Проза жизни

Три дня Лилька не поднималась с продавленной общежитской кровати. Не плакала. Просто лежала лицом к стене и красивым, от природы поставленным голосом распевала песни. В основном из репертуара селянок Архангельской области, где мы предыдущим летом всей группой провели фольклорную практику. От протяжных баллад про любовь-злодейку и судьбу-разлучницу у нас, троих соседок Лильки по комнате, уже сердца разрывались. Подойти к подруге не решались. Да и что мы понимали в ее состоянии? Какие слова могли подыскать в утешение, если сами в любви, тем более в разлуке пороху не нюхали. А у Лильки уже случилось и то и другое. Бестолковыми овечками мы топтались в коридоре, ибо от трехдневного «концерта» были на грани классической девичьей ссоры. Вдруг песнь оборвалась. Лилька возникла в дверном проеме – с провалившимися глазами, потемневшим лицом. – Давайте уже пожарим картошки, – тихо попросила она. Мы схватились за ножи-сковородки, мигом спроворили ужин. За столом Лилька сообщила: – Значит, так, дев

Бибинур вышла во двор степенно, словно старалась не расплескать спокойствие, какое бывает присуще женщинам, утолившим томительную страсть. Обеими руками она зачерпнула теплый, как молоко, густой туман июньского рассвета, омыла лицо, от радостной, щекочущей нежности рассмеялась. Плавно неся свое большое тело, сняла с плетня ведра. На звон отозвались коровы в хлеву; овцы, блея, повскакали с мест, козы пуховой породы уже толпились у калитки загона. В курятнике послышалось кудахтанье. Бибинур ласково пошлепала по крупу огромной коровы, которой было тесно в загоне, протиснулась. Присев на корточки, помыла вымя. Уткнулась головой в ее ласковое тело, пошевелилась, а там и ведро зазвенело на все голоса, как шумит народ на майдане. Дверь чулана заскрипела, и снова радость захлестнула Бибинур — она представила, как ее муж Тимербулат сейчас стоит у двери, деловито наклонив свою голову. «Скрипит, — думает он. — Вот уедешь ненадолго, так все хозяйство набок валится. Эх-ма!» И в самом деле, через ми

1 Вся страна после войны опирался на наши подростковые плечи. И правильно делала, потому что мы только и знали, что зарабатывали себе авторитет да репутацию, забывая обо всем. А с девочками — никакого опыта: только и разговоров — о той же работе. Но не о себе я, во мне ли дело? Рушили тогда в церкви последние церкви, и ведь мы не ведали, что завтрашний день, к примеру, — Крещение, а канун, сегодня вот, — Сочельник. Метель, помню, разыгралась. С утра еще подмораживало, не было никаких признаков, снежинки и те поштучно падали, а к вечеру подул и разыгрался ветер, за окном стало подвывать, и снегопад усилился, и в окна сыпало и хлестало, как с дворников лопаты. У меня, у молодого учителя, студента-заочника, обозначилось тогда инициатива. Точнее: я ее только подхватил. Начинали мы создавать спецкабинеты из пустых классов, не имея за душой ничего, кроме энтузиазма. Как-то, крупно поговорив с директором, пребывал я не в духе. Тебя, говорит, выдвигают на повышение, считают резервом, а ты… Наш