Мужик

Любовь Курилюк
- Нужен мужик в доме, Машка! Нужен! Да вот только где их найти, мужиков–то! — вздыхая и щелкая семечками, говорила своим низким голосом Дарья Викторовна. — Повывелись нынче мужики–то. Я, вон, последнего отхватила, Матвея своего, да и тот помер. И не надейся, Манька, не пристроишься теперь! Тем более ты с обузой… Придется одной век коротать, так вот я тебе скажу, Маруся.
Дарья Викторовна, Машина соседка, поудобнее устроила крупные, одутловатые ноги, сплюнула шелуху в ладонь, глядя, как Маруся, худенькая, с веснушками по лицу и плечам, в маечке и длинной, полупрозрачной от яркого солнечного о света юбке, босая, развешивает белье на длинной тонкой веревке, натянутой между двух столбов. Простыни полоскались на ветру белыми флагами, пододеяльники надувались парусами, одинаковые Егоркины рубашонки и штаны рядком, как воробьи, расселись под прищепками, рвет их ветер, того гляди, унесет, но нет, Маша не позволит!
Дальше, в тени дома, там, где не видно будет с улицы, Маша аккуратно пристроит свои платья, сорочки, комбинацию, с кружевами, красивую, как из журнала. Её покупали в городе, когда ездили с Егоркой гулять по зоопарку.
— Дождь будет, точно тебе говорю! — не унималась тетя Даша. — Сымай тряпицы, промокнут! Вишь, воооон туча прёт с запада! Гроза будет. У меня с утра коленки ломит, верный признак.
— Успеет ещё высохнуть, а вы, теть Даш, не накликайте беду–то! Гроза да в такую сушь — страшно… — Маруся, убрав со лба щекочущую прядку выцветших на солнце светло–русых волос, приложила руку к лицу козырьком. — Егор! Егорушка, иди обедать! — крикнула она горстке ребят, сидящих на корточках и рассматривающих что–то на пыльной дороге. — Вы с нами? — спросила Маша, обернувшись к соседке.
Та как будто замялась, пожала плечами, нехотя согласилась.
— Ну уж уважу, раз просишь, — Дарья Викторовна встала, быстро выкинула шелуху в стоящую у дома бочку, подалась к крыльцу, но тут ей под ноги бросился Машин кот Федька. — Тьфу, гадюка! — толкнула его ногой женщина. — Напугал! Вот даже коты, Машка, к тебе всё гадостные льнут. Пшёл! Пшёл прочь! — замахала на котяру рукой Дарья, тот выгнулся, зашипел, но потом отвлекся на птиц, что чирикали в кустах, рванул туда.
Тётя Даша считала себя Марусиной благодетельницей. Ну а как же! Вернулась девка с учебы не с дипломом, а с пузом, срам на всю деревню, и родителей у Машеньки нет, защитить некому. А Дарья Викторовна тут как тут, поддержит, поможет, слово ласковое скажет.
«Я, Маша, тебя понимаю. Хочется женщине счастья, простого, нашего, бабьего, вот ты и дала слабину, без мамки тяжело, по ласке скучаешь! А что грех на тебе теперь большой, так это замолим. Ничего, со мной не пропадешь!» — говорила она, расхаживая по Машиной избе, точно хозяйка.
У Маруси был отличный бревенчатый дом, сделанный с умом, чистенькая светлая горница, дальше две комнатки, кухня, в сенцах пахнет травами и сухими поленцами, второй этаж тоже жилой, там теперь у Егорки, Машиного сына, своя тайная комнатка.
Дарье Викторовне бы такое жилье, а не её халупа, что осталась от мужа–алкоголика…
Тётя Даша, завистливая, угрюмая женщина, распускала про Маруську слухи, оговаривала, а потом сама же утешала девчонку, чтоб не расстраивалась:
«Люди, Маша, много чего говорят, но ты меня держись, я в обиду не дам!»
Маша сначала кивала, тетя Даша ведь соседка, с детства с ней знакомы, да, тяжёлый у нее характер, так Дарья — ребенок войны, настрадалась, прощать её надо.
Но когда Дарья Викторовна стала клевать, да побольнее, Егорку, Маруся опомнилась, ругаться не хотела, но и прежнего доверия не проявляла. А вот прогнать со двора Дарью Викторовну, указать ей на калитку, всё не решалась. Посмелее бы стать…
…Егор, запыхавшись и вытирая руки о голую грудь, тоже, как и мать, босой, загорелый, с крепеньким тельцем, уже бежал по дорожке к дому, Маша поймала его, приподняла, будто тот был пушинкой, стала целовать в щеки, пухлые губы, нахмуренный лоб.
Мальчишка замотал в воздухе руками, забесился, вырываясь.
— Пусти! Мам, ну пусти же! Ребята смотрят! Перестань! Фу, мокро опять! — Маруся наконец опустила мальчишку на землю, тот как будто с отвращением вытер грязной ладонью щеки.
На людях он был взрослым, шести лет от роду, самостоятельным, оголтелым Егором, которого в прошлом году снимали с пожарной башни всем миром, которого вынимали из колодца весной, куда Егорка ухнулся, неловко свесившись через край, как только ещё шею не сломал! Егор прыгал с тарзанки в пруд, на спор ходил по кладбищу ночами, беспокоя старенького батюшку Ивана, кидался косточками от вишен и пробовал рубить дрова, хотя пока выходило плохо. Егор взрослый, он сам по себе, и пусть мамка не лезет к нему!
Но это только днём. Ночами, когда никто не видит, он приходит к ней на кровать, близко–близко прижимается к её худенькому, теплому боку, обхватывает мамин живот рукой и замирает.
А Маруся, едва проснувшись, зарывается рукой в пушистые, густые волосенки Егора, гладит его лицо, плечики, целует горячие ладошки.
— Мам, а у нас всё будет хорошо? — шепчет Егор. — Ты же меня любишь? Тётя Даша говорит, что я не должен был родиться, что я тебе всю жизнь поломал.
— Люблю! Больше жизни люблю, сынок. Нет никого на свете, кого я бы так любила, как тебя! — отвечает шепотом Маша. — Не слушай никого! Если бы не ты, я была б несчастная, понимаешь?
— Ага… А папу? Ты его тоже любила? — не унимается мальчик.
— И папу любила, — Маша отворачивается, смотрит в окошко. О том мужчине она не хочет говорить, до сих пор больно…
— А тетя Даша говорит, что он был плохой, он нас с тобой бросил. Как же ты, значит, плохого любила его? А вдруг я тоже плохой? Тетя Даша говорит, что раз я его сын, то тоже вырасту подлецом! — Егор растерянно садится на кровати, жмурится от лунного света, упавшего на личико, трет глаза. Ему очень хочется спать, но вдруг, если он уснет, то мама куда–то денется?! Дарья Викторовна говорит, что Егора надо «сдать», и жить дальше…
— Ну что ты, д у р а ч о к! Ты мой сын, мой, и больше ничей. И вырастешь ты самым–самым хорошим, лучшим мужчиной на всем белом свете! Ты добрый, ласковый, ты очень сильный и заботливый! — Маша тоже садится, прижимает голову Егорки к своей груди. Мальчику так неудобно, он вырывается. — А тётю Дашу не слушай, она ерунду болтает!
— Ну подожди, подожди, мама! Значит, я мужик? Настоящий мужик? — Мальчик сжимает кулаки, показывая матери, какой он сильный. На ручках выступают мускулы, напрягается шейка, раздуваются маленькие ноздри.
— Да, — смеется Маруся. — Настоящий мужик.
— Тогда тетя Даша врёт! Она говорит, что нет мужиков. А я же есть! Значит, врет! Пусть она к нам больше не приходит, мама! — громко шепчет мальчонка.
— Нельзя так, Егорушка. Она наша соседка, да и помогала, когда ты был совсем маленьким, а я болела. Мы ей многим обязаны. Не надо на неё злиться, сынок. Спи, спи, мой хороший. Поздно уже…
Маша укладывает сына рядом с собой и никому не расскажет, что ночью он ещё совсем маленький, нежный котенок, жарко дышащий ей в шею. Это только их тайна…
…Дарья Викторовна неловко уселась за стол, Маша поставила перед ней тарелку с рассольником.
— Егор! А ну марш руки мыть! — прикрикнула соседка на мальчика.
— Я мыл! Мама, скажи ей, что я мыл! — исподлобья глядя на женщину, буркнул Егор.
— Мыл, мыл, садись, Егорушка. Мне на почту скоро, тетя Таня просила её подменить. Ешь, сынок. Хлеб бери, лучок…
Маша тоже села.
Дарья Викторовна шумно втягивала в себя суп, откусывала от хлеба большие куски, засовывала их в рот пальцами, как будто сейчас у неё все это отнимут.
— Налей, Маша! Ну рюмку поднеси соседке, жалко, что ли? — прочавкала она.
Маша, вздохнув, встала и молча поставила перед гостьей полную рюмку.
Обхватив её губами и запрокинув голову, Дарья Викторовна быстро выпила, крякнула, хватила по столу кулаком, занюхала луком.
Эта женщина пила некрасиво. Вот дед Иван, у которого Егорка часто бывает, пьет вкусно, аж слюнки текут. Пьет с тостами, балагурит, улыбается, и никогда на Егора так зло не глядит!
Егорка поморщился, страдальчески посмотрел на мать, та ободряюще кивнула.
— Чего, Егор, не ешь? Не лезет? А вот знаешь, как работника раньше выбирали? Поставит мой отец перед мужиком тарелку с борщом. Если хорошо ест мужик, то и работник он ладный. А если ковыряется, как ты, то прочь со двора гнали, убогого. Вот я, Маша, и говорю: нет сейчас мужиков, нет и не будет. И от кого ни рожай, всё не выйдет путного. Всё! — Дарья Викторовна хлопнула ложкой по опустошённой тарелке, жадно выпила компот, встала, опершись на стол так, что тот заскрипел.
Егор надул щеки, всхлипнул. Маша выпрямилась, отложила ложку. Егорка никогда не видел её такой строгой, даже суровой.
— Вы ошибаетесь, тетя Даша! Егор — самый лучший мужчина. Он — мой защитник и опора. И я не позволю говорить про него плохое. Если вам что–то не нравится, вы можете к нам больше не приходить.
— Чего? — Дарья даже икнула от изумления. — Это кто тут вякает, а? Накинуть бы на твой роток кулачок, Машка! Нагуляла, а ходишь тут как будто царица. Помолчала бы, а Егор должен знать, что родился от червяка, червяком и стал!
Дарья Викторовна раскраснелась, зло прищурила глаза, вся затряслась. Машка её раздражала. Всё в ней — и красота, и спокойная гордость, и эта улыбка, как будто девчонка знает что–то, чего неведомо самой Дарье, — всё выводило из себя.
— Идите домой, тётя Даша. Пора вам, — Маруся открыла дверь, застыла в выжидании, пока соседка выкатится из избы.
— Я сама буду решать, когда мне пора. А тебе найдем мужа, Машка, будет тебя в ежовых рукавицах держать, поняла? — брезгливо ответила Дарья Викторовна. — Хоть не стыдно станет с тобой соседствовать. Неблагодарная тва…
Она не договорила, потому что Егор вдруг вскочил и кинулся на неё с кулаками.
Маша схватила его, прижала к себе, а потом быстро захлопнула дверь за тётей Дашей…
С тех пор соседка к Марии не наведывалась, не здоровалась с ней, вытянув голову над забором, не щелкала семечки, сидя на лавке, зыркала только скверно, шептала что–то.
Мария не обращала внимания. За Егора она стеной встанет!
А потом к Дарье Викторовне приехал племянник, Сергей Борисович, мужчина лет сорока, солидный, в шляпе и светлом костюме, в сандалиях и с тортом.
— Здравствуйте, Маша! — крикнул он Марусе через штакетник.
Женщина, до этого копающаяся на грядках, выпрямилась, поправила косынку.
— Маша, вы меня не помните? — Сергей подошел к забору, помахал рукой. — Мы соседствовали иногда, летом, когда меня привозили к тете Даше.
Мария пожала плечами.
— Ну а как в пруду купались, я вам рвал кувшинки, а потом мы пошли к рыбакам, и они жарили нам карасей, тоже не помните? — Сергей Борисович улыбался открыто и по–доброму, во всю ширь своего большого, как у тетки, рта.
Маша кривила душой. Помнила, но разговаривать не хотела. Сережа уже в детстве был мальчиком гордым, даже заносчивым, задирал нос, на деревенских ребятишек смотрел свысока, покататься на своем новеньком велосипеде давал только за конфеты.
— Извините, мне некогда, — Мария опять наклонилась, стала собирать клубнику. — Егор! Егорка, иди, корзинку возьми, помогать будешь, сынок! — кликнула она мальчика. Тот сидел на крыльце и играл с котом, но тут же вскочил, взял из сеней маленькую, специально для него сплетённую дедом Иваном корзиночку и побежал к матери.
— Ах вон оно чего, — не отставал сосед. — То–то мать говорит, горе у тебя, Маша… Тяжело, поди, одной парня воспитывать?
— Справляюсь, — кинула через плечо Маруся. — Горе — это когда в избе пусто, когда старикам некого нянчить. А у меня счастье — сын, защитник мой, помощник растёт. Извините, некогда нам. Егорка, ты той грядочкой пройди, самую большую съешь. Вкусно? — Маруся улыбнулась, глядя, как мальчик кусает спелую, глянцевую ягоду, как пачкаются его губы ярко–красным соком, сладким, сахарным, того гляди, налетят на аромат пчелы.
— Тоже мне, защитник! Матери надо самую большую ягоду давать, а этот всё себе! — крикнул Сергей, развернулся и пошел в дом.
Егор смутился, но Маша только махнула рукой…
Маруся Сергею понравилась. В детстве–то была плюгавой, плакала всё, а теперь — другое дело, щуплая с виду, но крепкая, раз хозяйство держит. Таких Сережа любит.
Мужчина проскрипел половицами, уселся в горнице на стул. Дарья Викторовна вразвалочку подошла к нему, наклонилась, оперлась на стол руками.
— Что, взыграло, племянничек? Вижу, что по нраву пришлась тебе девка. Бери, не стесняйся! Она у нас, правда, порченая, вон, малявка какой у неё… — протянула женщина, подошла к буфету, вынула две стопочки, пузырь.
— А откуда приплод взялся? — поинтересовался Сережа, облизнулся.
— А это наша Маруся в город ездила, училась там. Уж не знаю, чему их там учили, да только диплома не получилось, зато ребенок нарисовался. Ты не гляди, что она такая неприступная, Машка–то! Прижать поплотнее, пусть власть почувствует твою. И бери с потрохами. Дом у тя будет, участок, она тут тебе хозяйство станет держать, а ты приехал, повалялся, и обратно в город. А там уж у тя ещё кто есть, ага? — Дарья Викторовна хихикнула, толкнула племянника локтем, тот поперхнулся, закашлялся, водка пролилась на стол…
Наевшись, Сергей повалялся на кровати, всхрапнул, потом, лениво потянувшись, привстал на локте, поглядел в окно.
— Хороша… Верно тетка говорит: прижать, и будет моя! — прошептал он, наблюдая, как Маша, подвязав узлом подол платья, колет дрова.
Мужчина встал, почесал отросшую щетину, натянул майку.
— Пойду соседке подсоблю, — кивнул он родственнице. — Умаялась она, поди!
Дарья Викторовна кивнула, приникла к окошку. Так ей, Машке!
Маша не слышала, как он подошел, почувствовала скорее, но ничего сделать не успела, сосед, пьяный, сильный, обхватил её сзади, развернул и приник к её губам своим смрадным ртом.
Маруська забилась в его руках, как пойманный зверек, стала молотить кулаками, жаль, уронила топор. Пыталась кричать, но потная рука зажала рот.
— А ну отойди! — в спину Сергею ткнулось что–то твердое.
«Ружье! — испуганно подумал мужчина. — Небось какой её х а х аль, чего ж мне тетка не сказала?! Не, голос детский!» — опомнился он.
Маруся вырвалась, схватила полено, стала отхаживать им обидчика, тот запрокинулся назад, на мальчишку, Егорка закричал, а потом тоже упал, заплакал.
— Пошел прочь отсюда! — Маша скомкала майку незваного гостя в кулак, опять замахнулась. — Ещё раз сунешься, тетя не соберет уж тебя, понял? По косточкам разметаю,
Сергей выругался, потирая голову, пополз прочь.
Дарья Викторовна выкатилась на крыльцо. Пьяная, раскрасневшаяся, она заходилась в безмолвном смехе и дрожала всем телом.
Племянник оттолкнул её, провалился в темные сени, Даша пошла за ним, успокаивать…
— Мама! Мамочка! Я испугался! Я совсем маленький, я не мужик, я тебя не смогу защитить! — безнадежно всхлипывая, шептал Егорка, перебирал материны волосы. Маша держала его на руках.
— Совсем не то ты говоришь, сынок! Ты поступил очень смело! Именно что ты меня и спас! Егор, запомни: ты настоящий мужчина, пусть пока маленький, пусть не столько в тебе силенок, сколько в этом борове, — Маруся кивнула на соседский дом, — но у тебя другая сила, справедливая, настоящая. Спасибо тебе, Егорка! Ну чего ты! Не плачь!
— Буду плакать! Тот дядька ещё придет! Мама, нам надо папу! Обязательно! Мужика надо, как дед Иван или ещё кто! Выходи за деда, а? У него ружье есть настоящее, а не как у меня — палка… — Егор крепко обхватил мать за шею, дышал ей в лицо горячо и влажно.
А Маруся вдруг рассмеялась. Хороша будет пара — она и дед Иван, ему уж скоро девяносто…
И Егор рассмеялся, позволил матери унести себя, зацеловать, но мысль о поиске отца в уме отложил…
Сергей Борисович уехал через два дня, якобы по службе, Дарья Викторовна при виде Маруси теперь плевалась и отворачивалась.
— А что ж такое–то, теть Даш?! Стыдно мне в глаза посмотреть? — усмехнулась, уперев руки в бока, Маша. — Да уж, вырастили вы мужичка, поди, он единственный и остался такой «настоящий», все остальные — червяки!
-Закрой свой рот! Ты мне племянника покалечила, поленом отходила, руки твои окаянные. И сын туда же, чтоб вас всех! Заявлю на тебя, что воруешь, мигом отсюда сгинете. Тьфу! — процедила Дарья Викторовна.
— Ну заявляйте, чего уж! Хорошего вам дня, соседка! — Маша дерзко расхохоталась, хотя совсем ей было невесело, но из–за калитки на них смотрел Егорка, нельзя, чтобы он думал, что мама боится…
Дарья свою обиду не забыла, ждала только удобного момента, а потом донесла председателю, что из сарая у неё пропал мешок картошки, и что, мол, соседка Мария его украла.
Приходили люди, разбирались, что–то записывали, Егор сидел на стуле, крепко сжав кулачки и слушая, как мама оправдывается.
— Да сама она его зарыла! Там, у себя за банькой зарыла! — вдруг сказал кто–то за окошком. Участковый высунулся наружу, увидел мальчонку, очень похожего на Егора.
— Не врешь? Покажешь, где?
— Покажу! Пойдемте! А это мы, значит, как в кино, да, сыщики? — шагал впереди довольный Егоркин друг Кирюша.
— А то! — улыбнулся участковый…
Дарья Викторовна плакала, говорила, что бес попутал, что не хотела она на соседку наговаривать, по смятению чувств вышло, извинялась, совала Егору карамельного петушка, но мальчик не взял, отвернулся…
… — Нет, мам, всё–таки надо нам папку найти! — уже зимой, дождавшись, пока мать вернётся с работы, сказал задумчиво Егор.
Мария, снимавшая с головы платок, замерла, обернулась.
— Зачем? Случилось чего? — тревожно спросила она.
— Нет. Просто я–то в суворовское училище уйду, я решил, нам в школе рассказывали про них, про суворовцев, вот надумали мы с Кирой идти. А как ты тут одна останешься? А если этот дядя Сережа ещё раз приедет? Где ж найти–то нам тебе защитника… — Егор вздохнул, пошёл к себе в комнату.
— Уезжаешь, значит? — как будто строго спросила Маша.
— Не сейчас. Школу ещё надо окончить… Но это я быстро, чего там оканчивать–то! — высунул голову из–за двери мальчик. — А вот как ты будешь?!..
— Ладно, придумаем что–нибудь. Дед Иван у нас вдовый, я с ним и сойдусь, как ты советовал, — подмигнула сыну Маруся. — Иди ужинать, Егорка! Устала я что–то, поможешь на стол накрыть?..
Мальчик кивнул.
… Егор всё боялся, что слишком быстро повзрослеет и не успеет до отъезда в училище пристроить мать. Он осматривал всех приезжих мужчин, примеривался к ним, приглядывался, прислушивался. Но все как будто не те. Плохо…
Перевалила за половину зима, солнце уже стало пригревать, кое–где даже вгрызалось в снег, выжигая на нем кружевные неровные узоры.
Егор бежал по дороге в меховой шапке и тяжелой серой шубке, торопился, они договорились с Кириллом покататься на санках. Мальчик смотрел под ноги и пел что–то. Осталось совсем чуть–чуть, как вдруг из–за поворота вынырнула легковая машина. Как Егор её не услышал?! Да всё шапка эта! Он в ней, как глухой! Водитель первым заметил маленькую фигурку Егора, резко ударил по тормозам, машину занесло, и она нырнула в сторону, уткнулась бампером в дерево. Зазвенело стекло, мужчина за рулем охнул, зажмурился.
Егор испуганно выпучил глаза, прижимая к себе веревочку от санок.
Водитель наконец поднял голову, по лбу его струилась красная ниточка, капала на ворот его рубашки.
— Да нормально всё, парень! Дыши! Чего ж мы с тобой так попали–то… — услышал Егор.
Мужчина толкнул дверцу, та не поддавалась, тогда он высадил её ногой, вышел на снег.
Егорка почему–то решил, что этот водитель — летчик или капитан, только форму не надел. «Он в увольнительной, потому и не надел!» — догадался мальчонка.
— Ты–то сам как? Цел? — продолжил между тем «летчик».
— Ага. А у вас к р о вь! Пойдемте к нам! Мама вас перевяжет. Она у меня очень ловкая. Только вы ей не говорите, что это я под колеса бежал, ладно? Она волноваться будет! — Егор снизу вверх смотрел на незнакомца.
— Отчаянный ты мужик! Меня не знаешь, а уже в дом зовешь? Не боишься? — усмехнулся мужчина.
— Не боюсь. Я соседского дядьку прогнал, палкой ткнул! — гордо рассказал Егорка.
— Да ты что?! Ну силен! И правильно, что прогнал. А я к вашему председателю еду, меня бояться не надо. Веди, малец, где тут у вас медицина!..
Маша увидела их в окошко — с размазанной по щеке к р о в ью мужчину и своего сына, — выбежала на улицу, замерла.
— Извините, ради Бога! Я тут попал в небольшую передрягу, машину занесло на дороге, стекло разбилось. Я хотел в медпункт, но ваш мальчишка такой настырный, тащит и тащит к вам… Меня Юрием Гавриловичем зовут… — быстро пояснил незнакомец, смутился под строгим Машиным взглядом.
— Тащит, говорите? Егор! Ты опять не смотрел вперед? Не отпущу больше, понятно?! Заходите в дом, я перевязку сделаю. Егор! Ну как же так?! — разволновалась вдруг хозяйка, отступила, пропуская гостя.
— Да не серчайте на него! Уж больно сегодня день хороший, не надо ругаться… — виновато перебил её Юрик, быстро поправил на себе одежду, причесался огромной пятерней…
Когда у Юрика на голове уже были бинты, когда он наколол дров и принес в избу воды, а Маша разогревала обед, Егор, строго осмотрев сидящего напротив гостя, наклонился вперед и вдруг тихо спросил его:
— Дядя Юра, а вы настоящий мужик? Или червяк?
Юрка растерялся, сглотнул.
— Соседка наша, вредная тетка Дарья, говорит, что все мужчины делятся на червяков и мужиков. Вы кто? — пояснил Егор.
— Я? Я — человек. При чем тут червяки?!
— Нет, вы скажите, вы настоящий мужик? — не отставал мальчик. Ему было очень важно всё прояснить! Очень важно именно сейчас!
— Не знаю. Мать говорила, что настоящий.
— Тогда вы не могли бы присматривать за мамой, пока я в военном училище буду? Мы с Кирюшой решили, что поступать поедем. А мама же одна останется, папки у нас нет… — развел ручонками Егорка. — Мама очень хорошая, добрая, жалеть умеет. Так что? По рукам?
Егор протянул вперед ладошку, Юрику вдруг стало жарко и захотелось пить. Он обернулся, Маша смотрела на него и кусала губы, чтобы не рассмеяться. Вот так её и пристроили к первому встречному под крыло! Ну, Егор, ну выдумщик!
— По рукам! — хлопнул маленькую ладошку Юрик, потом крепок пожал. — Только и ты мне обещай, что учиться будешь хорошо, в честь матери своей. Оставайся настоящим мужиком, Егор, что бы ни случилось!
Егор кивнул…
… Он вырос и остался тем, кем видела его мама, — сильным, смелым, справедливым. Егор уехал поступать, потом попал с Кирюхой в Афганистан. Когда было очень страшно, кровь стыла в жилах и хотелось убежать, спрятаться, перестать быть, он вспоминал, что обещал Юрию Гавриловичу: он должен быть настоящим мужчиной, мужиком, а не червём…
…— Ну, давайте, мужики, накатим по одной! — скажет Егор, когда все его друзья вернутся домой, когда приедет на новенькой машине Кирюха, вытянет за руку невесту Оленьку, когда мать, крепко вцепившись в Юрика, будет стоять на крыльце и бояться дышать. — За всех, кто был и будет настоящим!
Второй тост будет за Машу, за её слезы и поцелуи, за всю материнскую любовь, что она вложила в Егорку.
— Батя, за тебя! — Егор протянет Юрию Гавриловичу руку, крепко пожмет её. — Хорошо, что я тебя тогда встретил…
И долго ещё в доме Машеньки будут слышаться смех, тосты, звон праздничного фарфора, мужские голоса, песни и гитарные переборы. Там, у Маруси, радостно, там сегодня гуляет счастье. И вся деревня тоже не спит, гудит, празднует возвращение сыновей.
Только Дарье Викторовне не весело. Она захлопнет створки окна, поплотнее задернет шторки, уляжется на кровать, отвернется к стенке и зажмурится. Ничего! Ничего, ей и так хорошо! Только одиноко что–то…
— Дарья Викторовна! Тёть Даш! — постучался кто–то в дверь. — Идите к нам, праздник же!
Маша. Пришла. Из жалости, наверное. Дарья ей не откроет, затаится в избе, притихнет.
— Тёть Даш! Ну полно! Егорка приехал, порадуйтесь с нами! — всё ещё стучит Маруся.
Дарья неловко привстанет, сядет на кровати, а потом вдруг заплачет, но открывать не станет — стыдно…