Приходи - 2

Знала Галина страшную тайну своей соседки и давней подруги Людмилы.
Знала она, сама Люда, и ещё один человек, Ванька Серый. Так все его звали в той деревне, откуда Людмила была родом, в Касьяновке. Да и в округе другого прозвища у него не было.
Поначалу Серым его прозвали за то, что в детстве любил в золе печной изваляться. Откуда у него такая тяга была – никто не знал. Почистит мать печь, золу на грядки вынесет, а Ванька тут как тут. Плюхнется животом на горку древесной пыли, ручки оттопырит и делает вид, будто по реке плывёт. Мать его прутом отгонит, в корыто посадит и давай отмывать. Но как только выпустит, он опять к золе бежит, барахтается в ней и смеётся.
Зинаида сына воспитывала одна, может потому и не смогла дать ему ума. Какое уж тут воспитание, прокормить бы. А мальчишка рос и год от году становился всё наглее и завистливее на чужое добро. Сначала в соседских садах деревья обносил, кусты обламывал, не жалея, лишь бы ягодой полакомиться. Потом стал по погребам и сараям лазать.
Много раз деревенские говорили Зинаиде, чтоб она образумила своего сыночка, сами колотили его даже, но на Ваньку ничего не действовало. Показалось ему, что дармовым жить проще и слаще, а потому ничем парень не гнушался и воровал в своей деревне и по соседству всё, что плохо лежит. Потом и за скотину принялся. То барана у кого-нибудь ночью зарежет, то телёнка из база выгонит, бывало и свиньёй не побрезгует. Да всё так ловко провернёт, что животинка и голоса не подаст. А сколько кур с насеста Ванька перетаскал, тому и счёта нет.
И стали люди в его прозвище «Серый» другой смысл вкладывать.
– Волки только так делают, – жаловались друг другу сельчане. – Карауль – не карауль, из-под носа живность унесут. Так и Ванька, как серый волк. Совести нет у вора проклятого, последнее у людей забирает!
Поймали как-то люди его в чужом сарае. Милицию вызвали, показания дали. А потом очень обрадовались, что Ванька Серый в тюрьму угодил. Два года окрестные деревни спокойно жили, а потом он вернулся, ловко поигрывая ножиком в руках, и всё началось сначала. Ещё пару раз его отправляли в тюрьму, но это его нисколько не пугало. Теперь Ванька ещё опаснее стал, боялись его все и связываться с ним не хотели.
Была у Ивана и другая слабость. Едва ус у него прорезался, принялся он по вдовам бегать, да просто одиноким бабам. Поднаторел в этом деле, во вкус вошёл. И подвернулась ему как-то Людмила, совсем тогда ещё девчонка, лет пятнадцать ей, может было, не больше. А его годы уже к тридцати приближались.
– Чья это ты такая славная? – усмехнулся он, столкнувшись с ней у колхозных амбаров. А потом дёрнул к себе и крепко прижал к стенке: – А ну-ка, дай-ка попробую тебя на вкус, может, моя будешь, если мне понравится.
Людмила была не робкого десятка и потому принялась отбиваться от него, хлеща ладонями направо и налево:
– Пусти! А ну-ка пусти! Ишь, что выдумал!
Иван с трудом удерживал разбушевавшуюся девушку, которая налимом едва не выскользнула из его рук, но все-таки скрутил её и прижался губами к губам. А в следующую секунду, вскрикнув от боли, выпустил Люду и схватился рукой за насквозь прокушенную губу.
– Ах ты ж гадючка! – крикнул он в спину убегавшей девушке. – Ну ладно, запомни это, а я не забуду! Всё равно моя будешь!
С тех пор Ванька не давал ей проходу, и Людмила чувствовала себя спокойной, только когда он в очередной раз садился в тюрьму. Зинаида от такого позора быстро в могилу ушла и их старый дом, нелюдимый и потихоньку разваливающийся, сельские по привычке обходили стороной, жил там Ванька или нет.
Спокойной почувствовала себя Люда только когда вышла замуж за Алёшу Кошкина. Молодой муж забрал её из Касьяновки в свою деревню Зарю и зажили они там хоть и не богато, но дружно. Четверых детей завели и не думали, что когда-нибудь их спокойной жизни придёт конец.
***
В обход, от Касьяновки до Зари километров десять наберётся, а по прямой, через овраг да лес и пяти не будет. А потому местные, сокращая путь, напрямик ходили друг к другу по своим надобностям, не боясь густой лесной чащобы. Бабы и ребятишки обеих деревень ещё любили грибы и ягоды собирать, коих тут всегда была настоящая пропасть. И не страшны им были ни волки, ни медведи.
Людмила тоже обожала грибной промысел, а потому однажды на рассвете стукнула в окошко соседки Галины:
– Просыпайся, Галка! Айда по грибы, пока все спят. До обеда управимся.
– Ага, сейчас, – широко зевая, отозвалась та. – Подожди минутку, только оденусь.
Три часа спустя, уже с полными корзинами грибов они вышли на ягодную полянку и Людмила, перехватив поудобнее свою ношу, сказала Галине:
– Пойдём со мной в Касьяновку. Тут ведь рукой подать. Мать моя прихварывать начала, я ей грибочков отсыплю, да ягодок оставлю. Невмоготу уже старой по лесам ходить.
– Нет уж, ты иди, а я тут тебя подожду, – отмахнулась от неё Галина. – Передохну как раз. Ноги гудят как телеграфные столбы. Сил нет.
– Я быстро, за полчаса управлюсь, – кивнула Людмила и, подхватив лукошко, скрылась в ближайших кустах.
Галина уселась под дерево на мягкую траву, сняла с головы платок и накрыла им лицо, решив в ожидании подруги немного вздремнуть. Не прошло и пяти минут, как она провалилась в глубокий сон. А Людмила, подойдя к дому матери, с трудом достучалась до неё в запертую калитку.
– Ты что это на засовах? – удивилась она, когда та выглянула в окно. – Открывай уже, я всю руку отбила, пока тебя дозвалась.
– Тише ты! – цыкнула на дочь Анфиса Яковлевна и кивнула в ту сторону, где стоял покосившийся домишко Ваньки Серого. – Вернулся, ирод! Неделю уже пьянствует, Тимофеевича избил, помереть старик может.
Испуганно обернувшись, Людмила скользнула в дом матери. Ни она, ни Анфиса не заметили хищный взгляд Ивана, который, притаившись за чужим плетнём, не сводил глаз с красивой, статной женщины.
Побыв у матери совсем немного, Люда с опаской выглянула улицу:
– Ладно, мам. Побегу я. Там, в лесу меня Галка ждёт. Да и домой уже надо, время вон уже сколько. Мои, поди, проснулись все.
– Дай я сначала посмотрю, не видать ли Ваньки, – удержала дочь Анфиса, потом махнула рукой: – Иди, нет никого. И не шастай сюда одна, пока он здесь. Мало ли что у него на уме…
Людмила кивнула и быстрым шагом направилась к лесу. Ей оставалось пройти до Галины всего-то с полкилометра, когда кто-то зверем кинулся на неё и сбил с ног. Охнув, Людмила упала на спину, а в следующую секунду крепкое мужское тело подмяло её под себя, дыша на отвратительным перегаром.
– Отпусти! – закричала она, узнав ненавистного Ваньку Серого, но он только расхохотался, а потом зажал ей рот крепкой, шершавой ладонью.
– Давно я поджидал тебя, сладкая моя. От судьбы не уйдёшь, слышала такое? Вот я твоя судьба и есть. Что хочу, то с тобой и делать буду.
Людмила принялась вырываться, но Ванька и не думал церемониться с ней. Сильным ударом он снова опрокинул её навзничь, а когда она отключилась, стащил с головы платок и разорвал его пополам. Одной половиной связал своей жертве руки, вторую затолкал ей в рот, а потом полез под подол.
Когда Людка пришла в себя, то сразу поняла, что происходит. Но ни кричать, ни отбиться, ни пошевелиться не могла и только горькие слезы текли по её щекам. Долго, чуть ли не целый час Ванька измывался над своей жертвой и лишь когда откуда-то со стороны послышался голос Галины, звавшей подругу, не спеша поднялся и стал приводить свою одежду в порядок.
– Ну вот я и насытился, Людок. Сладкая ты, баба, хоть и поношенная уже. Ну да это ничего, мне, такие как ты, всегда нравились. Повторить захочешь, сама приходи, знаешь, где я живу. А расскажешь кому, всем твоим спиногрызам головы отверну, как курятам. И муженька, при случае, подкараулю и на нож посажу. Мне терять нечего. Ты это помни.
Договорив, он смачно сплюнул на землю и ушёл, ни разу не обернувшись. Скрючившись, Людмила тихонько заскулила, как побитый щенок. Такой её и нашла Галина.
– Ох ты ж, лишенько! – вскрикнула она, вытаскивая изо рта подруги кляп, потом принялась развязывать ей руки: – Людка… Кто это тебя?!
– Ванька Серый, – всхлипнула Людмила и завыла надрывно: – Подстерёг… ирод проклятый! Всю истерзал, изломал… Нелюдь!
– В милицию надо! – заявила Галина. – Быстро его за это дело упекут, куда надо. Айда сейчас же!
– Нет! – испуганно закричала Людмила, вспомнив угрозы Ваньки. – Замолчи! И не дай тебе Бог сказать об этом кому-нибудь. Не надо, слышишь?
Галина с удивлением взглянула на подругу, а та повалилась к ней в ноги и принялась рыдать, обхватывая её руками:
– Никто не должен знать про мой позор, Галя! Семья же у меня, муж. Алёша не простит, слышишь? Галя! Христом Богом тебя прошу, молчи!
– Да какой же тут позор, ты ж не сама, – проговорила растерянная Галина.
– Узнает кто, руки на себя наложу, – тихо сказала Людмила, поднимаясь и глядя подруге прямо в глаза. – Смерть моя тогда на твоей совести будет. Этого хочешь? Подумай. Ты меня знаешь, я что сказала, то и сделаю. Не отмолишься тогда от такого греха, вместе со мной в аду гореть будешь.
Галина отшатнулась от подруги, которая показалась ей сейчас такой страшной.
– Ладно-ладно, делай, как знаешь, – пробормотала она. – А я что? Я молчать буду. Может, оно, и вправду, так лучше будет. Забудь о том, что произошло и всё.
Людмила кивнула. Но забыть о случившемся не смогла. Как-то она, бледная и растрёпанная, ввалилась в дом Галины и, простонав, упала на стоявшую у стены лавочку, громко рыдая.
– Людка, что с тобой? – испугалась Галина. – Ты чего?
– Нету, – простонала та. – Второй месяц уже нету … и тошнит сильно по утрам.
– Понесла?! – ахнула Галина. – Да как же так, Людочка…
– Лёгкая я на это дело, – билась в истерике Людмила. – Раза достаточно, чтоб подхватить. Вот и опять…
– Слушай, так, а может, Алёшка это постарался? – Галина присела рядом с подругой и принялась поглаживать её по плечу.
– Нет, Галя. Высчитала я все. Не было у меня тогда с мужем ничего чуть ли не две недели. Он то в полях пропадал, домой добирался и падал без задних ног. То приболел немного. Вот в тот момент ирод проклятый меня и подстерёг.
– Посадили его опять, слышала? – вздохнула Галина. – Старика он какого-то избил. Тот помаялся, помаялся, да так и умер от побоев. Серого и закрыли. Суд, говорят, скоро будет. Теперь надолго упекут.
– Мне-то что с того? – Людмила подняла на подругу злые, мокрые от слёз глаза. – Легче что ли? Пусть его хоть сгноят в той тюрьме! Что мне с этим делать?
Она с силой ударила себя по животу.
– Сдурела?! Что ж ты так лупишь-то по нему? – ахнула Галина. – Хочешь избавиться, иди к врачу. Или вон к старой Макаровне, что в Калюжном, напротив мельницы живёт. Она тоже таким делом промышляет.
– Нельзя, – простонала Людмила. – Узнают. Мне бы по тихому как-то надо.
– Погубишь ты себя, Людка, – покачала головой Галина. – Признайся лучше Алёшке во всём, покайся. Я свидетелем буду. Он поймёт, если любит. И простит. Вот увидишь.
Молча поднялась Людмила со скамьи и, бросив на подругу тяжёлый взгляд, ушла домой. А там, забравшись повыше на чердачную лестницу, плашмя упала вниз. Сильно ушиблась Людмила, продышаться даже не сразу смогла, но нужного не добилась. Тогда она решила выпить отравы, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы вызвать выкидыш.
Неделю после этого пластом пролежала в кровати, похудела так, что одни глаза остались. И испуганный Алексей не знал, что ему делать с заболевшей женой. Хотел к врачам отвезти, но она такой крик подняла, что он не решился больше тревожить её. Но потом, намучившись с ней, он всё-таки вызвал местного фельдшера.
– Анатолий Васильевич, помогите. Извела меня уже упрямая баба. Плохо ей, а от чего, не говорит.
– Не волнуйтесь так, голубчик, – сказал тот, – если понадобится госпитализация, мы обязательно сделаем это. – И добавил, осмотрев больную: – Симптомы вашей жены очень похожи на отравление. Но её жизни ничто не угрожает. И жизни ребёнка тоже, сердечко бьётся, я его слышу. Ну, почему вы скрываете свою беременность, дорогуша?
Вместо ответа, Людмила горько заплакала.
– Людка, тетёха ты бестолковая, – всплеснул руками Алексей, проводив фельдшера. – Что ж ты молчала?!
– Боялась я сказать тебе, Алёшенька, – рыдала она, вздрагивая всем телом. – Думала, что не захочешь ты его…
– Дурёха, – он обнял её, крепко прижав к себе. – Разве это плохо, что нас, Кошкиных, ещё больше станет?! Четверых воспитываем и пятого воспитаем. Какие наши годы?
Так и пришлось Людмиле смириться со своей беременностью. Только в этот раз она носила ребёнка по-другому. Тяжело, плохо, с постоянным недомоганием и головными болями, которыми никогда раньше не страдала.
– Видать, отрожала ты своё, мать, – говорил жене Алексей. – Раньше вон как легко носила, а теперь одни мучения с тобой.
– Помолчи ты, – просила его Людмила. Ненависть к зародившейся в ней жизни стала выплёскиваться наружу и характер всегда весёлой, неунывающей женщины стал злым и сварливым. – Господи, сил моих уже нет. Хоть бы скорее конец…
Алексей, качая головой, смотрел на жену, будто не узнавая её.