Каждый день я хожу в садик.

Этот путь занимает десять минут.
Выйти из подъезда, сказать дормену здравствуйте, повернуть налево.
Мы проходим один большой перекрёсток, один маленький перекрёсток и маленькую дорожку.
Светофоры здесь другие: белый человечек — можно идти, оранжевая рука — нельзя. Оранжевая рука на большом перекрёстке горит секунд тридцать. На этом перекрёстке я каждый день думаю про войну. Рядом стоит тележка с бейглами, старушка выгуливает собаку, рабочий курит, девушка смотрится в зеркальце. Я думаю про войну. Как, почему, когда мир. Я задаю себе эти вопросы всё время.
Мы переходим. Прямо на тротуаре сидит негритянка, она долго и истошно кричит. Её крик странным образом успокаивает меня. Но вообще-то, я понимаю, почему. Так кричат женщины в районе Химмаш в Саранске. На улице, когда вешают белье. В квартире за стенкой. У подъезда на лавках. Прямо как эта негритянка — долго, звонко, — на детей, мужей, свекровей, товарок. Я ни разу не видела самих орущих, но этот ор всё время откуда-то доносился. Это фоновый шум моего счастливого детства. Такой вот плавильный котёл воспоминаний: орут — это Саранск, Химмашик. Удивительным образом это тянет за собой на свет советское детство, — железные качели, секретики (фантик плюс бутылочный осколок, закопать), детский кинотеатр «Теремок» (сейчас пивная), втайне от мамы поехать за пирожным «Трубочка», и зелёная варежка испачкается в белковом креме, утаить не удастся.
На маленьком перекрестке оранжевая рука светится всего 15 секунд, и я успеваю подумать только о том, что нужно купить в продуктовом.
Мы заворачиваем на маленькую дорожку, на зелёную аллею. Там ходит голубь с зелёным пластмассовым колечком на лапке. Там я становлюсь поездом.
Я — поезд С. Дело в том, что моему сыну нравится буква В, и так уж повелось, что он поезд В, а я — соответственно, С. Соответственно — потому, что на нашу станцию метро приходят именно эти поезда, В и С.
Два поезда бегут, едут наперегонки по аллее, поезд В всегда приходит первым.
Там, в конце аллеи, подметает улицу дворник. Он машет нам рукой, желает хорошего дня. Я держусь за эту его доброту, за то, как просто он поднимает руку и говорит моему сыну «Привет, дружище».
Наконец, мы выходим на широкую улицу, и метрах в двадцати я вижу безумного музыканта. Вот уже больше года, каждый будний день я вижу его. Утром в 08:30 он сидит на углу. Днём в 14:30 он всё ещё там. Он играет на скрипке. На его скрипке нет струн. Точнее, они все порваны и торчат в разные стороны. Несколько часов он водит в воздухе смычком. Иногда он что-то говорит, — кому-то невидимому или проходящему мимо любому человеку. В раскрытом футляре мелочь. Однажды я встретила его в продуктовом. Это совершенно нормальный с виду мужчина, профессорского вида, с портфелем в руках. Но каждый будний день, больше года, он играет на скрипке без струн.
Мы подходим к садику. Карточка пищит. Мой сын хочет всё делать сям. Он открывает дверь этой самой карточкой, регистрируется в системе, нажимает кнопки лифта. Ему три года. Маркером он нарисовал себе на руках татуировки — как у Питера, любимого воспитателя. У Питера длинные волосы, он играет на гитаре. Мой сын говорит мне: «Ладно, обними меня десять раз и иди».
И вот я иду, снова оказываюсь на улице.
Вчера музыкант играл на трубе. Я впервые за полтора года услышала какие-то звуки! Он дул в трубу, из неё вылетали разрозненные ноты, их как будто разносило ветром.
Сегодня он достал флейту.
#одинмойдень