Хорошо живёт. Слава Богу. Свёрток — положил на стол. Но — никого. А в ванной-то — потоп. Дмитрий Сергеевич выключил кран, закидал воду полотенцами и… заплакал. От безысходности, от тоски: когда он ещё увидит свою внучку? Да, нелюбимую, но — родную. Никого у него нет. Кроме неё. И у неё — никого. Кроме него. Родители Нади погибли на улице: хмельные — возвращались с его дня рождения закоулками домой — нарвались на какую-то шпану, на нож. Кто — не нашли, зачем — не узнали. Разбой? Нет: часы, деньги, всё — на месте. Хулиганство. Да, скорее всего, хулиганство. Наде было три. Отдали бабушке с дедушкой. Бабушка Валя — умерла два года назад. Вот и остались — Дмитрий Сергеевич, жалеющий, что праздновали именно в тот день, и Надя. В девятом классе она переехала от дедушки — обратно в квартиру «мам-папы», которую они купили перед Надиным рождением. А Дмитрий Сергеевич жил в однушке на окраине города. Один, если не считать персидского кота. Надя училась-училась — доучилась до поступления в Канаду. Инженеркой будет. Феминитивы не бесили Дмитрия Сергеевича. Такие слова — нужны. Нужна видимость женщин в профессии. Это ему Надя как-то раз сказала, когда продукты во время «карантина» завозила. А он — в интернетах полазил-почитал — и согласился. Так. Слёзы высохли. Обратно — на кухню. Развернул хрустящую бумагу, открыл коробку — тёплый свитер. Купил в каком-то модном магазине. «Зара», что ли. Там ведь, в Канаде, зимы холодные и ветреные. Шорох — из прихожей — на кухню. Надя! — А ты чего? — Да воду забыла. Выключить. И дверь закрыть. А ты? — Зашёл вот. Тебе. Дмитрий Сергеевич кивнул в сторону свитера. — Ой, спасибо! Обнялись. — Ну, я опаздываю. Как жизнь у тебя? — Пойдёт. Может, подвезти? — Если нетрудно. Не хочу на такси крупные разменивать, а мелких купюр мало. Их тратить — себе дороже. — Какой там трудно! Поехали! Спустились. Надя забрала чемоданы у таксиста, который ждал её внизу. Жёлтая «Киа-Рио» выехала со двора. Чемоданы Надя загрузила в багажник дедовской машины. Ехали в тишине. Дмитрий Сергеевич высадил Надю у терминала. Она — чмокнула его в шершавую щёку: — Спасибо! — Тьфу. Да не за что. Удачи тебе. Звони-пиши. Хлопнула дверью. Сначала — её силуэт трясётся пламенем свечи в толпе, чемоданы грохочут по плитке. Потом — лица, туман, шумы. Надя — растворяется в толпе, как сахар в чае. Только чай — тут. Холодный, на столе остался. Ждать. А Надя — там. Тёплая. В холодной Канаде. Дмитрий Сергеевич — у себя. Утро. Новости. Телевизор. Завтрак: два яйца, бутерброд с «российским» сыром, растворимый кофе. Самолёт упал. Как это — упал. Упал. У… И сердце Дмитрия Сергеевича — тоже. Рейс «Санкт-Петербург — Москва». Наде — тоже ведь из Питера — в Москву. Пересадка — в Стамбуле. Должна была быть. После — Торонто. Кадры: репортёрка, железные обломки, комья земли, липучий ветер, спасатели_цы, одна из них — промелькнула на заднем плане, а в руках у неё — рваный красный свитер. Дмитрий Сергеевич закрыл глаза. Он же покупал свитер зелёного цвета. А, дошло. Где трагедия, там и кровь. Зазвонил телефон. Дмитрий Сергеевич подскочил к трубке. — Алло-алло. Это Надя. Всё хорошо у меня. Я уже видела, что там по телевизору передают. Не переживай, я решила другим рейсом лететь, прости, что заранее не предупредила. На тот уже регистрация закончилась. Мы опоздали. Как ты? Всё хорошо? Он кивнул. Тишина. Понял, что молчит. Откашлялся. — Да. А у тебя? — Хорошо-хорошо, говорю же. Полечу завтра вечером. А пока — приезжай, пожалуйста. К тебе поедем. Чай пить. Я перепугалась, хоть по мне и не скажешь. Я в аэропорту ночевала, да. Поела. Забрать откуда? Я буду ждать тебя там же, где ты меня вчера высадил. До встречи. Люблю. Что? Да этих свитеров, дед, тысячи. И все — похожи. И да — спасибо. — И я — люблю. Дмитрий Сергеевич сбросил вызов. Надо ехать. Ждёт все-таки. Сначала — лица, туман, шумы. Потом — её силуэт трясётся пламенем свечи в толпе, а чемоданы грохочут по плитке. — Привет. — Ага. — Поехали? — Садись. На ней — зелёный свитер. Ехали и плакали — в тишине. ГР.НЕВЕРОЯТНЫЕ ИСТОРИИ.