Теперь Серёжа пахнет лекарствами, влажными салфетками и почему-то — старостью, хотя ему всего тридцать шесть. Он часами смотрит в потолок. Врачи говорят, это характерно для людей с ограниченной подвижностью. Им становится интересен каждый узор на обоях, каждая трещинка на потолке. Когда мир сужается до размеров комнаты, ты начинаешь видеть то, чего раньше не замечал.

— Я уже встал, — говорит он, хотя не поменял положения тела. "Встал" в его словаре — значит проснулся.

Я сажусь на край кровати, поправляю подушку. Мы планировали пожениться давно, но всё откладывали — сначала его бизнес требовал внимания, потом хотели купить квартиру побольше, накопить на хорошую свадьбу. В итоге расписались неожиданно для всех — за полгода до аварии, в обычный вторник. "А чего тянуть?" — сказал Серёжа. "Мы же давно решили, что вместе". Теперь я думаю — может, он что-то предчувствовал?

Мы мечтали о детях. О большом доме. О путешествиях.

Мечты превратились в ежедневные процедуры, в списки лекарств, в освоение медицинских терминов.

— Тебе таблетки к завтраку или после? — я уже знаю ответ, но спрашиваю, чтобы дать ему право выбора. Хоть какого-то выбора в жизни, где большинство решений уже приняты за него.

— После, — он пытается сесть, и я помогаю. — Мне неудобно, что ты всё время...

Он не заканчивает фразу. Ему неудобно, что я всё время помогаю ему, неудобно, что он зависит от меня, неудобно, что наша жизнь превратилась в расписание процедур. Но он не может этого сказать. Да и не нужно, я и так знаю.

— Ты бы пошла в парикмахерскую, — говорит он неожиданно, разглядывая меня. — Давно не была.

Я машинально трогаю волосы. Да, давно. Наверное, месяца три. Или четыре? После работы я спешу домой, в выходные столько дел по дому. А записываться заранее... как-то всё откладывалось. Вечно кажется, что я должна быть рядом. Вдруг Серёже станет плохо, вдруг ему что-то понадобится, вдруг...

— Обязательно схожу, — вру я и улыбаюсь. — На следующей неделе.

В метро опять не хватает места, и я стою, прижавшись к поручню. Листаю в телефоне список продуктов, которые нужно купить. Потом — список счетов, которые нужно оплатить. Потом — перечень лекарств, которые Серёже выписал невролог на прошлой неделе. Жизнь превратилась в списки, в наборы действий, расписанных по минутам.

На работе привычно сваливаюсь в цифры. Я хороший бухгалтер — дотошный, аккуратный. Цифры никогда не вызывали у меня страха или скуки. Наоборот, в них есть что-то успокаивающее: два плюс два всегда равно четыре. Не пять, не три — именно четыре, и никак иначе. Удобная предсказуемость. Определённость, которой так не хватает в остальной жизни.

Мне тридцать. Возраст, когда вся жизнь ещё впереди. Мы с Серёжей собирались завести ребёнка сразу после свадьбы. Строили планы. Выбирали имена. Спорили, сколько их будет — он хотел троих, я смеялась, что для начала хватит и одного. А потом — эта чёртова авария.

— Лен, чаю будешь? — это Ирка, подруга ещё с института. Мы с ней уже пятнадцать лет в одной бухгалтерии.

Я киваю. Мы идём в крошечную кухню, где пахнет растворимым кофе и шоколадными конфетами — кто-то отмечал день рождения вчера, остались сладости на столе.

— Ну, как дела? — спрашивает Ирка, хотя знает, что я отвечу "нормально". Потому что так принято отвечать на этот бессмысленный вопрос.

— Нормально, — я пожимаю плечами. — Как всегда.

— Я тут на массаж записалась, — она протягивает мне конфету. — В новый центр, недалеко от метро. Пойдём вместе? У них абонемент на двоих дешевле.

Я молчу. Массаж. Когда это было последний раз? До аварии. До всего этого. Когда ещё была какая-то жизнь, помимо графиков и списков.

— Ир, я не могу, — произношу тихо. — Серёжа...

— А что Серёжа? — она наклоняет голову. — Ты же не двадцать четыре часа в сутки за ним смотришь? Час-полтора на себя можно выделить?

Я молчу. В теории — конечно, можно. На практике — чувство вины грызёт изнутри даже за эти десять минут на кухне. Вдруг что-то случилось? Вдруг ему нужна помощь? Вдруг он звонит, а я не слышу?

— Нет, — качаю головой. — В другой раз, ладно?

Ирка вздыхает, но не настаивает. Она понимает. Когда всю жизнь вертишься, как белка в колесе, остановиться страшно. Кажется, что если упустишь хоть одну деталь — всё рухнет. Если не ты — то кто?

Первой замечает Людмила Аркадьевна — наша главбух с волосами, выкрашенными в цвет "баклажан". Она видит всё, как радар: и ошибки в отчётах, и опоздания сотрудников, и личные проблемы по теням под глазами.

— Елена Андреевна, — её голос сух и деловит, как столбики цифр в годовом отчёте, — вы забыли отправить письмо в налоговую. Срок был вчера, между прочим.

Я смотрю на неё, не понимая. Какое письмо? Какой срок? В голове — каша из цифр, рецептов приготовления ужина, списка лекарств и бесконечного "не забыть купить памперсы для взрослых" (мы не произносим это вслух, Серёжа не выносит этого слова, да и я тоже).

— Письмо по квартальному отчёту, — Людмила Аркадьевна вздыхает. Она снимает очки и трёт переносицу — верный признак, что раздражена, но сдерживается.

Я оглядываю экран компьютера — отчет здесь, уже подготовлен в программе для электронной отчетности, даже цифровой подписью заверен. Я же помню, что составила его... или нет? Смотрю на дату в системе — действительно, срок был вчера. Просто забыла нажать кнопку "Отправить".

— Я... извините, — бормочу я. — Сейчас. Сейчас отправлю.

Людмила Аркадьевна садится напротив. Кладёт руки на стол — ногти короткие, но идеально покрыты бордовым лаком.

— Елена Андреевна, — она понижает голос, — это уже третья ошибка за месяц. Я понимаю ваши обстоятельства, но...

Вот оно. "Обстоятельства". Все вокруг называют мою жизнь этим словом, будто боятся сказать прямо: "Твой муж парализован. Ты надорвёшься. Ты уже надрываешься".

— Простите, — я встаю. — Я исправлюсь. Обещаю. Такого больше не повторится.

Хотя мы обе знаем — повторится. Потому что мой мозг, как старый компьютер, уже не справляется с количеством задач.

Ирка ждёт меня у выхода из офиса. Курит, хотя бросала уже раз десять. Я знаю, что это она для меня — чтобы поговорить. В обед не получилось, Людмила Аркадьевна загрузила дополнительной работой, видимо, в качестве наказания за провинность.

— Пойдём кофе выпьем, — Ирка не спрашивает, а утверждает.

— Не могу, мне к Серёже...

— На полчаса, Ленка, — она затягивается. — Полчаса твоей жизни, которые я краду у твоего распорядка. Кофе и разговор. Как раньше, помнишь?

Помню. Раньше. Целую жизнь назад. Когда мы — студентки — трепались часами обо всём на свете, заливая в себя литры дешёвого кофе. О мальчиках, о работе, о книгах, о планах на будущее. О путешествиях, которые совершим, о детях, которых родим, о домах, которые купим. Смешно.

— Хорошо, — сдаюсь я. — Но ровно полчаса.

В кафе — маленьком, с картонными стаканчиками и усталой официанткой — Ирка не тратит время на прелюдии.

— Ты выглядишь ужасно, — говорит она прямо. — И я знаю, что ты сейчас скажешь: "Всё нормально". Но не всё нормально, Лен. Уже давно не всё.

Я размешиваю сахар в кофе. Ложечка звякает о стенки дешёвой чашки. Раз-два-три. Раз-два-три. Как метроном.

— Ты вообще себя видела? — продолжает Ирка. — Когда ты в последний раз высыпалась? Или смеялась? Или смотрела кино? Или просто гуляла? Когда ты делала хоть что-то для себя?

Я пожимаю плечами. Эти вопросы кажутся бессмысленными, как спрашивать у солдата на поле боя, когда он в последний раз ходил в театр.

— Ир, ты не понимаешь, — начинаю я.

— Нет, это ты не понимаешь, — перебивает она. — Ты сгораешь. Заживо. И Серёжа это видит.

Я замираю. Серёжа? При чём тут он?

— Он мне звонил вчера, — Ирка делает глоток кофе. — Просил с тобой поговорить. Сказал, что ты не спишь ночами. Что плачешь в ванной, когда думаешь, что он не слышит. Что ты стала тенью себя прежней.

Предательство. Вот как это ощущается. Серёжа звонил Ирке? За моей спиной?

— Не злись на него, — она будто читает мои мысли. — Он любит тебя. Но он всё понимает, Лен. Даже больше, чем ты.

Я качаю головой. Ирке не понять. Ей, с её свободой, с её здоровым мужем, с её путешествиями по выходным и вечеринками по пятницам. Ей, которая может просто взять и уйти с работы пораньше, не думая, что дома кто-то безнадёжно ждёт помощи для элементарных вещей.

— Я в порядке, — лгу я привычно. — Просто устала немного.

— Послушай, — Ирка наклоняется ближе. — Есть патронажные службы. Есть сиделки. Есть тысяча вариантов. Ты не обязана тащить всё одна.

— Мы не можем себе это позволить, — я отмахиваюсь. — Ты представляешь, сколько стоит сиделка? А в государственную очередь на патронаж мы встали, но там ждать...

— Я узнавала, — перебивает Ирка. — Специально интересовалась ценами. Четыре смены в неделю, пока ты на работе. Вполне вам по карману, особенно если ты перестанешь делать ошибки и тебя не уволят. А ещё, — она делает паузу, — ещё есть я. Я могу сидеть с ним в субботу. Чтобы ты выспалась. Сходила куда-то. Просто... была собой, а не только сиделкой и бухгалтером.

Горло сжимается. Что-то внутри — может, гордость, может, привычка тащить всё в одиночку — сопротивляется. Но другая часть меня, та, что плачет в подушку по ночам, та, что иногда с ужасом ловит себя на мысли "Не хочу так жить" — эта часть тянется к предложению Ирки, как к спасательному кругу.

— Серёжа не согласится, — говорю я, но уже без уверенности.

— Он уже согласился, — Ирка допивает кофе одним глотком. — Вчера, когда звонил. Он сказал: "Спаси мою жену от меня".

Это только начало истории. Продолжение сегодня в 18:15