичу С любовью лютой С. Есенин 1921 декабрь»; для дочери Шпета Леоноры на сборнике «Имажинисты» (1921) сделал дарственную надпись: «Леоноре Густавовне Шпет с нежностью С. Есенин 28 декабря 1920» (ПСС, т. 7, 117, 158).
При составлении плана мероприятий Вольфилы выступили: Андрей Белый, предложивший сделать доклад на тему «Достоевский и кризис сознания», Мстиславский - доклад «Россия и бесы»; Столяров - «Перводвигатель истории». Иванов-Разумник доложил о деятельности издательства «Скифы», которое было открыто в 1920 г. в Берлине. Несмотря на трудности становления, издательство выпустило книгу «Россия и Инония». (название «Инония - иная страна» придумано Есениным, автором поэмы «Инония»); сборник есенинских стихотворений «Триптих», в котором поэма «Преображение» опубликована с посвящением Иванову-Разумнику. В целях укрепления плодотворного сотрудничества было предложено рассмотреть вопрос об открытии при издательстве «Скифы» филиала Вольфилы в Берлине. Собрание поздравило Иванова-Разумника, Есенина с выходом их произведений в Германии. В привязке к этим изданиям возникла идея направить Есенина в командировку в Берлин с целью проработки вопросов новых изданий в «Скифах», открытия филиала «Вольфилы».
30 сентября 1921 года, т. е. на следующий день после приема в ассоциацию, руководство Вольфилы выдало Есенину командировочное удостоверение для поездки за границу: «Командировочное удостоверение № 112. Настоящее удостоверение выдано Советом Вольно-Философской Ассоциации члену-сотруднику поэту Сергею Александровичу Есенину в том, что он, согласно пункту Г параграфа 4 Устава Ассоциации, утвержденного Наркомпросом 10 октября 1919 года, командируется на трехмесячный срок за границу с целью организации, при учрежденном в Берлине Отделе, Ассоциации Русско-Германского союза поэтов, родственных по направлению деятельности Вольфиле» (Солнцева Н. М. Китежский павлин. - М., «Скифы», 1992, стр. 174). По неизвестным причинам поездка не состоялась.
Участие Есенина в заседаниях «Вольфилы», слушания докладов, беседы, дискуссии с философами оказали на его миросозерцание особое влияние в познании сути явлений мира природы, человеческого существования, божественного откровения. Пророческая, философская направленность его творчества отчетливо отразилась в поэмах «Певущий зов», «Цветы», «Черный человек». В поэме «Цветы», которую поэт назвал «философской вещью», он развивает мысль о таинственной человеческой духовности растений:
А люди разве не цветы?
О милая, почувствуй ты,
Здесь не пустынные слова.
Как стебель тулово качая,
А эта разве голова
Тебе не роза золотая?
В строке «А люди разве не цветы?» содержится явно философский посыл. Такое уподобление занимало многих мыслителей. У Френсиса Бэкона «человек - это растение, которое перевернуто вверх ногами». Эти слова восходят к замечанию Платона: «Человек - это растение, которое растет от неба». В стихотворении поэт восклицает: Как не любить мне вас, цветы?/Я с вами выпил бы на «ты», и конкретно называет: левкои, резеду, колокольчик, васильки, розу, цветы рябины. При этом уточняет: «Я не люблю цветы с кустов.../Я только тот люблю цветок,/Который врос корнями в землю,/Его люблю я и приемлю,/Как сереный наш василек. «Цветы»... Это философская вещь, - писал Есенин Петру Чагину, - Ее нужно читать так: выпить немного, подумать о звездах, о том, что ты такое в пространстве и т. д., тогда она будет понятна» (т. 6, стр. 171). В октябре 1925 года, за два месяца до кончины, как бы прощаясь с земной жизнью, Есенин создаст шедевр:
Цветы мне говорят - прощай,
Головками склоняясь ниже,
Что я навеки не увижу
Ее лицо и отчий край.
Завершает стих обращенной к нам надеждой, что «быть может, вспомнят обо мне/ Как о цветке неповторимом».
В стихах Есенина, если по ним не «бездумно скользить», можно найти множество философских вещей. Для него «жизнь» есть «обман с чарующей тоскою», поэтому - «Жить нужно легче, жить нужно проще,/ Все принимая, что есть на свете». Поэт-философ поведал нам о жизненном и духовном пути русской души:
И потому, что я постиг
Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо,-
Я говорю на каждый миг,
Что все на свете повторимо.
В «Певущем зове» он «просит нас постигать и мерить», поскольку: «Лицом к лицу лица не увидать./ Большое видится на расстоянье»; «У всего своя походка есть: Что приятно уху, что - для глаза»; «Помирись лишь в сердце со врагом / И тебя блаженством ошафранит»; «Коль нет цветов среди зимы,/Так и грустить о них не надо»; «Города создаются руками,/Как поступками - слава и честь»; «Если душу вылюбить до дна,/Сердце станет глыбой золотою...»; «Все пройдет, как с белых яблонь дым...»; «Так мало пройдено дорог,/Так много сделано ошибок»; «Предназначенное расставанье/Обещает встречу впереди»...
«Вольфила» просуществовала недолго, 4 сентября 1924 года была закрыта. Имущество ассоциации передано Всероссийскому союзу писателей. Но заложенные в ней цели исследования философских вопросов культуры, свободного творчества продолжали интересовать общественность. 7 августа 2012 года в Москве было официально объявлено и «возрождении» «Вольной философской ассоциации» в качестве научно-просветительского центра «Вольное философского общество». Председателем «возрожденной» организации стал профессор, академик РАЕН Георгий Борисович Дергачев.
Благодаря участию в ассоциации известность творчества Есенина, имажинистов перемахнула границу Советской России. Есенинские сборники стихов стали распространяться в Европе. На одном из заседаний «Вольфилы» ему передали номер берлинской газеты «Голос России» (№ 268, 28 ноября 1920 г.), которая опубликовала рекламное объявление со списком книг издательства «Скифы» и основных городов, где эти книги продаются: «Поэзия и литературная критика: Андерей Белый. Христос Воскресе (поэма); Сергей Есенин. Товарищ, Инония; Р. Иванов-Разумник. Россия и Инония. (6 марок). Сергей Есенин. Пришествие, Октоих. Преображение (поэмы). Триптих; цена 3 марки. Клюев. Песнь солнценосца (стихотворение). (цена 3 марки). Книги продаются: У главного представителя, книжный магазин «Москва» в Берлине, в Париже, в Лондоне, в Праге, Вене, в Белграде, в Риге, в Нью-Йорке, в Константинополе, в Риме».
С тех пор прошло более ста лет. Есенин стал для нас великим певцом земли русской. Отсюда желание заново, пристально проследить его творческий путь, животрепещущий интерес к его личности, к отдельным фактам жизни. Есенин сумел в образной поэтической форме выразить сокровенную суть русского человека – «нежность грустную русской души».
Евгений Гришин, журналист, защитивший дипломную работу «Есенин в газете» на факультете журналистики Ленинградского университета в 1969 г.
Жизнь - обман с чарующей тоскою,
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена
Обратись лицом к седому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе.
В бурном семнадцатом году из-под его пера одно за другим появляются стихотворения и поэмы, в которых он восторгается народной победой, верит в наступление «рая» на земле. Но отношение к революции пронизано его своеобразным религиозным человеколюбием. Взрыв народного гнева, революционное насилие ему хочется как-то смягчить, заключить в оболочку таких образов, с какими ассоциируются умиротворение, утешение, любовь. Отсюда обращение к библейской символике: «слугам Боговым», «милостнику Миколе», «кроткому Спасу», «младенцу Христу», «новому Назарету», «Божьей Матери». Особенно характерно в этом смысле стихотворение «Отчарь». «Здравствуй, обновленный Отчать мой, мужик!» - восклицает Есенин, рисуя картину всеобщего умиротворения, мужицкого благоденствия: «Всех зовешь ты на пир,/Тепля клич, как свечу,/Прижимаешь к плечу/Нецелованный мир». Поэт призывает не к борьбе за «народное счастье» или власть советов, а «к миру всего мира». Для него все люди «братья», ему не «нужен бесстрашный кровожадный витязь», ибо «все мы – яблоки и вишни голубого сада», «всем хватит и тепла и света!», - утверждает он в «Певущем зове», и шлет проклятие английскому империализму, который втянул Россию в войну союзного блока Антанты против Германии: «Сгинь, ты английское юдо,/Расплещися по морям!/Наше северное чудо/Не понять твоим сынам!».
Сегодня, спустя более столетия после первой мировой войны и революций, понимаешь всю правоту гуманизма и мудрость Есенина, поражаешься его пророческому «зову»:
Кто-то учит нас и просит
Постигать и мерить.
Не губить пришли мы в мире,
А любить и верить!
Философ П. И.Симуш, исследуя творчество и миропонимание Есенина, считает, что «в откровении «Певущего зова» Есенин предстает перед нами Избранником Провидения… Он был одарен способностью необыкновенно живого воображения, способностью говорить языком библейских пророков. Будучи пророком-мыслителем, Есенин смог предложить свою философию понимания многообразия жизни. Но ее одолел в ХХ в. воинствующий материализм и атеизм, определивший практику большевизма. В ХХ1 в. зазвучит «Певущий зов» - увертюра есенинской эпохи» (Симуш П. И. Поэтическая мудрость С. А. Есенина. – М.: ИФ РАН, 2008, стр. 3, 138).
Поэзия Есенина революционных 1917-1918 гг. – яркие свидетельские показания, запечатлевшие во всех оттенках радость, смятение, тревогу, торжество победы крестьянской души на величайшем переломе российской и всемирной истории. Не оглядываясь ни на чьи тогдашние образцы и рекомендации, Есенин пел только по зову сердца, которое билось в унисон народному. И потому его поэзия стала незаменимым и неповторимым памятником эпохи. «Деревня, захватившая все и безмерно нищая, с пианино и без портков, взявшая в крепкий кулак свободу, и не ведающая, что с ней, собственно, делать, деревня революции – откроется потомкам не по статьям газет, не по хронике летописца, а по лохматым стихам Есенина», справедливо замечает И. Эренбург («Портреты современных поэтов». – М., «Первина, 1923, стр. 42). Есенин приветствовал революцию, жаждал преображения родины, которую бесконечно любил. Но он не принял ее классового, насильственного характера, ее крови. Призывал «постигать и мерить» ход революционных преобразований, избегать крайностей, противопоставив беспощадной братоубийственной борьбе мистическую теорию братства людей, град «Инонию».
Произведения поэта того периода интересны не только с точки зрения восприятия новой революционной действительности, но и новаторского вклада в развитие русского литературного языка, расширения и обогащения образности. Есенин находился в постоянном поиске глубинных органических связей поэзии, образной системы с многовековым народным, нравственным и художественным опытом. Об этом наглядно свидетельствует его статья «Отчее слово» («Знамя труда», 1918, 5 апреля, № 172), в подзаголовке которой указано: «По поводу романа Андрея Белого «Котик Летаев». Это уточнение не случайно. В статье он не столько анализирует роман, сколько излагает собственные мысли о жизни слова и образа в поэтической речи: «Речь наша есть песок, в котором затерялась маленькая жемчужина – «отворись»… Истинный художник не отобразитель и не проповедник каких-либо определенных в нас чувств, он есть ловец, - полагает Есенин. - Слово изначала было тем ковшом, которым из ничего черпают живую воду. Возглас «Да будет!» повесил на этой воде небо и землю, и мы, созданные по подобию, рожденные, чтобы найти ту дверь, откуда звенит труба, предопределены, чтобы выловить ее «отворись» (5, 161-162)
Роман «Котик Летаев» Есенин оценивает как «гениальнейшее произведение нашего времени», потому что Белый «зачерпнул словом то самое, о чем мы мыслили только тенями мыслей», протянул «слова от тверди к вселенной». Размышляя о поэтическом слове, утверждает: «В мире важен безначальный язык, потому что у прозревших слово есть постижение огня над ним… Слово, прорывающее подпокрышку нашего разума, безначально. Оно не вписывается в строку, не опускается под тире, оно невидимо присутствует. Уму, не сгибающему себя в дугу, надо учиться понимать это присутствие, ибо ворота в его рай узки, как игольное ухо, только совершенные могут легко пройти в них». Далее цитирует Пушкина – «Слова поэта уже суть дела его… В этом вся цель завоеваний наших духовных ценностей. И только смелые, только сильные, которые не боятся никакого дерзания, найдут то «отворись» (там же).
Внимательно читая статью, поражаешься, как глубоко образован был Есенин в свои 22 года, постоянно читал, учится, выискивая подтверждения своим мыслям в творениях выдающихся писателей, мудрецов, в древних мифах, былинах, сказаниях. В «Отчем слове» он ссылается на произведения Руссо, Гете, немецкого поэта Иоганна Гебеля, Пушкина, Жуковского; библейские книги Бытие, Левит, Евангелие от Иоанна, Откровения святого Иоанна Богослова, Новый завет, «Христианскую топографию» Кузьмы Индикоплова, преподобного Макария Желтоводского. Некоторые идеи и мысли, высказанные в «Отчем слове», он разовьет позднее в статьях «Ключи Марии», «Быт и искусство».
В статье «Ключи Марии», изданной МТАХС, выражены важнейшие представления Есенина о путях и целях русской литературы, о сближении искусства с жизнью и бытом народа, окружающей природой, «существе словестного творчества», о «тайне мироздания» и «задачах человека», о социализме, пролеткульте, «строительстве пролетарской культуры», значении и тайнах орнамента в поэзии и обиходной жизни. Уже зачин статьи настраивает читателя на серьезные размышления: «Орнамент – это музыка. Ряды его линий в чудеснейших и весьма тонких распределениях похожи на мелодию какой-то одной вечной песни перед мирозданием. Его образы и фигуры – какое-то одно непрерывное богослужение живущих во всякий час и на всяком месте. Но никто так прекрасно не слился с ним, как наша древняя Русь, где почти каждая вещь через каждый свои звук говорит нам знаками о том, что здесь мы только в пути, что здесь мы только «избяной обоз», что где-то вдали, подо льдом наших мускульных ощущений, поет нам райская сирена и что за шквалом наших земных событий недалек уже берег»» (ППС, 1997, т. 5, 186).
Подчеркивая значение орнамента в «хозяйственно-обиходной жизни», «в сердце нашего народного творчества», указывает: «Он был, остался и живет тем самым прекрасным полотенцем, изображающим через шелк и канву то символическое древо, которое означает «семью»… Это древо родилось в эпоху пастушеского быта. В древности никто не располагал временем так свободно, как пастухи. Они были первые мыслители и поэты… Они увидели через листья своих ногтей, через пальцы ветвей, через сучья рук и через ствол – туловища с ногами, - обозначающими коренья, что мы есть чада древа, семья того вселенского дуба под которым Авраам встречает Святую Троицу. На происхождение человека от древа указывает и наша былина «о хоробром Егории»:
У них волосы – трава,
Телеса – кора древесная.» (там же, 189-190).
Есенин считал, что единство мира – в его всеобщей одушевленности. Люди, животные, растения, предметы – дети единой матери природы, а человек – «чаша космических обособленностей». В нем соединены растительное, животное и космическое начала: «Разбираясь в узорах нашей мифологической эпики, мы находим целый ряд указаний на то, что человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей. В «Голубиной книге» так и сказано:
У нас помыслы от облак Божиих…
Дух от ветра…
Глаза от солнца…
Кровь от черного моря…
Кости от камней…
Тело от сырой земли…(там же, с. 195).
Потому-то в есенинских поэмах 1917-1918 годов образ человека-исполина – космических масштабов. Россияне для Есенина в этот революционный период – «Ловцы вселенной, неводом зари зачерпнувшие небо». Сам поэт «рукою упругою готов повернуть весь мир», «коленом придавить экватор, Пополам нашу землю-матерь разломить, как златой калач» И вот:
Листьями звезды льются
В реки на наших полях.
Да здравствует революция
На земле и на небесах!
Символ космоса в его произведениях – крестьянская изба, живое существо: «изба-старуха челюстью порога жует пахучий мякиш тишины». По ее образу и подобию строится изба на небе, «райский терем» - жилище Бога: «Красный угол, например, в избе есть уподобление заре, потолок – небесному своду, а матица – Млечному пути». Дорогой изба связывается с другими домами и превращается в деревню, земную и небесную – «рай», деревня – в «Голубую Русь», в есенинскую вселенную, опоясанную Млечным Путем. «Все наши коньки на крышах, петухи на ставнях, голуби на князьке крыльца, цветы на постельном и тельном белье вместе с полотенцами носят не простой характер узорочья, это великая значная эпопея исходу мира и назначению человека… Известно, что петух встает вместе с солнцем, он вечный вестник его восхода, и крестьянин не напрасно посадил его на ставню, здесь скрыт глубокий смысл его отношения и восприятия солнца. Он говорит всем проходящим мимо избы его через этот символ, что «здесь живет человек, исполняющий долг жизни по солнцу…». Голубь на князьке крыльца есть знак осенения кротостью… Размахивая крыльями, он как бы хочет влететь в душу того, кто опустил свою стопу на ступень храма-избы, совершающего литургию миру и человеку, и как бы хочет сказать: Преисполнясь мною, ты постигнешь тайну дома сего» (там же, стр. 191-192).
Эти «избяные заповеди» проявляются во многих есенинских стихах: «Под красным вязом крыльцо и двор,/Луна над крышей как злат бугор./На синих окнах накапан лик:/Бредет по туче седой Старик./Он смуглой горстью меж тихих древ/Бросает звезды – озимый сев/ Взрастает нива, и зерна душ/Со звоном неба спадает в глушь./И слышал дух мой про край холмов,/Где есть рожденье в посеве слов».
Есенин преклонялся перед красотой природы, растительного мира. Крестьянин по происхождению и воспитанию, он с раннего детства был слитен с растительным и животным миром: «Родился я с песнями в травном одеяле./Зори меня вешние в радугу свивали». Это отразилось в есенинской трактовке человека, поэтическом творчестве: «Обоготворение сил природы, выписанное лицо ветра именем Стрибога или Борея в мифологиях земного шара есть ничто иное, как творческая ориентация наших предков в царстве космических тайн» (там же, стр. 199). Он видит людей в облике разновидностей флоры растения, дерева, куста, травинки, цветка: «А люди разве не цветы?/О милая, почувствуй ты,/Здесь не пустынные слова./Как стебель тулово качая,/А эта разве голова/Тебе не роза золотая?». В «Певущем зове» пишет: «Все мы – яблони и вишни/Голубого сада./Все мы – гроздья винограда/Золотого лета». В стихотворениях: «Сам себе казался я таким же кленом,/Только не опавшим, а вовсю зеленым»; «Ты, моя ходячая березка,/Создана для многих и меня». Даже ветер из бессловесного существа превращается у него в человека тонких чувств и качеств: «Кого-то нет, и тонкогубый ветер/О ком-то шепчет, сгинувшим в ночи»; «Только ветер резвый, озорник такой,/Запоет разлуку вместо упокой». «Хлесткий ветер свищет под крутым забором, прячется в траву». Затем и вовсе, набирая силу, становится хулиганом под стать поэту определенного периода: «Плюйся ветер охапками листьев,-/Я такой же, как ты, хулиган».
В «Ключах Марии» Есенин создает собственную художественно-философскую систему творчества, образности, унаследованную от народа: «Существо творчества в образах разделяется так же, как существо человека, на три вида – душа, плоть и разум. Образ от плоти можно назвать заставочным, образ от духа корабельным и третий образ от разума ангелическим. Образ заставочный есть, так же как и метафора, уподобление одного предмета другому или крещение воздуха именами близких нам предметов. Солнце – колесо, телец, заяц, белка… Звезды – гвозди, зерна, караси, ласточки… Корабельный образ есть уловление в каком-либо предмете, явлении или существе струения, где заставочный образ плывет, как ладья по воде… Ангелический образ есть сотворение или пробитие из данной заставки и корабельного образа какого-нибудь окна, где струение являет из лика один или несколько новых ликов… На этом образе построены почти все мифы от дней египетского быка в небе вплоть до нашей языческой религии, где ветры, стрибожи внуци, «веют с моря стрелами», он пронзает устремления почти всех народов в их лучших произведениях, как «Илиада», Эдда, Калевала, «Слово о полку Игореве», Веды, Библия и др.» (там же, стр. 205-206).
Три указанных поэтических образа он считал главными в устном художественном творчестве и ставил себе в заслугу то, что «первым развил их и положил основным камнем в своих стихах». Уже в «Радунице» Есенин определился как художник образа, идущего из глубины веков устных преданий, былин и мифов русского народа. В статье он сетует, что «современное поколение не имеет представления о тайне этих образов» и дает резко отрицательную оценку нынешнему словесному творчеству: «В русской литературе за последнее время произошло невероятнейшее отупение… Художники наши уже несколько десятков лет подряд живут совершенно без всякой внутренней грамотности. Они стали какими-то ювелирами, рисовальщиками и миниатюристами словесной мертвенности» (там же, стр. 206).
Кажется, это написано не в 1918 году, а сегодня. Чрезвычайно интересны мысли Есенина о поэтах-современниках и литературных направлениях. Он критикует Клюева за «стилизацию» и «безжизненность» образа, построенного «на заставках стертого революцией быта». Этот образ «есть тело покойника в нашей горнице обновленной души и потому должен быть предан земле…» (там же,стр. 211). Клеймит позором «крикливый» футуризм Маяковского и Бурлюка: «Голос его (футуризма) гнойного разложения прозвучал еще при самом таинстве рождения урода… Бессилие футуризма выразилось главным образом в том, что, повернув сосну корнями вверх и посадив на сук ей ворону, он не сумел дать жизнь этой сосне без подставок». Дает нелестную оценку «пролеткультам»: «Буря наших дней должна устремить и нас от сдвига наземного к сдвигу космоса. Мы считаем преступлением устремляться глазами только в одно пространство чрева… Мы должны кричать, что все эти пролеткульты есть те же самые по старому образцу розги человеческого творчества. Мы должны вырвать из их звериных рук это маленькое тельце нашей новой эры, пока они не засекли ее… Человеческая душа слишком сложна для того, чтоб заковать ее в определенный круг звуков какой-нибудь одной жизненной мелодии или сонаты. Во всяком круге она шумит, как мельничная вода, просасывая плотину, и горе тем, которые ее запружают, ибо, вырвавшись бешеным потоком, она первыми сметет их в прах на пути своем. Так на этом пути она смела монархизм, так рассосала круги классицизма, декаданса, импрессионизма и футуризма…» (там же, с. 208, 211).
Есенин не видит разницы между пролеткультовским и марксистским пониманием природы искусства: «Средства напечатания образа грамотой старого обихода должны умереть вообще. Они должны или высидеть на яйцах своих слов птенцов, или кануть отзвеневшим потоком в море Леты. Вот потому-то нам так и противны занесенные руки марксистской опеки в идеологии сущности искусства. Она строит руками рабочих памятник Марксу, а крестьяне хотят поставить его корове… Жизнь наша бежит вихревым ураганом, мы не боимся их преград, ибо вихрь, затаенный в самой природе, тоже задвигался нашим глазам» (там же, стр. 212). Утверждая свободу творчества, он отрицает классовость культуры, противопоставляя ей общечеловеческое сознание: «То, что сейчас является нашим глазам в строительстве пролетарской культуры, мы называем: «Ной выпускает ворона». Мы знаем, что крылья ворона тяжелы, путь его недалек, он упадет… Масличная ветвь будет принесена только голубем – образом, крылья которого спаяны верой человека не от классового сознания, а от осознания обстающего его храма вечности» (стр. 213).
Критикуя футуристов, пролеткультовских писателей за неспособность создать что-либо подлинное в искусстве, Есенин приводит им в пример настоящее творчество А. Белого, а также «истинно прекрасного народного поэта Сергея Клычкова, говорящего нам, что
Уж несется предзорная конница,
Утоновши в тумане по грудь,
И березки прощаются, клонятся,
Словно в дальний собралися путь.
Он первый увидел, что земля поехала, он видит, что эта предзорная конница увозит ее к новым берегам…» (там же, стр. 212).
В своих размышлениях о «строительстве пролетарской культуры», «тайнах мироздания» Есенин стремится заглянуть в завтрашний день человечества: «Будущее искусство расцветет в своих возможностях достижений как некий вселенский вестроград, где люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм, или рай, ибо рай в мужицком творчестве так и представлялся, где нет податей за пашни, где «избы новые, кипарисовым тесом крытые», где дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою брагой». И далее пророческое видение: «Пространство будет побеждено, и в новый творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства… Всюду будут расставлены вехи для безопасного плавания, и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности» (там же, с. 202-203). Но для достижения намеченных планов, подчеркивает поэт, «перед нами лежит огромнейшая внутренняя работа».
По воспоминаниям современников, статью «Ключи Марии» Есенин считал самым удачным и важным произведением в прозе. «Из всех бесед, которые у меня были с ним в то время, из настойчивых напоминаний – «Прочитай «Ключи Марии» - у меня сложилось твердое мнение, что эту книгу он любил и считал для себя важной, - отмечает Городецкий. – Такой она и останется в литературном наследстве Есенина. Она далась ему не без труда» (ЕГС, 259). По мнению Грузинова, сам поэт считал «Ключи Марии» теоретической работой. После ее выхода в свет «он спрашивает: хорошо ли написана им теория искусства? Нравятся ли мне «Ключи Марии?». Имажинист В. Шершеневич разглядел в этой работе «философию имажинизма, то миропонимание новой школы, которое упорно не хотят заметить враги нового искусства… Отмежевавшись от беспочвенного машинизма русского и итальянского футуризма, Есенин создает новый образ современной идеологии» (журн. «Знамя», М., 1920, № 2(4), май). Устинов полагает, что «в «Ключах Марии» Есенин раскрыл все секреты своей поэтической лаборатории, и когда он прочитал мне рукопись, я начал уговаривать его, чтобы он не печатал ее.
- Почему?
- Как почему? Да ты тут выдаешь все свои тайны!
- Ну так что же? Пусть! Я ничего не скрываю и никого не боюсь. Пусть кто хочет пишет так же, как и я. Я думаю, что это не будет плохо…» (Г. Устинов. Годы восхода и заката. В сб. «Памяти Есенина». – М., 1926).
. В Пятигорске Есенин посетил «Домик Лермонтова», место дуэли поэта у подножия горы Машук. Из скромного домика открывался чудесный вид на горы. Есенин молча, долго, задумчиво стоял на веранде, вдыхая свежий горный воздух, запах цветов, черешен. В голове неслися «роем думы» «о них, ушедших и великих»; выплыли лермонтовские пророческие строки «Предсказания»:
Настанет год. России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь - и поймеш,
Зачем в его руке булатный нож...
Как разумом объяснить это удивительное пророчество, сделанное шестнадцатилетним поэтом в 1830 году. Спустя столетие, точность нарисованной им картины развития событий в России поражает: «царей корона» пала на глазах Есенина в Царском селе; смерть, кровь, голод описаны им в поэме «Кобыльи корабли»; в «мощном человеке» угадывались Ленин, Сталин, Троцкий. Но что скрывалось за грозным прорицанием: зачем в руке булатный нож?.. Размышления о судьбах любимой Руси постоянно «давили череп» поэту. В «Письме к женщине» он признается:
Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий...
Особый интерес Есенин проявлял к деятельности Иванова-Разумника по объединению русской интеллигенции на платформе Вольной философской ассоциации (Вольфила). Первые шаги по ее созданию были сделаны в 1919 г. при поддержке членов редакционной коллегии альманаха «Скифы»: А. Белого, А. Блока, С. Мстиславского, К. Петрова-Водкина, А. Штейнберга, Есенин присутствовал на заседаниях редколлегии, обсуждавших вопросы формирования Вольфилы. Целью были названы исследования и пропаганда философских вопросов культуры, свободного творчества, осмысление русской революции. В «Объялении о создании Вольфилы» говорится: «Философская» она, ибо стремится охватить и осознать все многообразие устремленной современной культуры к грядущему. «Вольная» ибо вмещает в свой кругозор философию не только ученого трактата, но и ф-ию афоризма, стихотворения, исповеди - всю ту, часто невысказанную, философию культуры, которая заложена в каждом акте конкретного культурного осуществления. Наконец, «ассоциация» она (не «ученое общество»), ибо ее задания: организационное сплочение всех тех, кто ищет такой «вольной» философской работы и общения, снимающего грань между лектором и аудиторией» (жур. «Жизнь», 1922, № 1).
Первое учредительное собрание Вольфилы состоялась в квартире у Иванова-Разумника в Царском селе: «Присутствовали Блок, Петров-Водкин, представитель пластических искусств в предполагаемом совете, - вспоминал философ, член Московского отделения Вольфилы Антон Штейнберг. - По настоянию Константина Александровича Эрберга присутствовал и молодой литератруный критик Борис Кушнер, главным отличием которого от всех нас было то, что он был членом коммунистической партии. В этом проявлялась широта натуры Эрберга, хотя некоторые и считали его как бы «человеком в футляре». Кушнер ничем не помешал, наоборот даже помог тем, что дал возможность Блоку объяснить свою непричастность к большевикам... Все согласились, что проект устава, предложенный мною, приемлем, и сосредоточились на том, чтобы провести и его в жизнь. А это значило - получить утверждение в Москве в Наркомпросе, т. е. у Луначарского» (А. Штейнберг. Друзья моих ранних лет. - «Синтаксис», Париж, 1991, стр. 34).
Получить разрешение на создание ассоциации в Наркомпросе помогал Всеволод Эмильевич Мейерхольд, «который явился к Луначарскому и по телефону сообщил нам, что Вольфила утверждена. Луначарский любил новизну и в особенности все, что напоминало историю других революций. О нас он сказал: «Эти люди напоминают мне общество филантропов Великой Французской революции, которые не были ни жирондистами, ни монтаньярами, они были философами и любили человечество. Вот и у нас будет тоже такая группа. Пускай они по-своему проявляют свою любовь к человечеству - революции это не повредит» (там же, стр. 35). Устав ассоциации был утвержден коллегией Наркомпроса РСФСР 10 октября 1919 года. Среди членов-учредителей «Вольфилы» были А. Блок, А. Белый, Л. Карсавин, Н. Лосский, В. Мейерхольд, С. Мстиславский, К.Петров-Водкин, А. Штейнберг, К. Эрберг. В 1919-1921 гг. председателем ассоциации был А. Белый, с 1921 г. - Р. Иванов-Разумник. Имелись отделения ассоциации в Москве (в 1920-1921 годах), Берлине (в 1921-1923 годах). Вольфила сотрудничала с московской организацией Вольная Академия Духовной Культуры (1918-1922), членами которой были философы, критики Б. Вышеславцев, Н. Бердяев, Г. Шпет, М. Гершензон, Ф. Степун.
Культурно-просветительская деятельность Вольфилы, особенно творчество ее учредителей Белого, Блока, Иванова-Разумника были близки Есенину в поэтическом и духовном смысле. Не занимаясь философией в традиционном ее понимании, он всю жизнь философски постигал смысл назначения человека, Родины, мерил найденные откровения по-своему. Как поэт обладал глубинной поэтической мудростью. «Разгадать Есенина как пророка и философа - означает прежде всего понять смысл многих его строф, по которым мы порой бездумно скользим, - считает философ П. И. Симуш. - Поэт-философ и пророк поведал людям о жизненном и духовном пути русской души. Его религиозное откровение истинной жизни мы можем воспринять вновь... В Сергее Есенине наиболее полно выразилось и единство Божественного естества с человеческим естеством, верховного и единичного разума. Слово явилось в образе человека, «Божьей дудки» (Симуш П. И. Поэтическая мудрость С. А. Есенина, стр. 6-7).
Вопрос о назначении жизни серьезно заинтересовал Есенина еще в юности: «В жизни должно быть искание и стремление, без них смерть и разложение... Не избегай сойти с высоты, ибо не почувствуешь низа и не будешь о нем иметь представления, - пишет он в апреле 1913 г. Панфилову. - Только можно понимать человека, разбирая его жизнь и входя в его положение. Все люди - одна душа... Живое слово пробудит заснувшую душу, дасть почувствовать ей ее ничтожество, и проснется она... пойдет смело к правде, добру и свободе» (СЕЖ, стр. 30). В работе «Ключи Марии» (1918) он излагает концепцию назначения человека в свете микрокосмоса, человека, имеющего тройственный состав: плоть, душу, разум, или дух.
О смысле жизни, поэтического творчества Есенин много размышлял в беседах с членами общества «Скифы», на заседаниях Вольфилы, особенно в разговорах с Белым, Блоком, К. Петровым-Водкиным. Иванов-Разумник 16 февраля 1918 г.писал А. Белому: «Постоянно приходится встречаться и чувствовать духовную связь свою с самыми разными людьми: Блок и Лундберг, Есенин и Сюннерберг, Чапыгин и (судя по стихам и письмам) Клюев - люди разных кругов, разных вер, разных верований» (Есенин и его окружение). Упомянутый Сюннерберг Константин Александрович (1871-1942) - поэт, философ, теоретик искусства в литературных кругах был известен под фамилией Эрберг. Поэт-символист входил в группу «Мир искусства», опубликовал сборник стихов «Плен», трактат «Цель творчества. Опыты по теории творчества и эстетике» - один из членов-учредителей Вольфилы. Есенин познакомился с ним на заседании редакции журнала «Наш путь» 30 января 1918 г. в помещении газеты «Знамя труда»: «30 января 1918 г. В редакции «Знамени труда» (матерьял для первой книжки «Нашего пути»), - записал в дневнике Блок. - Иванов-Разумник, Есенин, Чапыгин, Сюннерберг, Авраамов, М. Спиридонова - заглянула в дверь. - Стихотворение «Скифы»...» (ВСЕ, стр. 181). Стихи Эрберга были напечатаны в журнале «Наш путь» (1918, № 2), в котором публиковалась есенинская поэма «Инония». Сюнненберг (Эрберг) - заметная фигура в истории культуры Серебряного века, один из руководителей Института живого слова (1918-1924).
Научную и учебную работу в рамках ассоциации вели «закрытые курсы», кружки (позднее отделы): философского символизма (руководитель - Белый), философии творчества (Эрберг), философии культуры (Иванов-Разумник), творчество слова (О. Форш), философии математики (А. Чебышев-Дмитриев). Первое публичное заседание Вольфилы состоялось в конце октября 1919 г. в помещении издательства «Колос», которое выпустило собрание сочинений Петра Лаврова, печатало произведения Иванова-Разумника: «Помещение было очень небольшое, стульев было тоже недостаточно... Все таки человек сорок-пятьдесят явились. Среди них Дмитрий Сергеевич Мережковский, которого никто не приглашал и не звал, - пишет А. Штейнберг. - Пришли литераторы, студенты и студентки, т. к. в университете каким-то образом стало известно о нашем философском содружестве и докладе Блока» (там же, стр. 45).
Публику привлек на это первое открытое собрание Вольфилы доклад Блока под названием «Крушение гуманизма». Суть его сводилась к тому, что русская революция есть явление не случайное и даже не историческое событие только России - это явление всемирно-историческое: «Ценности европейского образования изжиты, идеи, принимаемые как аксиомы, - висят в воздухе... Смелые мыслители провидели наступление сумерек в европейской литературе, - передает смысл блоковского выступления А. Штейнберг. - Надо прибавить, что книга Шпенглера «Закат Европы» тогда еще не появилась. Блок говорил в чисто русской традиции предвидения конца европейской цивилизации» (там же).
Культурная общественность в Петербурге стала называть «вольфильцев» - «крушителями». Живейший интерес публики к первому открытому заседанию вдохновил «вольфильцев» провести второе заседание под названием «Напрасный подвиг» (может ли быть подвиг напрасным?), посвященное годовщине восстания Декабристов: «К величайшему нашему удивлению, уже за полчаса до начала собрания весь зал не только был сплошь заполнен, но была сломана и дверь в кабинет издателя, находившийся за этим залом. Толпы народа стояли на лестнице, все хотели услышать следующий доклад «этих крушителей», как говорили в толпе, помня, очевидно, доклад Блока «Крушение гуманизма», - описывает ситуацию Штейнберг. - Народ шел даже с самых отдаленных рабочих окраин, чуть ли не с Путиловского завода ... С тех пор так и повелось, что не было воскресенья без публичного заседания Вольной философской ассоциации. Это явилось вполне неожиданно и наложило на нас особое бремя обязанности. Мы вдруг обнаружили, что мы нужны людям Петербурга, мы - теоретики, совершенно лишенные каких-либо практических средств к действию» (там же, стр. 46-47).
Штейнберг Антон (Аарон) Захарович (1891-1975) читал курс философии в Петроградском институте, активно участвовал в организации публичных лекций, закрытых семинаров Вольфилы. В мемуарах он описывает наиболее удачные, многолюдные собрания ассоциации, посвященные 50-летию со дня смерти Герцена «С того берега», дню рождения Платона (Флорентийская академия времен Возрождения ежегодно отмечала его день рождения 7 ноября, вольфильцы эзоповским языком приурочили эту дату к годовщине Октябрьской революции 7 ноября 1920 г.); 300-летию появления «Солнечного града» - утопии Т. Кампанеллы, столетию со дня рождения Петра Лаврова; философии Соловьева, Ницше, Толстому. Штейнберг читал доклад о «системе свободы Ф. М. Достоевского».
На литературных вечерах Вольфилы читали стихи Ахматова, Клюев: «Для всех наших друзей, которых Клюев разрешил позвать на полуоткрытое собрание, на котором он согласился читать свои произведения, навсегда останется в памяти его глубоко, глубоко захватывающий и дикий, какой-то почти нечеловеческий голос,- полагает Штейнберг. - Потом он делился с нами своими воспоминаниями, расспрашивал нас... А как он любил и боялся за своего Сереженьку Есенина! Я как раз тогда вернулся из Москвы и привез Клюеву привет от Есенина. Узнав, что я виделся с Сереженькой, Клюев прямо-таки набросился на меня после чтения: «Верно ли, что Сереженька хулиганит, сбился с пути, что, как баба, продает поэзию?» Есенин действительно пьянствовал... Когда Клюев услышал от меня подтверждение слухов о Есенине, хоть и в смягченном виде, он только и мог, что воскликнуть своим необычным голосом, каким читал стихи из «Львинного хлеба» - «Ох, Сереженька,Сереженька, подумать только, Рязанской земли человек, такой хорошей земли!». Клюев смахнул слезу со щеки - он оплакивал Есенина еще при жизни. Так это и осталось у меня в памяти. Когда говорят о народной поэзии Есенина, я вспоминаю: «Рязанской земли человек!» (там же, стр. 83-84).
Неизмеримо скорбным событием для «вольфильцев» стала смерть Блока. В память о выдающемся поэте они провели специальное собрание, «главным образом для родственников и близких покойного, - уточняет Штейнберг. - Мать покойного, Александра Андреевна, присутствовала тоже, как и его тетя, Марья Андреевна, которую я называл важной, так как она оберегала и верила в талант Саши, когда тот был еще совсем маленьким. Она осталась незамужней и была для Блока второй матерью. Присутствовала, конечно, формально считавшаяся женою Блока, Любовь Дмитриевна, урожденная Менделеева, и ее брат Менделеев. Были и другие, увековеченные в стихах Блока, например Любовь Александровна Дельмас, актриса... Говорить было трудно. Белый начал с того, что провозгласил Блока национальным поэтом России... В подробном анализе он показал, что эволюция его поэзии выявляется с каждым новым томом его стихов, начиная с «Прекрасной Дамы», где преобладает голубой, небесный, лазурный цвет, через «снежную Маску» - снег белый, и так до конца... По просьбе матери и тети Блока я тоже сказал несколько слов. Александра Андреевна попросила: «Саша вас так любил, скажите несколько слов»... Все это дало мне храбрость, и с трудом сдерживая слезы, я начал: «Поэт умер, да здравствует поэт!» (там же, стр. 53-54).
На заседании членов совета Вольфилы» Андрей Белый заповедовал всем записывать каждую мелочь, каждое слово, связанное с кончиной Блока. Эти записки, по его словам, будут изучать через сто лет, так же как документы о смерти Пушкина. Он предложил организовать заседание «Вольфилы» в память о Блоке в Москве. Об этом его как председателя ассоциации просили многие московские поэты, литераторы, художники.
26 сентября 1921 года в Политехническом музее Москвы состоялся литературный вечер Вольфилы «Скифы о Блоке». Есенин присутствовал на этом собрании, должен был выступать с сообщением о своих встречах с Блоком, читать стихи. Но, как вспоминал Штейнберг, обстановка в аудитории была неприятной, даже угрожающей, что помешало Есенину выступить: «В Москве мы натолкнулись на решительную, даже угрожающую оппозицию со стороны аудитории. Речи председательствовавшего Белого, Иванова-Разумника и мой рассказ о ночной беседе с Александром Александровичем Блоком в Чека произвели впечатление какого-то скандала. С разных сторон раздавались крики: «Как смеешь, негодяй, черносотенец!» - только из-за того факта, что я упомянул Чека! Несомненно, была и сочувствующая нам часть аудитории, но, очевидно, так запугана, что никак не проявляла себя» (там же, стр. 96).
По окончании вечера в музее Есенин предложил обескураженным хамским поведением московской публики «вольфильцам» продолжить собрание памяти Блока в кафе «Стойло Пегаса». Там он исполнил программу своего сорванного выступления на вечере: поделился воспоминаниями о встречах и беседах с автором «Прекрасной Дамы», читал стихи:
Привязало, осаднило слово
Даль твоих времен.
Не в ветрах, а, знать, в томах тяжелых
Прозвенит твой сон.
Всколыхнет он Брюсова и Блока,
Встормошит других
Но все так же день взойдет с востока,
Так же вспыхнет миг.
В беседах с Белым, Ивановым-Разумником, Штейнбергом Есенин живо интересовался деятельностью «Вольфилы», распрашивал о выступлениях Блока «Крушение гуманизма», художника Петрова-Водкина с докладом «Наука видеть», о «Солнечном граде» Кампанеллы; выразил желание участвовать в мероприятиях ассоциации. Белый сообщил о запланированном приеме новых членов в московское отделение «Вольфилы». Если Есенин пожелает, то его охотно примут в ассоциацию.
29 сентября 1921 г. на заседании Московского отделения ассоциации под председательством А. Белого Сергей Есенин был принят кандидатом в действительные члены Вольфилы. Вместе с ним на том же заседании кандидатами в члены ассоциации стали: публицист, прозаик Бачинский Алексей Иосифович (1895-1975), в 1920-1930 гг. - профессор МГУ; философ, юрист Вышеславцев Борис Петрович (1877-1954), в 1913-1914 гг. читал курс лекций «История политических учреждений и учений» в народном университете Шанявского, где учился Есенин; Каган М. И.; философ, прозаик Степун Федор Августович (1884-1965) - изучал философию в Гейдельбергском университете (Германия), один из основателей журналов «Логос», «Труды и дни», встречался с Есениным в 1916 г. в редакции «Северных Записок».
В совет московского отделения Вольфилы на заседании были избраны: Андрей Белый (председатель), публицист, прозаик Сергей Мстиславский (Масловский); философ, публицист Михаил Столяров; философ Густав Шпет, Со всеми членами совета Есенин был хорошо знаком: с Белым дружил, поэтов объединяло романтическое отношение к революции, образное видение мира. Белый заворожил Есенина антропософией - религиозно-мистическим учением Р. Штейнера о пробуждении в человеке скрытых духовных сил. Есенин был знаком с книгой Белого «Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности: Ответ Эмилию Метнеру на его первый том «Размышлений о Гете» (М., 1917). Есенин посещал заседания общества антропософии, которые Белый проводил у себя в квартире в доме № 6 на Садово -Кудринской улице. Эти слушания, беседы с Белым помогли Есенину в создании главного теоретического труда «Ключи Марии». С Мстиславским Есенин общался в обществе «Скифы», со Столяровым встречался на собраниях секции поэтов, беллетристов Московского союза советских журналистов, на заседаниях во «Дворце искусств», в ВСП; в журнале «Вестник жизни» (М., 1918, № 1) Столяров в статье «Поэты из народа» дал лестную оценку творчеству поэта: «С. Есенин - бесспорно талантлив, как кажется, талантливее Н. Клюева, но, главное, он проще и цельнее»; Шпет испытывал симпатии к имажинистам, особенно к поэзии Есенина, его общение с Есениным было особенно интенсивным в 1919-1921 гг., на книге «Пугачев» поэт написал: «Милому Густаву Густавовичу С любовью лютой С. Есенин 1921 декабрь»; для дочери Шпета Леоноры на сборнике «Имажинисты» (1921) сделал дарственную надпись: «Леоноре Густавовне Шпет с нежностью С. Есенин 28 декабря 1920» (ПСС, т. 7, 117, 158).
При составлении плана мероприятий Вольфилы выступили: Андрей Белый, предложивший сделать доклад на тему «Достоевский и кризис сознания», Мстиславский - доклад «Россия и бесы»; Столяров - «Перводвигатель истории». Иванов-Разумник доложил о деятельности издательства «Скифы», которое было открыто в 1920 г. в Берлине. Несмотря на трудности становления, издательство выпустило книгу «Россия и Инония». (название «Инония - иная страна» придумано Есениным, автором поэмы «Инония»); сборник есенинских стихотворений «Триптих», в котором поэма «Преображение» опубликована с посвящением Иванову-Разумнику. В целях укрепления плодотворного сотрудничества было предложено рассмотреть вопрос об открытии при издательстве «Скифы» филиала Вольфилы в Берлине. Собрание поздравило Иванова-Разумника, Есенина с выходом их произведений в Германии. В привязке к этим изданиям возникла идея направить Есенина в командировку в Берлин с целью проработки вопросов новых изданий в «Скифах», открытия филиала «Вольфилы».
30 сентября 1921 года, т. е. на следующий день после приема в ассоциацию, руководство Вольфилы выдало Есенину командировочное удостоверение для поездки за границу: «Командировочное удостоверение № 112. Настоящее удостоверение выдано Советом Вольно-Философской Ассоциации члену-сотруднику поэту Сергею Александровичу Есенину в том, что он, согласно пункту Г параграфа 4 Устава Ассоциации, утвержденного Наркомпросом 10 октября 1919 года, командируется на трехмесячный срок за границу с целью организации, при учрежденном в Берлине Отделе, Ассоциации Русско-Германского союза поэтов, родственных по направлению деятельности Вольфиле» (Солнцева Н. М. Китежский павлин. - М., «Скифы», 1992, стр. 174). По неизвестным причинам поездка не состоялась.
Участие Есенина в заседаниях «Вольфилы», слушания докладов, беседы, дискуссии с философами оказали на его миросозерцание особое влияние в познании сути явлений мира природы, человеческого существования, божественного откровения. Пророческая, философская направленность его творчества отчетливо отразилась в поэмах «Певущий зов», «Цветы», «Черный человек». В поэме «Цветы», которую поэт назвал «философской вещью», он развивает мысль о таинственной человеческой духовности растений:
А люди разве не цветы?
О милая, почувствуй ты,
Здесь не пустынные слова.
Как стебель тулово качая,
А эта разве голова
Тебе не роза золотая?
В строке «А люди разве не цветы?» содержится явно философский посыл. Такое уподобление занимало многих мыслителей. У Френсиса Бэкона «человек - это растение, которое перевернуто вверх ногами». Эти слова восходят к замечанию Платона: «Человек - это растение, которое растет от неба». В стихотворении поэт восклицает: Как не любить мне вас, цветы?/Я с вами выпил бы на «ты», и конкретно называет: левкои, резеду, колокольчик, васильки, розу, цветы рябины. При этом уточняет: «Я не люблю цветы с кустов.../Я только тот люблю цветок,/Который врос корнями в землю,/Его люблю я и приемлю,/Как сереный наш василек. «Цветы»... Это философская вещь, - писал Есенин Петру Чагину, - Ее нужно читать так: выпить немного, подумать о звездах, о том, что ты такое в пространстве и т. д., тогда она будет понятна» (т. 6, стр. 171). В октябре 1925 года, за два месяца до кончины, как бы прощаясь с земной жизнью, Есенин создаст шедевр:
Цветы мне говорят - прощай,
Головками склоняясь ниже,
Что я навеки не увижу
Ее лицо и отчий край.
Завершает стих обращенной к нам надеждой, что «быть может, вспомнят обо мне/ Как о цветке неповторимом».
В стихах Есенина, если по ним не «бездумно скользить», можно найти множество философских вещей. Для него «жизнь» есть «обман с чарующей тоскою», поэтому - «Жить нужно легче, жить нужно проще,/ Все принимая, что есть на свете». Поэт-философ поведал нам о жизненном и духовном пути русской души:
И потому, что я постиг
Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо,-
Я говорю на каждый миг,
Что все на свете повторимо.
В «Певущем зове» он «просит нас постигать и мерить», поскольку: «Лицом к лицу лица не увидать./ Большое видится на расстоянье»; «У всего своя походка есть: Что приятно уху, что - для глаза»; «Помирись лишь в сердце со врагом / И тебя блаженством ошафранит»; «Коль нет цветов среди зимы,/Так и грустить о них не надо»; «Города создаются руками,/Как поступками - слава и честь»; «Если душу вылюбить до дна,/Сердце станет глыбой золотою...»; «Все пройдет, как с белых яблонь дым...»; «Так мало пройдено дорог,/Так много сделано ошибок»; «Предназначенное расставанье/Обещает встречу впереди»...
«Вольфила» просуществовала недолго, 4 сентября 1924 года была закрыта. Имущество ассоциации передано Всероссийскому союзу писателей. Но заложенные в ней цели исследования философских вопросов культуры, свободного творчества продолжали интересовать общественность. 7 августа 2012 года в Москве было официально объявлено и «возрождении» «Вольной философской ассоциации» в качестве научно-просветительского центра «Вольное философского общество». Председателем «возрожденной» организации стал профессор, академик РАЕН Георгий Борисович Дергачев.
Благодаря участию в ассоциации известность творчества Есенина, имажинистов перемахнула границу Советской России. Есенинские сборники стихов стали распространяться в Европе. На одном из заседаний «Вольфилы» ему передали номер берлинской газеты «Голос России» (№ 268, 28 ноября 1920 г.), которая опубликовала рекламное объявление со списком книг издательства «Скифы» и основных городов, где эти книги продаются: «Поэзия и литературная критика: Андерей Белый. Христос Воскресе (поэма); Сергей Есенин. Товарищ, Инония; Р. Иванов-Разумник. Россия и Инония. (6 марок). Сергей Есенин. Пришествие, Октоих. Преображение (поэмы). Триптих; цена 3 марки. Клюев. Песнь солнценосца (стихотворение). (цена 3 марки). Книги продаются: У главного представителя, книжный магазин «Москва» в Берлине, в Париже, в Лондоне, в Праге, Вене, в Белграде, в Риге, в Нью-Йорке, в Константинополе, в Риме».
С тех пор прошло более ста лет. Есенин стал для нас великим певцом земли русской. Отсюда желание заново, пристально проследить его творческий путь, животрепещущий интерес к его личности, к отдельным фактам жизни. Есенин сумел в образной поэтической форме выразить сокровенную суть русского человека – «нежность грустную русской души».
Евгений Гришин, журналист, защитивший дипломную работу «Есенин в газете» на факультете журналистики Ленинградского университета в 1969 г.
Следующая публикация
Нет комментариев