Даже представить, что ей придется опять тащиться в обитель, в дождь и ветер, было тошно. Она не выдержит, она смертельно устала и у неё жар… Но это был единственный шанс, если он вообще был. — Мне нужно одеться, не пойду же я босиком и в одной рубашке. — Одевайся, только быстро. И не вздумай ничего выкинуть. Да что она может выкинуть? Вспомнив, во что кистень превратил машину, стоявшую в гараже, Мика вздрогнула. Потом закуталась в плед и принялась искать подходящую сухую одежду. В кладовой обнаружились резиновые сапоги и старая куртка, а носки и спортивные брюки она позаимствовала все с той же сушилки. Только слишком большие брюки пришлось затянуть шнурком на талии. Жаль, что в доме нет второго выхода, кроме гаража — можно было бы попробовать удрать. Но в гараж вход тоже из холла. А там её поджидает Дэн. И в окно не выскочить — услышит и все равно догонит. Глубоко вдохнув и выдохнув, она вышла в ночь. Сколько времени — неизвестно, но ни в одной избе света не было. Ветер швырнул в лицо капли дождя, и Мика поспешила натянуть на голову капюшон. И как Денису не холодно в футболке? Он шел, словно не было непогоды, и движения у него были каким-то механическими и одновременно вкрадчивыми, звериными. Господи, кто же рядом с ней? Вода поднялась ещё выше, и идти вдоль улицы стало ещё сложнее. Мику спасали сапоги, а Дэн шагал по воде прямо в кроссовках, не обращая внимания на то, что ноги заливает. Иногда он включал прихваченный из дома фонарик, но большую часть пути они одолели в полной темноте. Несколько раз она поскальзывалась и едва не падала. И ни разу, ни разу он не помог ей, не протянул руку, только равнодушно ждал или подгонял: — Скорее! И все же до монастыря они добрались довольно быстро, или Мике так показалось? Она так надеялась встретить хоть одного человека, к которому можно было бы броситься за помощью, но все сидели, забившись по домам и пережидая ненастье. Монастырь тоже был темен, светилось единственное оконце под самой крышей. Кричи — не докричишься. Ворота оказались только притворены, а не заперты на замок. Дэн втолкнул её за створку. Луч фонарика скользнул по стенам и нашарил дверь, ведущую в колокольню. — Ну и где там? — Нав-в-верху, — выбила зубами Мика. — Там, г-где должны висеть колокола. Под одной из плит. — Пошли. Подниматься по лестнице, где и при дневном свете можно было шею свернуть, в темноте было немыслимо трудно, и девушка успела сто раз проклясть тот миг, когда ей пришла в голову мысль отправиться сюда. Может быть, надо было сказать, где лежит это золото? Но тогда у неё совсем бы не осталось шансов. Никаких. Желтый кружок света метался по ступеням, словно безумный, и приходилось карабкаться почти на ощупь. И никто не собирался её поддерживать и протягивать руку, наоборот, Дэн или тот, кто обрел его облик, был все время сзади, и Мике казалось, что в любой момент на её затылок может обрушиться удар, от которого не спасет никакой капюшон. Она чувствовала это так ясно, что волосы на голове шевелились. Может быть, поэтому она старалась лезть как можно быстрее. И только один раз сорвалась, но в последний момент каким-то чудом успела упасть на жесткий камень и лишь немного сползла вниз, обдирая пальцы и колени. — Поднимайся. Она глянула на него через плечо и сжалась в комок. Он убьет её, наверняка убьет, просто сбросит с колокольни вниз, когда поймет, что она его обманула… — Быстрей, скоро рассветет! Как рассветет? Неужели ночь уже прошла? Она с трудом встала и вновь полезла вверх, стараясь не застонать и не всхлипнуть. Почему-то казалось, что это может вывести его из себя. Он не дал ей передохнуть и на площадке перед деревянной частью лестницы. Только осветил непрочные, кое-где обломанные ступени и приказал: — Лезь. А сам, словно осторожный зверь, держался совсем близко, дышал в затылок. Так что ударить его ногой сверху она не могла — он бы успел её схватить и увлечь за собой вниз, на каменное основание. Верхней площадки они достигли быстро, слишком быстро. И небо действительно уже начинало светлеть, совсем немного, над лесом. — Здесь нет никаких плит, — раздельно произнес Дэн, водя лучом фонарика по полу. Да, он был сделан не из камня, а из толстых деревянных брусьев, чтобы при навешивании колоколов выдержать их вес. — Ты обманула меня, тварь! Привыкшие к темноте глаза ловили каждое движение. Вот он сгибает руку и медленно достает из-за пояса кистень, рукоять ложится в ладонь, словно срастаясь с ней. И тут Мика вспомнила. Это был тот самый, единственный выход. Тогда, два дня назад тут стоял Ромка Кайсаров, и он… В тот момент, когда Денис медленно и с удовольствием замахнулся, она подпрыгнула вверх. Ладони вцепились в металлическую поперечину, а ноги она согнула и резко выбросила вперед. Удар пришелся ему куда-то в верхнюю часть груди и шею. И это спасло её от удара кистеня — шипы лишь пропороли куртку и задели бок. Ещё не веря в то, что ей удалось это сделать, Мика увидела, как отброшенный назад Дэн покачнулся на краю проема, а потом опрокинулся и с криком рухнул вниз. Она не верила и тогда, когда грохот его падения по лестнице стих. Спрыгнула, почти свалилась с перекладины. Ноги не держали, и она опустилась на мокрое холодное дерево. Под пальцами что-то перекатилось, но вначале она не обратила на это внимания. Небо стремительно светлело, и в нем проступали силуэты столбов, крыши, лохматых туч, повисших над горизонтом. Она сидела и прислушивалась, боясь услышать опять его дыхание и голос. И одновременно боялась не услышать ничего. Неужели она его убила? Убила Дэна? Нужно было найти силы и встать. Встать и посмотреть. И только тогда она заметила, что рядом с ней что-то лежит, и поняла — что. Кистень. Осторожно, словно кусачего зверька, Мика взяла его в руки — удобная граненая рукоятка, с двумя кольцами — к одному крепилась потертая кожаная петля, а к другому кованая цепочка. И на ней — увесистый железный шар с шипами. На шипах налипло что-то темное, похожее на деготь. Машинально Мика ковырнула его ногтем и вдруг поняла — это кровь, запекшаяся кровь. Она должна была отшвырнуть его в сторону, как можно дальше, но вместо этого… Вместо этого она надела петлю на запястье и сама удивилась тому, как удобно и ловко тяжелая рукоятка легла в её ладонь. Так, словно была создана именно для неё. А то, что в крови, так на то и оружие, чтобы убивать. От этой мысли Мике вдруг стало весело. Она встала и выглянула наружу. Холодный влажный ветер насквозь продувал вершину звонницы, а внизу… Разлившаяся Мегжа заполнила собой все низины, превратив возвышенности в острова. Серая вода с клубящимся над ней туманом подступала к стенам монастыря. Дамбу размыло уже в двух местах, и она продолжала разрушаться. То, что предстояло сделать, не терпело отлагательств. Теперь была цель, и нужно было действовать. Она знала, где спрятано золото. Вниз Мика спускалась, не спеша — не хватало только свалиться с этой чертовой лестницы. Через неподвижное тело Дэна, лежавшее на площадке она переступила почти не глядя, и продолжила спуск. Что сказала ей та женщина — золото спрятано под собачьей будкой? Собаки… Охотничьи собаки… Если бы не эти твари, всё было бы тогда, в лесу, иначе. И поэтому их надо уничтожать — всех, кто попадется под ноги, всех этих злобных кусачих шавок. Это нетрудно — главное не дать им собраться в стаю. Мика усмехнулась. Или её звали уже не Мика? У него было много имен. И не все были достойны того, чтобы их помнить. Это неважно, главное сейчас — добыча. Законная добыча. Потом можно будет подумать о новом теле, это слишком хрупкое и слабое. И оно должно будет отправиться туда же, куда и остальные. Кистень привычно оттягивал руку и готов был уничтожить любого, кто встанет на пути. Уничтожить или выбрать. Выбрать и подчинить. Его выковал когда-то давно кузнец-цыган, про которого даже соплеменники говорили, что он продал душу дьяволу. А он не продавал — заказали кистень, он и сделал кистень. А уж сколько душ тот кистень загубит — кузнецу дела нет, лишь бы за работу заплатили звонкой монетой. А кистеню нет дела до того, кто им владеет, да и владеет ли? Его пища — кровь. Кровь и золото. Вот и сейчас он вновь стал почти как новый — сошла ржавчина, заострились шипы, вернулась прежняя сила. Лестница закончилась и Мика спрыгнула на площадку. Они ждали её внизу, и вначале она испуганно отпрянула. А потом поняла, что они безоружны — и бородатый священник, и этот… Она с трудом вспомнила — Кайсаров. Вспомнила и рассердилась на саму себя, она не должна была вспоминать. Она должна сделать то, что было правильным и логичным. Кто из них моложе и сильнее? Бородатый не пойдет — слишком грузен и неповоротлив. А вот второй — в самый раз. Третий вообще ни в счет — сопляк в рясе. *** Когда мокрый и измученный Арсений Игоревич буквально вломился ночью в келью отца Гавриила, тот вначале не понял в чем дело, и зачем понадобилось гостю рисковать жизнью, переправляясь через затопленный луг на старой плоскодонке. Что за девчонка? Почему такой аврал? Нет, в обитель она не приходила, и где её теперь искать? И ещё парень пропал? Да, странные дела творятся, странные… Батюшка отпаивал Кайсарова чаем со сладким пряным вином, а сам прикидывал, стоит ли уже сейчас отправлять братьев на поиски пропавших, или подождать пока развиднеется. Но тут прибежал послушник и сообщил, что на колокольне нечисто — слышен какой-то крик и грохот. Отец Гавриил с трудом распахнул разбухшую от влаги оконную створку и прислушался. Но было тихо. От притихшей за ночь воды поднимался туман. — Надо идти, — сказал гость. — Никогда себе не прощу… Едва открыв дверь, ведущую на колокольню, они услышали, что кто-то спускается сверху. *** — Мика?! — ошеломленно пробормотал Кайсаров, глядя на нелепую фигурку в огромной рваной куртке, из-под которой виднелись клетчатая рубаха и продранные на коленях штаны. Осунувшееся лицо с неправдоподобно ярким румянцем и слипшимися прядками волосами. И спокойный, даже веселый взгляд. — Мика. Где Денис? Она повела подбородком вверх. — Там. — Что с ним? Ответом было только пожатие плеч. А потом… потом она протянула ему что-то, вначале он в полумраке не рассмотрел, что именно, и уже протянул было руку, чтобы взять. И тут отец Гавриил неожиданно рванул его за рукав назад, с такой силой, что Арсений Игоревич отлетел и врезался в стену. Кажется, он даже ударился головой, потому что остальное виделось смутно и только фиксировалось сознанием, но не понималось. Мика в недоумении уставилась на свою руку, и протянула кистень священнику. Тот отшатнулся, защищаясь крестом, и тогда она замахнулась. Но промахнулась, и сталь с силой врезалась в стену, кроша кирпич. Отец Гавриил прикрываясь локтем руки от сыплющихся на него ударов, пытался перехватить руки обезумевшей девчонки. Но та уворачивалась в тесном пространстве и только из-за небольшого роста никак не могла дотянуться до его головы. Со звоном упал на камни и отлетел к стене серебряный крест. — Мика! — закричал Кайсаров. — Мика, очнись! Что с тобой, Мика?! Она обернулась, и на мгновение потеряла из виду священника. Этого оказалось достаточно. Он сзади обхватил её, визжащую и брыкающуюся, и кистень полетел на камни вслед за крестом. Наступила тишина. Оглушающая и долгая. Что это было? Он спрашивал себя об этом без конца. И когда плачущую и дрожащую Мику набежавшие монахи унесли, чтобы уложить в постель и напоить каким-то успокоительным настоем, и когда, что-то ворча сквозь зубы, отец Гавриил наспех бинтовал себе изувеченную шипами кистеня руку. Одновременно он никому не давал подойти к лежащему у стены кистеню. Оружию, похожему на затаившуюся ядовитую змею. Он сам поднял его здоровой рукой, но прежде набросил на него кусок какой-то матово сверкающей серебром ткани, и только потом осторожно взял. Сверху спускали импровизированные носилки из двух досок. На них лежал бледный, но живой Денис. У него был разбит затылок и сломана нога. — Что с этим делать? — проводив носилки до выхода и убедившись, что с парнем все относительно нормально, спросил Кайсаров и кивнул на серебряный кокон. Теперь он ясно видел, что это парча, церковная ткань. — В голову приходит только одно, — медленно ответил отец Гавриил. — Он должен вернуться туда, где был. И лежать там, пока не рассыплется ржавчиной. Идемте. *** И они пошли — через просыпающуюся деревню, мимо изб, от которых тянуло сонным утренним дымком и запахом печеного хлеба, мимо уродливого кирпичного особняка, к кладбищенской ограде. Арсений Игоревич опасался только одного, что не удастся завести бульдозер. Но для этого за ними семенил долговязый инок, бывший когда-то в миру неплохим угонщиком. Он повозился в кабине, и мотор загудел. Инок вылез и перекрестился. А его место занял Кайсаров. С камнем они провозились долго — нужно было так зацепить его, чтобы лег точно на прежнее место, а отвал бульдозера вначале никак не хотел слушаться все ещё трясущихся рук. Тряслись они после самодельных весел, которыми он почти два часа порно выгребал к монастырю на утлой лодчонке, принесенной вздувшейся рекой к бывшему пляжу. Ромка и Регина остались в уцелевшей дачке, а он поплыл. Двоих, а тем более троих плоскодонка не выдержала бы. И хорошо, что поплыл он, а не Ромка… Наконец нож отвала уперся в нужную точку, и огромный валун слегка сдвинулся с места. Ещё чуть-чуть… Отец Гавриил перекрестился и развернул сверток, который он все время держал перед собой, словно боясь отвести от него взгляд. Кистень, недобро блеснув остриями шипов, канул в залитую дождевой водой яму, и тут же на него лег, навалился разбойничий камень. Придавил, не давая вернуться. Кайсаров вылез из кабины бульдозера и потянулся. Сквозь несущиеся над монастырем тучи робко просвечивало солнце. Предстоял ещё обратный путь в обитель, короткий разговор с ещё не до конца пришедшей в себя Микой и долгое сидение у её постели, когда она, наконец, уснет. Предстояло узнать, что тот самый пропавший муж неизвестной ему Инны, Семен Стрельцов, прячется у своей двоюродной сестры — прибежал из леса с окровавленной головой и криком, что он кого-то убил, а потом его хотели убить, и теперь сидит в избе, боясь нос высунуть. Предстояло вместе с ним извлечь полуистлевшую суму с золотыми царскими червонцами и передать её отцу Гавриилу — чтобы вновь на монастырской звоннице появились колокола. Предстояло отправить на катере в город Ромку и злую встрепанную Регину, проклинающую тот день, когда ей пришло в голову сменить Питер на Кутьевск. И будет ещё обратная дорога и объяснение с родителями Дениса — как он мог позволить их сыну лезть на колокольню и падать с лестницы… Будет много всего. Навсегда останется тайной, кого Мика видела тогда, в первый вечер у могилы старого охотника Никиты Стрельцова, и видела ли вообще. Останется щемящая грусть от воспоминания о двух голосах, поющих в ночи «Маленький венский вальс», и чувство потери — когда на перроне затеряется в толпе маленькая фигурка с тяжелым этюдником на плече. И останется надежда на то, что расстаются они всего лишь на недолгих два месяца — чтобы встретится опять в вестибюле привычно галдящей в начале семестра Академии. Но это будет уже совсем другая история. А пока Арсений Игоревич Кайсаров стоит около заляпанного грязью бульдозера и надеется, на то, что все самое страшное и странное, случившиеся за эти три дня, останется тут — под разбойничьим камнем. *Федерико Гарсиа Лорка Маленький венский вальс Десять девушек едут Веной. Плачет смерть на груди гуляки. Есть там лес голубиных чучел и заря в антикварном мраке. Есть там залы, где сотни окон и за ними деревьев купы... О, возьми этот вальс, этот вальс, закусивший губы. Этот вальс, этот вальс, полный смерти, мольбы и вина, где шелками играет волна. Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю тебя там, на луне, и с увядшею книгой в окне, и в укромном гнезде маргаритки, и в том танце, что снится улитке... Так порадуй теплом этот вальс с перебитым крылом. Есть три зеркала в венском зале, где губам твоим вторят дали. Смерть играет на клавесине, и танцующих красят синим, и на слезы наводит глянец... А над городом - тени пьяниц... О, возьми этот вальс, на руках умирающий танец. Я люблю, я люблю, мое чудо, Я люблю тебя вечно и всюду, и на крыше, где детство мне снится, и когда ты поднимешь ресницы, а за ними, в серебряной стуже, - старой Венгрии звезды пастушьи, и ягнята, и лилии льда... О возьми этот вальс, этот вальс "Я люблю навсегда". Я с тобой танцевать буду в Вене в карнавальном наряде реки, в домино из воды и тени. Как темны мои тростники!.. А потом прощальной данью я оставлю эхо дыханья в фотографиях и флюгерах, поцелуи сложу перед дверью - и волнам твоей поступи вверю ленты вальса, скрипку и прах. Перевод А.Гелескула. КОНЕЦ. #ДарьяБулатникова