Три минуты с Смертью

Он лежал на больничной койке, глядя в безжизненный белый потолок. Врач сказал, что осталось очень мало времени — три минуты, чтобы сказать последнее слово, сделать последний вдох. В палате царила давящая тишина, словно влажный плед, укрывавший всё вокруг, а часы на стене тихо и неумолимо тикали, отсчитывая последние мгновения.
Вдруг дверь тихо приоткрылась, и вошла она — Смерть. Не страшная, не злобная, а скорее тихая и спокойная, как вечерний сумрак. В её глазах не было холодной бездны, только бесконечное понимание и терпение.
— Три минуты осталось, — произнесла она мягко, ровным голосом.
Он тяжело вздохнул, в горле пересохло.
— Можно попросить кое-что на эти три минуты? — спросил он слабо, глаза наполнились надеждой.
— Последняя просьба? — кивнула Смерть.
— Включите, пожалуйста, «Спокойную ночь» Виктора Цоя. Хочу провести эти последние мгновения с ней.
Рядом стоявший доктор нахмурился:
— Но песня длится семь минут, это слишком долго…
Смерть улыбнулась, едва заметно:
— Ради такой просьбы я подожду.
Когда зазвучали первые аккорды, воздух будто замер. Голос Цоя проникал в сознание, разбирая страх на мелкие части, растворяя боль и одиночество. Его сердце, словно слушая старого друга, находило утешение в этих простых, но глубоких словах.
Смерть стояла у кровати и ощущала что-то необычное, давно забытое. Музыка разливалась по ней, как тёплый дождь — напоминание о том, что она не только конец, но и часть жизни, её глубина и красота. Она вспомнила миллионы историй, что видела, души, что забирала, — но никто не просил музыку в последние минуты. Никто не просил ещё одну минуту для мелодии, чтобы прожить её полностью, чтобы дать словам раствориться в тишине между вдохами.
Взгляд Смерти встретился с его, и между ними возникло понимание — жизнь не в том, сколько у тебя минут, а в том, как ты их проживаешь. В каждом вдохе — целая вечность.
Он закрыл глаза и почувствовал, как песня становится мостом между прошлым и будущим, между болью и покоем.
Когда прозвучало соло Каспаряна, пространство будто остановилось в дыхании. Каждая нота — тёплая, чуть хрипловатая, но живущая — проникала в самые сокровенные уголки души. Он видел в этом звуке всю свою жизнь — детство, первые мечты, радости и утраты. Каждая нота словно тянула за собой невидимые нити памяти.
Смерть тоже замерла. Для неё это были не просто звуки, а голос времени, голос жизни — одновременно далекий и невероятно близкий. В её мыслях мелькали образы детских смехов, прощаний, первых любовей, бесконечных дорог. В этом стоне души она почувствовала человечность, которая до этого была недоступна.
Он почувствовал, как музыка наполняет его тело теплом и покоем, растворяя страх. Между звуками и тишиной исчезали боль, отчаяние и сожаления, уступая место лёгкости.
Соло закончилось, но его эхо жило в сердце, а Смерть тихо вздохнула и поняла: в эти три минуты человек подарил ей не просто время — он подарил память о том, что значит быть живым.
Он улыбнулся — тихо, беззвучно, но полноценно, впервые почувствовав, что не один в этих последних мгновениях.
— Спасибо, — прошептал он, — за музыку... и за то, что не спешишь.
Смерть опустилась на колени, впервые ощущая, что её роль — не просто забрать, а услышать, сопроводить и уважать.
— Ты не один, — сказала она мягко. — Ни в эти три минуты, ни после.
И когда песня затихла, он растворился не в страхе, а в гармонии — в музыке, памяти и вечности.