Предыдущая публикация
Аннушка.
Часть 17.
Как-то по вечеру забрякали воротца в доме Анны, застучали валенки по крыльцу, в парах холодного воздуха зашёл Душечкин, председатель колхоза. Привычно взглянул в красный угол и вспомнив, что икон там больше нет, крякнул от досады.
Начало истории
-Вот, что, бабоньки, собирайтесь-ка вы на лесозаготовки, родине лес нужен, а окромя вас и некого послать. Ты, Настасья, на хозяйстве останешься, куды тебе с пузом, а вас Анна и Нюрка завтрева жду у конторы, повезём вас в лес. Возражения не принимаются!
-Ну ты хоть бы присел, Геннадий Иванович, целый день на ногах, вот и калабушки у нас имеются, лопотину снимай, обутки на печь поставь, пущай согреются, да за стол садись.
-Некогда мне с вами, бабы, лясы точить, ещё сколь домов обойти надо! Мужики то ваши пишут хоть? –спросил он у Анны.
-Антип на днях прислал писульку, а от Васи так и не бывало ничего-ответила за неё Настя, запахивая на груди старенькую душегрею.
-Ничё, Анна, напишет ещё, ждите-ответил Душечкин, обращаясь к хозяйке, - Семён-то на дежурстве?
-А где ему ещё быть?
-Чуть позже и его к вам пришлю, в лес-то, а пока пусть тут побудет, при мне.
-Да какой из него работник-то? Ишь че бухает, да кровью отхаркивается, в лесу его погибель ждёт, уж лучше мы с Нюрой отробим.
-Ну, смотрите сами, а я дальше пошёл-попрощался председатель и с неохотой шагнул за порог.
В лесу, где заготовляли лес, стояла небольшая избушка, с печкой внутри и нарами, на которых вповалку спали женщины. Бригадиром над ними был одноногий Борис, старый мужичонка, худой, словно воробышек. Бабы жалели его, никогда с ним не спорили, как бы тяжело им не было. Каждый день уходили они в лес, оставляя одну, по очереди, на дежурстве. В задачу дежурной входила готовка, да поддержания тепла в избе, погода стояла морозная, после тяжелого дня в лесу так и хотелось побыстрее оказаться в тепле. Питание у работниц было скудноватое, чуть муки, из которой ладила дежурная алябушки с отрубями да травами разными. Выручал Борис, умеющий ставить силки, тогда варили супец, как он любил шутить «с пустом», бульон, заправленный мучкой, но и ему были рады. Иногда прибывал гонец от председателя, подвозил провианту, тогда и вовсе радостно становилось.
Снега в лесу было много, наломавшись за день с ручными пилами, бабоньки по вечерам боевого духа не теряли, песни пели, да разные истории в темноте пересказывали. И всё бы неплохо, но и Тамарка, мать Лизы попала на лесозаготовки тоже. Ох и хитра баба была, всё норовила без очереди в избушке остаться, да споры ненужные заводила. Уж бабы урезонивали её, урезонивали, а той всё нипочем, цепляла колючими словами она Анну и Нюрку, ковыряла душевные раны грязными руками, никак успокоиться не могла.
В этот день Нюрка до того свои валенки «напоила» -хоть выжимай. Вечером сунула их к печке, хлебнула супа с «пустом» и на нары, спать. Сотоварки вошкались ещё, переговаривались, а она словно в болото, в сновидение провалилась, бульк и нету. Видит она во сне Васю, худого, съёжившегося, стоит в колонне у поля, а вокруг люди в форме, немцы, догадалась она во сне. По два человека из колонны выводят они и запрягают в борону, а потом заставляют по полю идти, друг за другом на определенном расстоянии. И вдруг взрыв, взметнулись в небо остатки человеческих тел и обломки бороны.
-Заминировано поле-то-подумала она, со страхом наблюдая, как выбирают немцы следующих людей и впрягают в бороны. И опять взрыв. Кричит беззвучно Нюрка во сне, мечется по нарам, следующая пара-брат с напарником.
-Живи! Живи! –шепчет им вслед девушка, до боли сжимая кулаки свои.
-Живи! Умоляю, живи!
Взрыв. Вторая пара в куски, а брат с напарником живы, залегли и лежат.
-Лежите, не вставайте-просит их Нюра, -ждите темноты, немцы на поле не сунутся, постреляют из далека и уйдут!
Так и произошло. Видит в своем сне она, как в потемках ползёт брат по полю, к кромке, до крови искусала губы и выдохнула облегченно, увидев, как бегут две фигуры к темному лесу.
Открыла глаза, мокрая, как мышь. Тихо в избе, спят бабы, кто как, в повалку и лишь мать, почувствовав её боль подошла к ней и прижала к сердцу своему, убаюкала, как маленькую.
Утром Нюрка хватилась, а валенка одного нет, вечером уронил его, случайно или с умыслом, кто ж разберет, в печь, в золу горячую. Растерялась, как на работу пойдешь, кто-то и предложи, останься мол сегодня на дежурстве, а вечером придумаем что-нибудь. А как останешься, если очередь дежурить Тамарке подошла? Та ни пяди ни уступит, на своём стоять будет. Пришлось Анне свои отдать, а дочкин валенок себе забрать. Взяла она бересту, приладила к ступне, да обмотала тряпками разными, так и на работу пошла. Нельзя не пойти, наказание строгое ждало тех, кто работой манкировал. Но и дитя своё не могла она без валенок на работу отправить. Так и менялись они с Настей целый день, до вечера, то одна в тряпках работает, то другая. Бог милостив, обе ноги сохранили. Да и Борис подсобил, из заячьих шкурок сшил наподобие валеночков меховых, всё теплее ногам было, чем в бересте да тряпках.
Через месяц вышло время бабам возвращаться в Елошное, а за ними, в условленный срок не едет никто и продукты покончались давно, голодно холодно. Собрались бабоньки и решили пойти пешком иди, оставив Бориса в лесу, ему то точно не дойти было. Шли неделю. Что брали с собой, приели, идут голоднехоньки, ноги подкашиваются. На пятый день подошли к деревне одной, а уж вечер на дворе, буран поднимается. Ноги ну прямо с пару изошли, да и одежда насквозь свитеет, языки от голода распухли во рту. Видят огонек виднеется, изба впереди, зашли. В доме темно, печь топится, жилым пахнет, а навстречу им хозяйка, да такая сердешная:
-Раздевайтесь, бабоньки куда вы в эку-то непогодь побредете? Ишшо замерзнете где-нито ненароком-то-говорит им, а сама невдолге ужин для гостей сгоношила. Невелик ужин –по картовке выдала каждой, да по калабушке зеленой, плеснула на дно кружек молочка парного. Тамарка, та сразу у стола уселась, а Анна осмотрелась, с повети головенки торчат-четверо малолеток. Тут уж никакой кусок в горло не полезет, а Тамарка ест уже, торопится, словно отнимет кто.
-Ты пошто, хозяюшка, от ребяток своих еду отбираешь? –спросила хозяйку Анна, показав рукой на детей.
Та враз слезой изошлась, слова сказать не может, еле выдавила из себя по слогам:
-Дак еть вы не едали вон сколько и ишшо идти, а мои-то дома и ничо, если в ночь-то не поедят, а утре видно будет. У Анны и других женщин слезы тут же сами собой покатились. Каждую дома ждали дети, у каждой на фронте или муж, или брат или отец был, а вот гляди ж не очерствели душой, не разучились благодарности. Переночевав на полу, отогревшись и отдохнув, поблагодарив хозяйку, пошли дальше. Чуть дольше задержалась Анна, передала хозяйке она мешочек с травами в благодарность и шепнула на прощание:
-Жив и здоров твой соколик, жди, вернется весь израненный, в сорок шестом, ты уж надежды не теряй, добро нынешнее зачтется тебе и обняла крепко, радуясь про себя, что не растеряли отдельные люди себя в этой страшной войне.
Страх, черная зависть, злость очень меняют людей. Трудно оставаться спокойной, когда та, с кем под стол пешком ходила вдруг заделалась повитухой, стала уважаемой на селе и самое главное, в любой ситуации, не теряет присутствие духа, оставаясь доброй и внимательной к людям. Глупа была зависть Тамары к Анне. Глупа и безнадёжна, ведь видела она лишь внешнюю оболочку жизни повитухи, не зная о том, какие сновидения её мучают и как тяжело она переносит чужие болезни и чужую боль, пропуская их через себя. Завидовала Тамарка Анне и строила козни, действуя исподтишка, назло. Это она сбросила валенок Нюры в золу, хотелось ей посмотреть, как выкрутится на этот раз Анна и это она, нисколько не каясь, написала пасквильный донос на Семёна. А неча дурой такой быть, -считала женщина, - жизнь по щекам бабу хлещет, а та знай наулыбывается себе, да песенки напевает. Малахольная, одним словом, говорила о Анне завистница.
Вернувшись с лесозаготовок Тамарка притаилась чутка, здесь, в Елошном, отыграться на сопернице было проще, да вот хоть внуков до неё не допускай и этого для неё предостаточно будет! Поэтому Анну, пришедшую в гости, приветила она неласково, дальше порога не пустила, присесть не предложила. Дочери дома не было, ломалась на работе, так что Тамарка разошлась по-полной.
-Ну и чего явилась? –встретила она гостью грубо,- не звали тебя, чего приперлась?
-Мальчишек навестить хочу,-спокойно ответила Анна, показывая на внуков, притаившихся на повети,-живы ли, здоровы ли?
-Здоровехоньки, чего им сделается? -недовольно бункнула Тамара, прокормить неможно, всё как галки прожорливые клювы раскрывают да исть просят!
-Вот я тут принесла чутка, Семён-то поохотился, мяса добыл, немного-извиняющим голосом сказала гостья, -с другими поделились, вон Нинке Черпановой занесла, ей похоронка вчера пришла, сама знаешь, мал мала у неё.
-А нечё было рожать! Мишка у неё отродясь ничего не зарабатывал, а дитёв плодил, как мух! А теперича успокоился, в сырую землю улёгся, тащи Нинка, поднимай детей как хошь.
-Язык у тебя, Тамара, как поганое ведро, Мишка за правое дело погиб, тебя, между прочим, защищая, а Нинка, помнится, когда вы по молодости погорели в дом свой вас, пустила пожить!
-Ты морали мне пришла читать? Благодарствую и сама с усами, понимаю кое-чего в жизни-отбрила Тамарка гостью, -давай сюда своё мясо, да иди куда шла, дел невпроворот, это у тебя ни котенка, ни ребенка, а мне внуков поднимать надо!
-Может отпустишь мальчишек на вечерки ко мне, всё ж не чужая я им?
-А это пусть Лизка решает! Она им мать, как скажет, так и будет!
Анна лишь вздохнула, зная, что дочь Тамары находится под её пятой и слово против матери не скажет.
-Вот вернётся Вася, -пригрозила она собеседнице,-всё расскажу, он, на фронт уходя наказал мне за внуками присмотреть, слабенькие они у нас, а ты дальше порога меня не пускаешь!
-Пусть вернётся для начала, а там видно будет! –Тамарка отвернулась к затянутому морозами окну, давая понять, что разговор окончен.
Анна вышла из избы и сердито пошагала в сторону дома. Уже подходя к нему увидела у ворот сани, нагруженные чемоданами, перевязанными меж собой серой веревкой, сердце сжалось в тревоге, кого на ночь глядя принесло? Голиком обмела валенки на крыльце, прихватила в сенках кружочек замороженного молока и открыв дверь зашла, замерев у порога. Быстро охватила взглядом комнату и сильно удивилась, увидев у стола Зинаиду, жену Макара и их мальчика, Володичку, в испуге жавшегося к матери.
-А вас-то каким ветром в Елошное занесло? –спросила она, рассматривая мужика в большом тулупе, сидевшего на табурете у входа.
-Здравствуйте, Анна Егоровна-тихо ответила ей Зина, прижимая к себе сына, -вот, приехали к вам, больше не к кому,- она тут же, не сдержавшись расплакалась тут же и видя её состояние пустил слезу и ребенок.
-Рассчитаться бы, хозяйка-обратился мужик к Анне, -с самого Кургана тащились, она-он кивнул в сторону гостьи сказала, что по приезду расчет будет.
-А ну, выйдем! –скомандовала ему женщина и добавила, обращаясь к дочерям,-самовар вздуйте, девочки, а ты Семен, чемоданы в избу занеси.
-Чем возьмешь за дорогу? -спросила она у извозчика, следя за тем, как муж развязывает веревку на чемоданах.
-Мне бы продуктов, хозяюшка, в городе сейчас голодно очень.
-Так и в деревне не сладко, ладно, посмотрю, чем помочь можно, сам знаешь, всё государству отдаем, да на фронт посылаем. Мучки немного есть, рыба наморожена, картоха имеется, только ведь не довезешь, померзнет вся.
-Хучь мороженная, но всё одно еда, у самого мал мала меньше дома дожидаются.
-Почему не на фронте? - спросила Анна, жестами подзывая мужа, -с виду вроде как здоровый.
-Грыжа у меня –неохотно ответил ей собеседник.
-Грыжа говоришь? На голубом глазу врёшь и не краснеешь! Нет у тебя никакой грыжи, здоровый ты, как бык! -возмущенно сказала женщина.
-Может и нет, а ты кто, чтобы решать здоровый я или нет? У тебя мужик вон тоже дома прохлаждается! Я человек маленький, меня наняли, я привез, а больше меня не касается, ваше дело рассчитаться и расстанемся на этом!
-Семушка, подай этому, чего просит, а ты запомни, вранью - короткий век, - сердито сказала Анна, уходя назад, в избу.
Тихие сумерки опустились на Елошное, к вечеру пошёл снег, большими хлопьями, повалил с неба, резко потеплело и дым из печных труб застелился по земле.
В доме Анны было тихо, люди, находившиеся в нём чаюшничали, на столе было не густо, немного алябушек, но зато имелся кусковой сахар, невиданная роскошь, привезенная гостями из города. Привезла Зинаида и соль, совсем немного, серую, с мусором, но и её Анна приняла с благодарностью, ибо с началом войны и такой не было нигде. Семен, сидя на скамье чинил сети, Нюрка ускакала к подруге, Настя прикорнула на кровати, Володя игрался на полу с котенком, которого достали из подпола, где умудрилась родить старая кошка. Ещё один кот грел пузо на коленках гостьи, которая гладила его тонкой рукой и рассказывала Анне о том, как оказались они в Елошном.
-Месяца три, после вашего отъезда пришли и за Макаром, как не сторожился он, а нашли за что зацепиться, арестовали и больше я его не видела. С работы меня погнали, из дома нас с Володей выселили, как семью «врага народа», мы к моим родителям переехали. А там…Отец погиб в начале войны, эшелон разбомбили на пути к фронту, сердце мамы не выдержало, как похоронку получила, слегла и больше уже не встала. Как похоронила её, всё кувырком пошло, я же по здоровью слабая, на завод пойти? Не выдержу, да и сын постоянно болеет, а тут весточка от Макара, мол езжайте в Елошное, там войну пережидайте. Да он и тебе письмо написал, да где же оно? А, вот, нашла! – Зина протянула Анне листок, свернутый треугольником. «Анне» -было написано на нём сверху.
-Ты не думай, я не читала-заторопилась гостья, -я никогда чужих писем не читаю.
Анна отвернулась от неё и раскрыла листок: «Дорогая, Анна и Семён! Не думал, не гадал, что придётся к вам за помощью обратиться, а приходится. Укатали сивку крутые горки, вряд ли встретимся ещё с вами, поэтому прошу, помогите Зине и Володе, кроме них и вас нету у меня никого на этом белом свете. Знаю, Анна, имеешь ты доброе сердце и не оставишь их в беде! Простите меня и прощайте, не поминайте лихом. Ваш Макар».
-Что ж,-сказала Анна, складывая листок обратно в треугольник,-на селе тоже работать надо, сама знаешь, с тунеядцами сейчас строго, надо тебя к делу приставить. А знаешь, что? В школу, я слыхала, учительница нужна, пойдешь?
-Пойду, только у меня с математикой не очень, я же в основном историю партии преподавала, да и то, взрослым.
-Ничего, справишься, при школе комната имеется, там и жить станете, на первых порах тяжело придётся, печи топить станешь и в школе тоже, Семён ежели чего поможет, пока пообвыкнешься. Ты вот что, языком особо не болтай перед бабами кто ты и откуда, а я всем скажу, что родственница ты наша, дальняя. Да не реви раньше времени, может и к лучшему жизнь повернется, дождешься Макара своего. А теперича укладываться будем. Кровати лишней у нас нет, но на печи самое- то, отогреетесь с дальней дороги-сказала Анна, убирая со стола.
На печи пахло чуть-чуть кирпичной пылью, овчиной, на которой лежала Зина, на бревенчатой стене висели белые мешочки, на приступочке сохла береста и валенки, а под боком разливалась равномерная теплота, согревая озябшее тело. Под боком сопел сын, спавший крепким сном, а она всё никак не могла уснуть, думая о том, что ждёт их впереди. Стукнула входная дверь, Нюра вернулась домой, чертыхнулась, запнувшись за кота, развалившегося на полу, шикнула на дочь проснувшаяся Анна. Зина осторожно перевернулась на другой бок и наконец-то заснула.
Нюрка не зря видела сон про брата, он и впрямь оказался пророческим и в реальности происходило всё точно также, как и приснилось ей. Дождавшись темноты Вася с напарником ползком выбрался с заминированного поля и пригнувшись, они устремились к ближайшему лесу. Им не верилось, что они остались живы и добравшись до лесной поляны без сил упали они на мерзлую траву, старая восстановить дыхание.
-Тебя хоть как зовут? –спросил Вася второго.
-Алексей Иванович Шубо -представился тот.
-Ну а дальше куда пойдём, товарищ Шубо? -поднялся на ноги Вася, пытаясь согреться. Из рваных ботинок торчали пальцы ног, а тонкая, грязная гимнастерка и вовсе не грела. С черного, промозглого неба сыпалась крупа, в темном лесу было неуютно.
-К своим надо выбираться-ответил Алексей Иванович, тоже поднимаясь и прыгая на месте, чтобы согреться.
-А где они? Свои? Нас на поезде везли несколько суток, мы теперь с тобой за линией фронта, до наших, как до луны, далеко.
-Нас, когда сюда вели, я деревеньку заметил, воон там- показал рукой Шубо куда –то за деревья. Можно попробовать одежду найти, обогреемся чуток, а там видно будет.
-Твоя правда, без одёжи нам далеко не уйти, двинем потихоньку, пока уши целые, поджимает к ночи-то-ответил ему Вася, устремляясь в ту сторону, куда до этого показывал Алексей.
Небольшая деревенька, находившаяся вблизи железной дороги, казавшейся целой издалека, была наполовину сгоревшей. Черные остовы домов, оставшиеся печные трубы в лунном свете вызывали у мужчин дрожь. Они молча шли по улице к огоньку, мелькающему в окне дома в конце села. Тревожная тишина стояла вокруг, но немцев в селе не было, в уцелевших домах ютились чудом оставшиеся в живых жители, те, кому пойти больше было некуда. Одна из них, Марийка жила со своими детьми в доме, в окно которого постучались этой ночью мужчины.
-Ктой-то там? –раздался женский голос за дверью, и Вася торопливо заговорил, отвечая на вопрос:
-Хозяюшка, пусти погреться, русские солдаты мы, сбежали от немцев, ищем наших. Как же рисковал он в тот момент, неизвестно кто находился за обшарпанной дверью, но ему повезло, она отворилась и на крыльцо, кутаясь в старую душегрею вышла маленькая, худенькая женщина, больше похожая на подростка.
-Да как же вы, родненькие, сбежать-то умудрились? Проходьте быстрее, пока не видит никто!
В избе было чуть теплее, чем на улице, но не жарко.
-Уж, извиняйте, дров совсем нет, что с робятами на развалинах добудем, тем и топим, и едой не побалую, разве что вот похлебки налью, с вечера варила, насобирали с ребятишками прелого зерна чуток, брюковки кинула, листов капустных, мучкой забелила и то ладно,-сказала она, доставая из печи едва теплое варево, больше похожее на пойло для свиней, но не евшие несколько дней гости набросились на неё как будто вкуснее не едали.
-Ешьте, ешьте, соколики, отколь будете?
-Я с Урала, вернее с Зауралья-поправился Вася, -а я из Мурманска,-пояснил Алексей.
-Далеко вас от дома занесло, а я вот здесь в Сергеевке, родилась и выросла, тут и замуж вышла и мужа на фронт отсюда же проводила.
-Немцы деревню сожгли? -спросил Вася, с сожалением наблюдая, как показалось дно миски, из которой они хлебали похлебку.
-Осенись ещё, мы с дитями дома были, в той, сожжённой части села, слышу вроде как крики по улице пошли, а наш дом-то с краю был. На улку выскочила, а по железке поезд идёт и по ходу деревню расстреливает, я в дом, младшенького схватила и в окно, разбив его, сиганула, оно на огород выходило. Детишки за мной. А за огородами нашими поле начиналось, пшеничное. Пшеница стояла колосок к колоску, в ней и схоронились. А поезд –то обратно возвращается и огнём дома поливает, те как свечки вспыхивают, а в них те, кто выбежать не успел, полыхают. А следом немцы идут, добивают, значит, людей, тех, кто из горящих домов выбраться пытается. Мы с детьми через поле, на корячках, да к лесу ползем, а в деревне-то крик стоит, до неба. Младшая моя криком изошла, а я рот ей прикрываю, молюсь, лишь бы немцы нас не приметили. А те несколько очередей по полю дали и дальше по деревне пошли, гогочут, весело им. Гляжу, а старшенький мой, неловенько как-то на землю прилег, вроде как уснул, а под головой его лужа крови разливается. Зацепило его очередью-то, сразу наповал. Марийка замолчала, пытаясь справиться со слезами и продолжила:
-Поезд те дома, что ближе к дороге стояли пожег, а в этой части осталась улица, уцелела. Здесь и собрались мы все, выжившие. Немного нас осталось, бабы да дети. Как немцы ушли собрали мы тех, кто погиб, да в общей яме, там, на краю и похоронили. Всех кучей, в одну яму, и сыночек мой, там же лежит – не смогла сдержать слёз и тихо заплакала хозяйка, вытирая глаза кончиком сползшего с головы платка.
-Сами-то тут остались, а куда пойдешь, когда на сто верст вокруг сожжено всё, да порушено?
-Ничего, ничего, мы с ними за всё поквитаемся! Ответят нам немчура за каждый ваш седой волосок –ответил ей Вася, глядя на совершенно седую голову молодой ещё по сути женщины.
-Скажи, Марийка, немцы в селе бывают? - спросил её Алексей Иванович, когда женщина успокоилась.
-Бывают, только взять у нас нечего, избы проверяют, за железной дорогой следят-пояснила хозяйка, -говорят недавно, здесь недалеко партизаны мост взорвали, железнодорожный, так они словно мураши тут крутились, всё искали кого-то, подполы проверяли да чердаки.
-Нашли? -поинтересовался Вася.
-Какое там, мыши и те сдохли, только мы тут и живём.
-А про партизан что знаешь?
-Ничего не знаю и знать не хочу! -испуганно ответила ему женщина.
-Ну, ну, ты нас не бойся, свои мы, нам бы только одежды какой-никакой да направление указать, а дальше мы сами разберемся,- успокоил её Вася.
-С одёжой подсобим, а с остальным извиняйте, я мужу обещала дитев сберечь, когда он на фронт уходил, одного вот уже не уберегла. Шибко немцы лютуют, когда про партизан речь идёт, вам надо в Григорьевку идти, может там и подскажет кто, а я и не знаю нечего-решительно ответила ему Марийка, доставая с печи для него старые опорки и кургузый пиджачок.
Отлежавшись в избе день, понимая, как рискует хозяйка Василий и Михаил, облачившись в старенькую одежду, собранную для них женщинами Сергеевки, по темну отправились в сторону Григорьевки, чтобы там попытаться найти ниточку, что приведет их в партизанский отряд. Несколько дней добирались они до села, проходя мимо сожжённых сел и везде принимали их как родных, даже если вместо дома была тесная землянка, набитая людьми. Партизаны наткнулись на них чудом, когда они потеряли уже всякую надежду их найти. Так Василий и Алексей оказались в партизанском отряде, всеми силами борющегося с немцами, которые оккупировали эту территорию.
В конце марта 1942 года Настя родила махонькую девочку, слабенькую, но горластую чрезвычайно.
-Антип мальчика хотел, – сказала она прерывающимся голосом, глядя на то, как мать пеленает новорожденную.
-Лишь бы вернулся,-ответила ей Анна, укачивая на руках ребенка, -а там и дочери рад будет, уж поверь!
С рождением внучки добавилось у неё забот, семья разрасталась, вот и Зина с Володей стали уж её частью. Зинаиду приняли в елошенскую школу учителем, предоставив небольшую, темную комнатенку, но и такой она была рада. Анна с Нюрой помогли её выбелить, пособли с подушками и кой-какой утварью и началась у неё новая, сельская жизнь. Поначалу даже печь затопит не могла, приходил Семен, помогал, а чуть позже приноровилась и школьные печи топила на ура, знала, когда дров подбросить нужно, да вьюшку прикрыть, чтоб не угореть. Детей в школе было совсем немного, все разных возрастов и знаний, приходилось выкручиваться на уроках. Тетрадей не было вовсе, писали на газетах и угольками на дощечках, зато были книги и очень часто, усадив их вокруг себя читала она вслух, пытаясь привить им любовь к литературе. Частенько детишки в классе менялись, в многодетных семьях были одни валенки на всех и в школу приходили по очереди. Голодное брюхо к знаниям глухо, говорят в народе. Тяжело было Зине смотреть в квелые, голодные лица детей. Но и тут выручила Анна, заскочившая как-то на занятия. Именно она предложила заваривать и раздавать ребятишкам горячий, травяной чай, в котором плавали сушенные с лета ягоды, листья смородины и малины. Душечкин, председатель колхоза, раздобыл где-то большой кусок сахара, который мелко-мелко раздробили и по капелюшечке добавляли в кипяток. Многие дети признавались учительнице, что приходили в школу ради него, душистого чая, которого не было в их домах.
С приходом тепла стало легче, а как полезла из земли первая зелень и вовсе хорошо стало. Сныть, крапива, одуванчик, лопух, клевер, осот, подорожник, мята, пастушья сумка, сурепка, ярутка, хвощ полевой, лебеда и самая вкусная среди них дикая черемша, стебли которой грызли детишки на уроках. Хотя и хлопот весной прибавилось. Мальчишки постарше сели на трактора, тут уж не до учебы, да и остальные в стороне не остались, вместе с Зинаидой помогали колхозу на полях и огородах, понимая, что нужен был фронту их хлеб.
Мужских рук на селе в годы войны не хватало, а женские справлялись с большим трудом, но сеять нужно, поэтому Душечкин, председатель колхоза распорядился, всех, кто постарше обучить и посадить на трактора. Через два дня Настя уже была в поле, оставив маленькую дочь на мать, впряглась в весенние заботы. За зиму трактора, имевшиеся в колхозе кое-как подшаманили, чтобы начать посевную, а «Нигрола», масла для трансмиссий нет. Приходилось женщинам мотаться в Лебяжье и даже в Курган в поисках его. В одну из таких поездок и отправилась Настя вместе с Лизой, которая стала шофером и лихо водила полуторку. Хоть и держались они по отношению друг к другу с холодком, но ничто не сближает лучше, чем дальняя дорога и тесная кабина. Выехали они в соседнее село майским утром, сопровождаемые хмурым, серым небом, которое разразилось ливнем, как только отъехали они от Елошного на приличное расстояние. Машину мотыляло по дороге, таскало по грязи и выбросило на обочину, в лог. Лиза пыталась направить буксующую машину обратно на дорогу, да где там, грязь, налипала на колеса, не давая тронуться с места. И как назло ни тебе соломы, ни щепок кругом, чтобы подложить под колеса.
-Подожди, -попросила её Настя, -не рви машину, мы, когда ехали я дорожный каток видела, в метрах триста отсюда, там позади.
-И что? Как он нам поможет? -зло выкрикнула Лиза, нещадно газуя.
-В нем земля должна быть сухая, подсыплем под колёса и выедем, пошли, посмотрим?
Серый дождь, зарядил, видимо надолго. Вокруг было сыро, холодно и неуютно. Оскальзываясь ногами, по грязи, они поспешили к катку. Земля там действительно была, сухая, но возник вопрос, чем её носить? Настя решительно сняла с себя фуфайку, стащила с себя исподнюю рубаху, завязала её мешком и начала наполнять землей.
-Что застыла? Сымай свою, иначе до вечера тут провозимся. Вымокшие, замерзшие, они носили и носили землю под колеса полуторки в импровизированных мешках и наконец, выехали.
-Ты сейчас на черта похожа –рассмеялась Настя, глядя на грязное лицо Лизы, вырулившую на середину размякшей дороги.
-А сама-то, как из преисподней- зло ответила она, но не удержалась и тоже засмеялась.
-Видели бы сейчас нас наши мужики, -добавила она, следя за дорогой, -как думаешь вернутся они? -тихо спросила она.
- Я не знаю, Лиза. Таньке Копорулиной вчерась похоронку принесли. Слыхала?
-Слыхала, как не слыхать, четверо у неё осталось, как поднимать будет?
-Ничего, Лиза, подымем, не оставим в беде! Друг дружку держаться будем, ждать, когда мужики наши вернутся.
-Она за ночь поседела, враз. Утром её видала, на работу она шла, как пьяная, растрепанная вся, глаза осоловелые, идет, падает на тын, встаёт и снова идет, и причитает, тихонько так: «Санечка, любый мой, словно чувствовал, что не увидит жену и деток малых своих боле, будто сердечко ему подсказало, что навсегда уходит из деревни, ясноглазый мой, Санечка», а у меня мороз по коже.
-Твой-то пишет тебе? -спросила Настя.
-Нет-чуть помолчав ответила Лиза, -а твой?
-И мой молчит- Настя отвернулась, разглядывая степь за мутным стеклом.
-Ничего, подождём, -тихо сказала Лиза, а пока детей беречь станем, я Васе обещала, как уходил.
-А Антипушке моему и не ведомо вовсе, что доченька у него родилась.
-Как назвала –то хоть?
-Надежда. Надежда Антиповна.
-А что? Хорошее имя! Наденька, Надюшка, Надежда, вот и нам только она и осталась, надеяться и верить.
-Надеяться и верить-тихо повторила Настя и погладила собеседницу по руке, держащей руль.
У маленькой Надюшки даже сил плакать не было, мяукала неслышно, как котенок, но и этот зов слышала Анна издалека.
-Проголодалась, маленькая –ласково бормотала она, суя в рот ребенку тряпицу, смоченную в козьем молоке. Квохтала она над слабенькой внучкой, как наседка над цыпленком, пытаясь выправить слабое дитя всеми способами, что знала. Ребенка приходилось брать с собой, на работу. Вот и сейчас собрались они с бабами поле вспаханное засевать, по старинке. В сторонке, под кустом малые дети, те кто постарше за совсем маленькими присматривают.
Поставил Душечкин вешки на тот конец поля, встало в ряд человек пятнадцать баб да подростков и началось севачество. Зерна бросают, а они от лукошка так и отскакивают, так и разлетаются вокруг. Поля длинные, пока одно засеешь, ноги не носят, а медлить нельзя, вспаханная земля быстро коростой покрывается, день два обождешь и не возьмешь её больше ничем, зерно отлетать от неё будет, словно от лакированной крышки. Анна привычно рукой взмахивает, пригодилась наука отцова, молодым подсказывает, а сама одним глазком да на кусты поглядывает, как там Надюшка?
-Скучно бабоньки работается, а не спеть ли нам? -предлагает она товаркам. И сама тут же запевает, свою любимую: «Среди долины ровняя на гладкой высоте, цветет, растёт высокий дуб в могучей красоте. Высокий дуб, развесистый, один, один бедняжечка, как рекрут на часах. Взойдёт ли красно солнышко-кого под тень принять? Ударит ли погодушка-кто будет защищать?». Слышала она, что песня эта вовсе не народная, дескать автор её местный, зауральский, вот поэтому каждое слово родное, отзывается в сердце каждая буковка.
-Ни сосенки кудрявые, ни ивки близ него, ни кустики зеленые не вьются вкруг него-подхватили остальные женщины, шагая в ряд по полю. Шла, вытирая слёзы, наравне со всеми и Татьяна Копорулина, в одиночку поднимет она всех детей, убережет от голодной смерти и болезней, вырастит, даст образование и до самой смерти будет любить своего Санечку, так и не выйдя больше замуж.
Продолжение
#аннушкаоттандем
Благодарю вас за лайк, комментарий, репост!
Следующая публикация
Нет комментариев