Нечто в квартире - 10

— Чего тебе от нас надо?! — кричала я, обращаясь к стенам квартиры, которые, казалось, дышали вместе со мной. — Неужели ты никогда не успокоишься?!
Стены упорно молчали, поглощая мои слова, словно чёрные дыры, но эта тишина давила ещё больше. Она была хуже любого крика, любой угрозы — это было спокойствие хищника, выжидающего момента для нападения. Я знала. Я чувствовала, что наступит ночь, и наше пристанище вновь выйдет на охоту за нами. За всеми, кто рискнул оказаться внутри этих проклятых стен.
Сначала сбежавший батюшка, потом этот экзорцист, бедолага. Спасибо, что живой! Кто следующий?
Я бродила по квартире, шаг за шагом, словно призрак в собственном доме, ожидая ответа. Квартира по-прежнему выжидала. Я чувствовала чьё-то присутствие, его невидимые глаза, следящие за каждым моим движением.
Мой взгляд случайно остановился на странном предмете, лежащем на пыльном подоконнике в дальней комнате. Это был небольшой, невзрачный свёрток, обернутый в какой-то мутный, пожелтевший от времени полиэтилен. Казалось, он ждал меня. Я вспомнила. Папа как-то вскользь упомянул про какой-то пакет. Тогда мы посчитали это мелочью, просто мусором, который забыли выбросить. Но сейчас, при виде этого неприметного свёртка, по моей спине пробежал холодок.
Я машинально схватила его. Он был очень хорошо замотан, и просто пальцами я бы с ним ни за что не справилась. Я взяла ножницы. Аккуратно, стараясь не повредить то, что могло быть внутри, я начала разрезать верхушку пакета, сантиметр за сантиметром. Пакет издавал сухой шуршащий звук, противный и громкий в этой нарастающей тишине квартиры. Наконец, он поддался, и я извлекла его содержимое. Там были листы бумаги, сложенные в несколько раз, пожелтевшие от времени. Чьи-то письма? Неужели? Бумага была настолько старая, что, казалось, вот-вот рассыплется в моих руках, превратится в прах от одного прикосновения.
Я осторожно достала один из листочков, бережно, с такой нежностью, словно держала в руках хрупкую бабочку, развернула его. Почерк был аккуратным, женским, но местами неразборчивым из-за времени и, возможно, торопливости писавшего. Я принялась читать. Ничего не понятно. Набор каких-то фраз, обрывков мыслей, будто вырванных из контекста. Не было ни начала, ни конца. Как будто листы чьего-то дневника в случайном порядке.
Я принялась доставать другие листочки, разворачивала их с такой же осторожностью и раскладывала на полу, пытаясь придать им хоть какой-то порядок. Казалось, что сама квартира затаила дыхание, ожидая вместе со мной развязки.
Это был дневник. Дневник девушки. Я не могла понять, реальный ли это был дневник, или я наткнулась на рукописи начинающего писателя, решившего создать что-то по-настоящему пугающее. Настолько трудно было поверить в правдивость содержания этих записей. То, что я читала, было настолько за гранью обыденного, что мой разум отказывался воспринимать это как реальность.
«Вечереет, — писала она. — Он только что ушёл. Сажусь писать, пока ещё видно. Он оставил мне немного света — несколько лучиков пробиваются ко мне сквозь дыру в окне. Сегодня я поняла, что он меня не отпустит. Никогда. Он зашёл уже слишком далеко, и теперь боится, что я расскажу. Всем расскажу. Даже если я скажу ему ДА, соглашусь на всё, чего он хочет, он не отпустит. Не поверит. Он будет держать меня здесь, пока не будет уверен в моей покорности. Или… пока я не стану такой же, как он. Что он будет со мной делать? Не знаю. Боюсь даже думать... Кажется, я скоро сойду с ума».
Мои руки дрожали, сжимая пожелтевший лист. Холодный пот выступил на лбу. Кто это ОН? Что он делал с этой несчастной девушкой? И как, чёрт возьми, это связано с нашей квартирой?
Все письма были в таком духе — размышления, обрывки фраз, описания событий, случившихся за день. Из этих пожелтевших, хрупких листков я, наконец, стала понимать. Писала девушка, которую заперли. Но кто её запер, и почему? Какой-то маньяк, влюблённый в девушку, но не получивший от неё взаимности. Это была не просто несчастная любовь, это была какая-то извращенная одержимость.
Он сделал из комнаты настоящую темницу. Это было описано так живо, так страшно, что у меня внутри всё сжималось от ужаса. Он заложил окно кирпичами, оставив лишь узкую «бойницу» в верхней части — маленькую щель, через которую едва пробивался свет и можно было увидеть крохотный кусочек неба. Это был его изощренный способ сломить её, отрезать от мира, от надежды. А ещё, чтобы она не могла сбежать, он заменил дверь. Поставил тяжёлую, обитую металлом дверь, с мощными засовами, скрежет которых она слышала каждый раз, когда он уходил, оставляя её одну.
«Как в гробу заживо», — писала она в одном из писем, и эти слова жгли мои глаза. Там, в этой комнате, он держал её на хлебе и воде. Просто чтобы она выживала, но не жила. Не радовалась. Он собирался держать её до тех пор, пока она не согласится стать его женщиной… Не только телом, но и душой. Он хотел сломать её волю, заставить полюбить себя, или хотя бы принять свою участь. Это было чудовищно.
И тут меня осенило… Комната с окном, заложенным кирпичом… Это же моя комната! Та самая, в которой я сейчас сидела, зарывшись в эти старые письма. Я вспомнила. До ремонта в ней действительно вместо нормального, широкого окна, было какое-то странное, маленькое окошко, почти под потолком. Оно казалось совсем нелепым, словно строители ошиблись или что-то забыли. Папа тогда сказал: «Что за чертовщина? Снесите нафиг эту кладку, и поставьте нормальное, пластиковое окно!». И рабочие снесли. Кирпичи, пыль, новые рамы… Мы тогда радовались, что в комнате стало светлее, просторнее… Да, это было оно — то самое окно. По моему телу побежал холодный пот.
Я продолжала изучать письма этой девушки, чувствуя, как с каждой строчкой тяжесть на сердце становится невыносимой. Листы, которые, похоже, были её последними, пропитаны глубоким отчаянием. В них всё больше и больше проскальзывали мысли о суициде. Она не думала об этом прежде. Её последней и единственной надеждой на спасение был отец. Она всё ждала его. «Папочка, забери меня! Ну что же ты меня не ищешь?».
Отец бросил их с матерью, когда она была ещё совсем подростком. Но несмотря на это, она любила его без памяти. Когда мамы не стало — она, вероятно, умерла от болезни — девушка осталась одна, совершенно беззащитная. И вот она ждала отца. Молилась, чтобы он пришел за ней, забрал из этого ада, где каждый день был хуже предыдущего. «Папочка, приди! Я знаю, ты найдёшь меня!» — читала я, и эти слова были пронизаны такой болью, такой наивной, детской надеждой, что моё сердце сжималось. Похоже, не дождалась… И она осталась там, наедине со своим мучителем, в этой кирпичной клетке. Что стало с ней потом? Страшно было даже подумать.
Я читала эти письма, и не могла сдержаться. На глаза наворачивались слёзы. Бедная, бедная девушка! Я представила себя на её месте, запертой в этой комнате, под властью безумца. Мне стало так нехорошо от одних только мыслей о том, что с ней случилось.
Внезапно, сквозь пелену отчаяния, я услышала звук, который заставил меня подскочить. Щелчок замка, затем скрип входной двери. Мама пришла. Она всё это время сидела на лавочке возле подъезда. Она не спешила заходить в квартиру, как, впрочем, и все мы. Каждый из нас находил для себя причины подольше потянуть время перед тем, как переступить порог этого проклятого места.
Её шаги в коридоре, приглушённый вздох — всё это вырвало меня из оцепенения. Я начала судорожно прятать письма. Быстро, небрежно, затолкала их обратно в пакет. Мне не хотелось, чтобы мама их увидела, чтобы прочитала, чтобы узнала. Ей и так было тяжело.
Я кое-как затолкала весь свёрток на самый верхний шкаф, чтобы его там никто не нашел, чтобы никто не увидел. Это был мой секрет, мое ужасное открытие.
Я не хотела рассказывать маме о своей находке. Потому что я всё поняла. Та девушка, она приходила к нам. Это была она, та жуткая женщина, тощая и замученная, с пустыми глазами, которую мы с мамой видели в первые дни после переезда. И тот парень, что повесился на турнике в коридоре — он тоже видел ЕЁ. И другие, кто жил в этой квартире до нас — они все видели ЕЁ. И она не успокоится. Я это уже понимала.
Её душа была заперта здесь, в этих стенах, так же как её тело было заперто много лет назад. И теперь она искала выхода. Или отмщения. Или просто хотела, чтобы её историю услышали, чтобы её боль почувствовали. И мы, неосторожно купившие эту квартиру, стали её слушателями. Или жертвами…
(завтра)