3

«Знаю дела твои, и любовь, и служение, и терпение твоё, и
то, что последние дела твои больше первых».
Откровение Иоанна Богослова. Гл.» ст.19.
Следственная работа привлекает, прежде всего, волнительной непредсказуемостью. Любое монотонное дело, в конце концов, губительно действует на психику личности.
Однако меня уже два года держат на «подхвате».
Говорят что тщеславие бездарного человека прямо пропорционально его глупости. Конечно, я не читаю себя каким-то выдающимся талантом, но и послушной массой серых клеток обыкновенного серого вещества обладать не хочу.
Гоплюк, первый заместитель начальника Северо-крымского отдела внутренних дел, давно уже называет меня «аналитическим мозговым центром».
В шутку, естественно.
Слишком хорошими и толковыми получаются мои отчеты, донесения, анализы, справки о состоянии работы милиции за месяц, квартал, полугодие и всякая подобная белиберда.
Эти отписки, говорят, удобочитаемые. Для исполкомовских чинуш, а также собственных крючкотворцев в Симферопольском управлении внутренних дел…
Наконец, в один прекрасный день я появляюсь в кабинете Гоплюка:
– Всё! Больше не могу!
– Дурень! А перспективы?
– Хочу живой работы.
– Одна шибко хотела, – ребенок получился. Хотение – болезнь маменькиных сынков, а у тебя, Пивоваров, потомственные милицейские работники, наши…
– Тогда я совсем уйду из органов! – категорически предупреждаю я. – На базаре шмутьё начну продавать и то больше заработаю.
– Уходи, куда знаешь. Только с глаз моих долой!… Не отпущу!
Через неделю разговор повторяется.
Ещё через неделю Гоплюк вызывает кадровика, и они вдвоём готовят приказ о моём временном переводе в следственную часть.
– Дурачок! – смеются заговорщики. – Пообломается, сам вернётся. Сунем какую-нибудь подлянку.
Затем я по вечерам вновь изучаю то, над чем корпел в стенах Университета внутренних дел, а днями нахожу, что писаниной любой следователь может запросто переплюнуть пресловутый «аналитический мозговой центр» Гоплюка, то есть мои докладные записки даже в сравнение не идут с обилием бумажной работы в следственной части.
Но вот ко мне впервые приходит настоящее дело!
Когда же я перечитываю материалы, наспех собранные оперативниками и участковыми, то картина развертывается довольно безрадостная.
Очень даже скучная.
Такие дела обычно называют: «глухарь», «мертвяк», «гиблуха»...
Убиты муж с женой, вернее старик со старухой. Обеим вместе больше века с четвертью.
Ему – семьдесят, ей – шестьдесят три.
Пропускаю подробное описание комнат, положение тел.
Ограбление вроде бы не просматривается. Вещи на месте. Что можно взять в наши дни у простых пенсионеров? Тем более, на шее у стариков дочь, студентка Керченского морского технологического университета. Правда, местные отморозки ни чем не брезгуют. На днях человека убили из-за нескольких долларов. Однако выяснилось, что накануне старик получил пенсию. Так что исключать возможность ограбления нельзя.
Следов не осталось никаких. Абсолютно.
Предварительный опрос соседей тоже ничего не дал.
Как бы случайно, в мой кабинет заглядывает Гоплюк.
– Пивоваров, советую не тянуть резину, а побыстрей варить пиво. Пенное, – заместитель начальника городской милиции едко и нудно хихикает, довольный своим глупым каламбуром. – Учти, все пенсионеры города скоро на ушах будут стоять! На месте преступления был?
– Нет, но я…
– Вот видишь. Это тебе не анализы сочинять. Убит Савченко, бывший одно время председателем Совета ветеранов, полковник в отставке…
Квартира, где произошло преступление, находится на небольшом удалении от здания милиции.
Всего в пяти минутах ходьбы.
Соседка, обнаружившая трупы, бабка неопределенного возраста, наверное, лет за семьдесят, своим большим мясистым носом указывает в сторону квартиры Савченко:
– Бирюки. Сама-то Алла Егоровна даже ни с кем не здоровкалась. Гордость из неё пёрла, прости меня, господи, как из навозной кучи. Звала её как-то лестницу помыть. Куда там! Быть женой при полковнике – легко, человеком – трудно…
– Софья…
– Дарвиновна, – подсказывает словоохотливая старушка.
– Софья Дарвиновна, каким образом вы обнаружили…
– Я, милочек, – прерывает она очередной вопрос, – когда-то семь лет в ментовке проработала, в бухгалтерии. Поэтому можешь свои вопросы не задавать. Изложу сама всё по порядочку. Только не перебивай, страсть не люблю, когда меня обрывают на полуслове. Можно в этом случае кое-что важное упустить.
– Я вас, Софья Дарвиновна, внимательно слушаю.
– Значит, бегу я утречком часов около шести за молочком. Гляжу, у них дверь полуоткрыта. Ну, думаю, полковник на сей раз меня опередил, а, может, на мусорку подался. Обратно возвращаюсь – то же самое. Может, думаю, забыл дверь закрыть. Она у них не захлопывается, а запирается на ключ. Бывало уже такое. Склероз-то не разбирает, кто полковник, а кто простой смертный.
– Вы, наверное, сразу прошли в квартиру?
– Ну да! Захожу в прихожую, кличу хозяина. Молчок. Сама-то уже неделю не поднимается. Хворает. Кличу её, Аллу Егоровну. Тоже не отвечает. По правде говоря, с ней разговаривать, что ситом воду таскать. Сначала заглядываю в большую комнату – никого. Затем на кухню. Боже, боже, боже, – старуха часто моргает выцветшими ресницами, и её круглые совиные глаза приобретают ожесточенность, но все-таки крупная слеза тихо стекает по морщинистой щеке, – что, милочек, на свете делается! Подонки! Убивают ради забавы. Времена-то, видать, закончились, наступило безвременье. Ни закону, ни порядку…
Я деликатно молчу, хотя в душе соглашаюсь со старушкой. Кроме одного. Закон и порядок – не сиюминутные факторы. Сегодня – всё плохо, проснулся – всё хорошо. Такого не бывает. Факторы зависят от людей, а человек далеко не похож на куклу-марионетку.
– Значит, вы увидели Савченко на кухне?
– Сперва я подумала, с ним инфаркт. Он возле стиральной машины в уголочке лежал.
– Неверное, преступник решил его туда запрятать, чтобы не сразу нашли?
– Не знаю, милочек, что думал бандит, но сердца у него нет. Это точно. Я метнулась за Аллой Егоровной, думала, она спит. Опять один страх увидела. Ей, бедной, как куренку, голову свернули. Ну, тогда я в милицию позвонила. Прямо с ихней квартиры. Вот и всё.
–А дети и внуки у них есть?
– Ой, забыла! Есть, конечно. Правда, насчет внуков не знаю, а вот о детях могу подробно рассказать. Старшая дочь живет в Хабаровске. Приедет ли сейчас на похороны? Не знаю. Границы понаделали. Таможни.… А младшая – в Керчи. Учится где-то. Старшую, как звать, запамятовала, а младшую – Леночкой.
– Когда вы их видели в последний раз?
– Забыла, милочек, совсем забыла.
– Я говорю о супругах Савченко, о родителях.
– Она день-деньской дома сидит, а он, занимал было пост председателя ветеранской организации, но, как заболел, тоже дома находится. Вчера, к примеру, они всё время провели в квартире.
– Откуда такое вам стало известно?
– Так я тоже из дому никуда не выходила. Ты знаешь милочек, по какому принципу раньше дома возводили? Всё лучшее – деткам. Вот всяк и тащил с работы самые лучшие материалы, точно воробей для гнездышка. Кто бетон и песок для строительства «дачурки» или гаража, кто обои и линолеум для обустройства комнат. На радость, так сказать, будущему поколению. Если надо стену возводить в целый кирпич, кладут в полкирпича, а половину домой. Вот и потому в наших «хрущевках» слышимость преотличная. Если полковник в своём туалете, извините, пукнет, то на моей кухне, будто великан гукнет. Вчера Алла Егоровна принялась изводить своего старика с самого утра. Как заболели, житья друг другу не дают. Целый день: гу-гу-гу. Больше она ругает своего полковника, на чем свет стоит…
Поняв, что больше я никаких сведений от бабки не добьюсь, поднимаюсь на пятый этаж, чтобы оттуда начать обход всего подъезда.
Звоню наугад в квартиру справа.
– Вы к кому? – звучит после длительного изучения в глазок приятный женский голосок.
– Из милиции. По поводу убийства семьи Савченко, приходится подносить к двери раскрытое удостоверение.
Меня встречает симпатичное обаятельное создание лет семнадцати. Насмешливые зеленые глазенки говорят, что им ничего не известно. Несмотря на узенькие щелки, в которые они запрятаны, девчонка обворожительна.
– Вы не видели, кто-нибудь к Савченко не заходил? – спрашиваю я только лишь для того, чтобы как можно дольше смотреть на это юное божественное создание.
Девчонка, продолжая загадочно улыбаться, пожимает острыми плечиками.
– Может быть, дочь приезжала? – веселые искорки любопытства остаются без изменения, а плечики совершают молниеносное движение – вверх-вниз.
– А кто живет напротив? – задаю я совсем дурацкий вопрос. Цель у меня одна – услышать ещё раз звучание ангельского голоска.
Он воспринимается в виде приятного музыкального приветствия.
– Соседи уехали на заработки в Россию.
– А ваши мама и папа говорили что-либо по поводу происшествия?
– Нет, мы узнали только сегодня утром от участкового. Нам ничего неизвестно.
Мне не хочется уходить от смазливой девчонки, но времени становится всё меньше и меньше, я волей-неволей отправляюсь восвояси.
В конце концов, больше чем выяснил участковый, я сделать ничего не могу.
Впрочем, нет. На третьем этаже запоминается одинокая женщина. Ей около сорока. Очкастая и сухая, как вобла. Типичная старая девственница, потерявшая способность краснеть и смущаться по каждому курьёзному случаю. Обличьем она напоминает старого актера Григория Вицина. Даже голос такой же, как у него, полу мужской, полу женский.
К ней вчера приходила подружка. Они вместе работают на крымском содовом заводе. Ушла приятельница сразу после двенадцати. Я про себя отмечаю, приблизительно, как установили эксперты, в это же время произошло убийство. Лично она, говорит худощавая женщина, ничего подозрительного не заметила.
Что ж, на безрыбье и рак рыба.
На всякий случай записываю её координаты.
Вообще-то очкастая женщина на воблу не похожа. Скорей всего, это – сучковатая палка, о которую зацепились маленькие колесики от сломанной детской игрушки – очки.
Второе, что вызвало во мне некую заинтересованность, – одновременно с упоминанием о приятельнице на её лице появилось тщательно маскируемое смущение.
Закрывая дверь и чуть-чуть помедлив, она добавляет:
– Приходите завтра после работы ко мне, если не хочется тащиться через весь город к черту на кулички, чтобы добраться до моей подружки. Она придет новый «видик» смотреть…
Наскоро перекусив в ближайшем кафе, снова забегаю на работу. Снова смотрю уточненные данные судмедэкспертизы.
Смерть обоих стариков произошла в результате асфиксии. Удушенья Его – при помощи удавки, её подушкой.
Итак, что мы имеем?
Убийцы или убийца действовали весьма осторожно. Следов никаких. Один из них обладает недюжинной силой, свидетельствует врач, приводя в доказательство сведения о многочисленных переломах тела старушки.
Это первое. Второе, пенсия старика оказалась практически не тронутой! А третьего нет.
Как нет отпечатков пальцев ни других следов.
Убийцу или убийц никто не видел.
Правда есть ещё надежда на женщину, о которой говорила сушеная вобла. Может, она кого-то видела. Но эта надежда, точно небольшая капелька тумана.
И всё в этом деле пока туманно и неясно.
Короче, говоря, для того чтобы выяснить более конкретные данные, большой надежды не существует.
4
«Одно горе пришло: вот идут за ним ещё два горя».
Откровение Иоанна Богослова. Гл. 8. Ст. 12
Джанкойский вокзал образца конца второго тысячелетия…
Сколько мрачных и жутких историй хранят в своих душах люди, в одночасье переведенные судьбой в разряд пассажиров и нашедшие в нем своё кратковременное пристанище!
С началом курортного сезона одно из его неуютных помещений под вывеской «Зал ожидания», имеющее высокие сводчатые потолки, напоминает муравейник.
Я опоздал всего на несколько минут и мне приходится искать свободное место, чтобы скоротать время до рассвета, когда в Керчь отправится утренний пригородный поезд.
И два я устраиваюсь поудобнее, в голове возникает маниакальный настойчивый бред:
– Блюдите шестую заповедь!
Слова почему-то заставляют вспомнить Винни-Пуха в широкой соломенной шляпке.
А всё-таки я – полный идиот!
Проклятая бабенка! Шатается, козлиха, по ночам, когда все порядочные люди должны спать.
Блюдите шестую заповедь!
Черт побери! Надо заглянуть в Библию, что за муть выражает эта заповедь?
Блюдите шестую заповедь!
Впрочем, я сам виноват. Необходимо всё делать вовремя. Спешат только при ловле блох.
Стараюсь немного вздремнуть. Однако сон не идет ко мне, видимо, гудящий вокзал тому помеха.
Толстуха расколется, попадись она в руки ментов. Расколется, как пить дать. Впрочем, почему расколется? Да, она сама побежит в ментовку по утрянке, только узнав о ночном происшествии. Городок же маленький.
Я – обыкновенный лох! До сверхчеловека мне далеко. Нужно срочно возвращаться в Северокрымск. Пока не поздно. Пока судьба тебе помогает стать тем, кем ты заслуживаешь.
И вот, ранним утром я снова бреду по улицам тихого степного городка.
Трудно найти иголку в стоге сена, но кто ищет, тот обязательно найдет. А у меня иного выхода просто не существует.
Во дворе дома стоит милицейская машина, но я знаю, найти то, что они ищут ещё сложней, чем иголку. Случайно натыкаюсь грязного оборванного мальчишку.
За пять гривень он готов пройти сквозь ушко этой пресловутой иголки.
Через пять минут он возвращается, широко разводя руками. Дома никого нет. Однако паренек почти весь день проводит на улице и хорошо знает, что в указанном подъезде на третьем этаже справа живет очень худая женщина, которая почти каждый вечер в половине шестого приходит домой с толстой подругой в соломенной шляпе, которая иногда сидит у неё допоздна, а потом уходит.
Я щедро вознаграждаю сметливого оборвыша за будущее молчанье, ухожу со двора и до вечера шатаюсь по городу.
Судьба, точно избушка на курьих ножках, на этот раз поворачивается ко мне передним местом.
Как мягкий теплый вечер является наградой за утомительную дневную жару, так и ко мне приходит награда за бесцельное времяпрепровождение. Она является ко мне в виде двух женщин, весьма различных по внешности. На толстушке опять та же расклешенная юбка, которая подходит к ней, как седло корове. На худой «селедке» – строгий костюм.
Из своего укрытия я вижу, как они чему-то улыбаются.
Кажется, вся моя жизнь превращается в сплошной зал ожидания. Хорошо, что я прихватил с собой несколько гамбургеров и бутылок пива.
Темнота не в силах спутать мои планы.
Во-первых, на моё счастья загорается уличный фонарь, а во-вторых, квартира «селедки» хорошо просматривается из моего укрытия в зарослях вишни.
Кроме того, тусклый свет лампочки находящейся на пятом этаже, всё-таки позволяет проследить передвижения возле входных дверей «селедки».
Наконец, толстушка выходит на лестничную площадку.
На несколько мгновений я превращаюсь в огромное не моргающее око.
Вот она вышагивает точно гусыня, возле освещенного места, вот скрывается в непроглядной ночной темени улицы. Но только не от меня.
Таких ночных дурочек надо давить, как клопов. Мне приходится волочиться за ней на край света.
Когда переулок становится совсем темным и глухим, я ускоряю движение и в течение нескольких секунд догоняю её.
Женщина пытается кричать, но страх, видимо, перехватывает её дыхание.
Толстуха молча, словно пузырь с теплой водой, скользит в моих руках. Хрустят шейные позвонки, и всё стихает.
Вот теперь наступает истинное наслаждение. Знакомая горячая волна настоящего успокоения захлестывает мой организм, принося неземное удовлетворение. Всё-таки я – не простой лох, всё-таки во мне что-то есть!
Я облегченно вздыхаю.
Теперь всё!
Через полчаса такси увозит меня в Джанкой.
5
«Второе горе прошло: вот идет скоро третье горе»
К полудню, возвратившись из университета, я опять долго брожу по развалинам древнего акрополя.
Нервы, перевозбужденные ненавистной технологией судостроения, кстати моим самым главным предметом, постепенно успокаиваются в результате целительного воздействия этого магического места и я по возвращении домой сразу засыпаю на стареньком залатанном диванчике.