Автор: Денис Владимирович!

Тихая Ведьма городка
Туман за окном Милы был густым, как молоко, и пах землёй. Она стояла у рамы, вглядываясь в серую пелену, где огород растворялся в тенях. Пальцы её теребили край занавески, пока не замерли: укол, резкий и чужой, пронзил подушечку указательного. Не кровь, не заноза — нечто иное, будто невидимая нитка вонзилась в кожу, потянув за собой холод. Мила знала это чувство. Оно приходило, когда в мире что-то сдвигалось. Не ветер, не слово, не звук. Сила. Кто-то ступил на её землю.
— Пришла… — шепнула она, и губы её дрогнули.
Кухня была тёплой, пахла сушёной мятой и полынью. Мила зажгла свечу — чтобы прогнать тяжесть в груди. Пламя качнулось, хотя сквозняка не было. Она достала медный чайник, насыпала мяту, залила кипятком. Пар поднимался, закручиваясь, как будто повторял её мысли. Городок спал, но за огородом, в лесу, что-то шевельнулось. Мила знала. Это был зов. Чужой, но знакомый, как эхо старой клятвы.
Она села за стол, сжала кружку. Пальцы дрожали. Последний раз такое чувство приходило, когда бабка учила её: «Не бери с крови, Мила. Кровь — это долг, а долг — это цепи». Мила тогда кивнула, но не поняла. Теперь понимала. Кто-то в городке уже распахнул дверь тому, что она заперла много лет назад. Нитка в пальце натянулась сильнее, и Мила прикрыла глаза. Она не хотела видеть, кто идёт. Но знала: эта встреча неизбежна.
Мила проснулась, когда солнце едва тронуло край неба. Туман за огородом рассеялся, но оставил после себя сырость, пропитавшую воздух. Она накинула шерстяной платок, вышла на крыльцо. Деревянные ступени скрипнули под босыми ногами. Утро было тихим, но тишина эта была неживой, как перед бурей. Мила вдохнула глубоко, проверяя воздух. Запах земли, травы, но ещё что-то — горькое, как жжёный сахар. Она нахмурилась, вернулась в дом.
Кухня встретила её теплом. На полках — банки с травами: ромашка, зверобой, иван-чай. Мила была ведьмой, но не из тех, о ком шептались у костров. Её магия — в корнях, в воде, в дыхании. Она отказалась от крови ещё в юности, когда бабка, умирая, сжала её руку и сказала: «Кровь зовёт силу, но сила эта — чужая. Не бери, Мила». Она послушалась. Жила скромно, на окраине городка, принимала людей, что приходили за помощью. Кто-то просил снять боль, кто-то — вернуть удачу. Мила не обещала чудес, но её отвары работали. Люди уходили с лёгкостью в глазах, хоть и поглядывали на неё с опаской.
Сегодня первой пришла Валентина Семёновна. Старуха ввалилась в дом, гремя сумкой, где звенели пустые банки из-под варенья. Её лицо, морщинистое, как печёное яблоко, было недовольным.
— Мила, твоя мята — ерунда! — начала она с порога, швырнув сумку на лавку. — Пятый день пью, а суставы ноют, как ржавые ворота. Вот Лада, новенькая, на рынке — пальцем махнёт, и всё, боль как рукой сняло!
Мила, стоя у печи, медленно повернулась. Имя «Лада» резануло слух, как лезвие. Она не подала виду, насыпала в ступку сушёный чабрец.
— Мята лечит корень, а не листья, — ответила она спокойно. — Болит не кость, Валентина Семёновна. Болит то, что ты в себе прячешь.
Старуха фыркнула, но замолчала. Мила знала: Валентина не спорит, когда слышит правду. У старухи был старый гнев, засевший глубоко, как заноза. Мята могла смягчить, но не вынуть. Мила растирала траву, чувствуя, как пальцы снова кольнуло — та же нитка, что вчера. Она бросила взгляд на Валентину. Та сидела, теребя край платка, и что-то бормотала себе под нос. Мила уловила обрывок: «…а Лада сказала, надо просто решиться…»
— Кто такая Лада? — спросила Мила, не поднимая глаз от ступки.
— Новенькая, говорю же! — оживилась Валентина. — Из города приехала. Молодая, красивая, как с картинки. На рынке её видела, у неё столик — свечи, баночки, всё блестит. Говорит, может всё: и боль снять, и мужа вернуть, и деньги приманить. А ты тут со своей мятой…
Мила промолчала. Она налила кипяток в кружку, добавила травы, поставила перед старухой. Запах чабреца поплыл по комнате, мягкий, но настойчивый. Валентина взяла кружку, но продолжала:
— Я к ней завтра пойду. Она не как ты, Мила. Она не тянет, не копается. Сразу делает.
Мила кивнула, но внутри что-то сжалось. Нитка в пальце дёрнулась, будто кто-то потянул её с другого конца. Она проводила Валентину до калитки, а когда вернулась, села за стол и закрыла глаза. Лада. Имя звучало, как звон стекла. Мила знала таких ведьм. Они приходили с улыбками, обещаниями, силой, что пахла кровью. Она видела это в юности, когда бабушка боролась с одной из них. Та тоже была яркой, быстрой, уверенной. И тоже оставляла за собой след — людей с пустыми глазами и чужими желаниями.
Мила встала, подошла к сундуку в углу. Ключ висел на шее, холодный, как лёд. Она открыла крышку, достала свёрток — старую книгу, завёрнутую в льняную ткань. «Без крика, без кости» — так называлась родовая книга её семьи. Страницы пахли мхом и временем. Мила не открывала её годы, но теперь пальцы сами потянулись к кожаному переплёту. Она знала: если Лада — то, что она думает, одной мяты не хватит.
Вечером городок гудел. Мила вышла на улицу, чтобы купить хлеба, но у рынка остановилась. Толпа собралась у небольшого столика, где горели свечи. Женщина в тёмно-красном платье говорила, и её голос лился, как мёд. Мила не видела лица, но почувствовала взгляд. Холодный, острый, как та нитка. Она повернулась и пошла домой, не купив хлеба. В груди стучало: Лада уже здесь. И она не просто ведьма. Она — та, кто берёт больше чем лечить.
Мила не спала ,. Ночь легла на городок тяжёлым покрывалом, и тишина за окном казалась густой, как патока. Она сидела за столом, перед ней — раскрытая книга. Страницы «Без крика, без кости» были испещрены тонкими линиями текста, выведенными рукой её бабки. Мила читала, но слова ускользали. Мысли возвращались к Ладе. К её голосу, что люди повторяли, к её свечам, что горели слишком ярко. К нитке в пальце, которая теперь пульсировала, как живое.
Утром городок ожил. Мила вышла за водой к колодцу и заметила, как люди шептались у забора. Две женщины, соседки, стояли, склонив головы. Одна держала свёрток, пахнущий воском и чем-то резким, как уксус.
— Лада дала, — сказала одна, заметив взгляд Милы. — Сказала, под подушку положить, и кошмары уйдут.
Мила кивнула, но внутри всё сжалось. Она знала этот запах — чёрная соль, смешанная с кровью. Не для защиты, а для крюка. Лада работала быстро. Слишком быстро.
К полудню рынок гудел, как улей. Мила, нехотя, пошла туда. Ей нужно было купить масла и все того же хлеба.., но ноги сами привели к столику Лады. Та стояла в центре внимания, окружённая людьми. Её тёмно-красное платье переливалось, будто впитывало свет. На столе — свечи, зеркала, банки с чёрной солью, ножи с резными рукоятками. Лада улыбалась, но глаза её были холодными, как лёд на реке.
— Я не обещаю чудес, — говорила она, перебирая пальцами браслет из красных бусин. — Я убираю то, что мешает вам быть собой.
Мужчина в толпе, с усталым лицом, спросил:
— А за это платить надо?
Лада наклонилась чуть ближе, её улыбка стала шире.
— Заплатите не вы. Заплатит то, что вас держит.
Толпа загудела, кто-то засмеялся, кто-то кивнул. Мила стояла в стороне, чувствуя, как нитка в пальце натянулась до боли. Она смотрела на Ладу, пытаясь понять. Та не была обычной шарлатанкой. Её слова были пропитаны силой, как сама земля, но тёмной, как стоячая вода. Мила видела таких ведьм — тех, кто брал кровь и боль, чтобы питать свою магию. Они всегда оставляли след. И след этот уже был в городке.
Валентина Семёновна протиснулась к столику, держа в руках платок. Мила заметила на её шее красный след, похожий на ожог. Не просто пятно — руна, выжженная, будто клеймом. Мила шагнула ближе, но старуха уже говорила с Ладой, протягивая монеты. Лада взяла их, но взгляд её скользнул к Миле. На миг их глаза встретились. У Лады были зрачки, как у кошки, — узкие, несмотря на тень от навеса. Она кивнула, будто здороваясь, но Мила почувствовала холод, пробежавший по спине.
Дома Мила заперла дверь. Она достала из сундука старую миску, насыпала в неё соль — обычную, белую, не тронутую кровью. Провела пальцем по краю, шепча слова, которым научила бабушка: «Соль держи, соль храни, чужое отведи». Это был не ритуал, а защита. Простая, но крепкая, . Она сыпала соль у порога, у окон, вдоль стен. Линия должна была держать дом. Но Мила знала: против Лады этого мало.
К вечеру слухи о Ладе разлетелись, как искры. Люди говорили, что она исцеляет одним касанием, что её свечи горят дольше, чем должны, что её слова заставляют забыть боль. Но Мила замечала другое. У тех, кто ходил к Ладе, менялись глаза. Они становились пустыми, как стекло, и в них мелькала злость, будто кто-то чужой смотрел изнутри. Даже Валентина, вернувшись с рынка, прошла мимо Милы, не поздоровавшись. Её пальцы теребили платок, а на шее ожог казался ярче.
Мила вернулась к книге. Она листала страницы, ища ответ. Там были слова о тех, кто берёт силу через кровь. «Они не создают, — писала бабушка. — Они крадут. Но то, что украдено, всегда возвращается. С платой». Мила закрыла книгу. Она знала, что Лада не остановится. И знала, что нитка в пальце — это не просто чувство. Это предупреждение. Лада уже тянула за неё, и городок, как марионетка, начинал двигаться в её ритме.
Ночь легла на городок, как чёрный бархат, заглушая звуки. Мила проснулась от низкого, тягучего воя, что шёл не от леса, а словно из-под земли. Она села на кровати, сердце колотилось. Вой был не звериным — он вибрировал, как натянутая струна, и в нём звучала боль. Мила зажгла свечу, но пламя дрогнуло, будто кто-то дунул в комнате. Нитка в пальце пульсировала, и теперь к ней добавилось жжение, как от ожога.
Она встала, босые ноги коснулись холодного пола. В доме пахло солью и травами, но что-то чужое пробивалось сквозь — запах железа, сырости, крови. Мила подошла к окну. За огородом, в лесу, мелькнул свет, красный, как угли. Она знала, что это не костёр. Это был ритуал. Лада не теряла времени.
Мила вернулась к сундуку, откинула крышку. Книга «Без крика, без кости» лежала там, где она её оставила. Пальцы дрожали, когда она открыла страницу, помеченную лентой. «Кровь зовёт силу, но сила эта — голодная. Она берёт больше, чем даёт». Мила закрыла глаза, повторяя слова клятвы, что дала в юности: «Не брать с крови, не звать сквозь крик». Но клятва казалась хрупкой, как сухой лист, под взглядом Лады.
— Я держу, — прошептала Мила, касаясь книги. — Но хватит ли?
В это же время, в доме на другом конце городка, Лада сидела у стола, освещённого десятком свечей. Их пламя отражалось в зеркалах, создавая тени, что двигались, как живые. Перед ней стояла чаша, вырезанная из тёмного дерева. В ней — кровь курицы, густая, ещё тёплая. Рядом лежала кукла, слепленная из красной глины, с ниткой, завязанной вокруг шеи. Лада шептала, её голос был низким, как рокот реки:
— Прими эту плоть. Прими эту боль. Сила — в том, кто отдаёт первым.
Она макнула пальцы в кровь, провела по кукле, оставляя алые полосы. Воздух в комнате сгустился, свечи затрещали. Лада улыбнулась, чувствуя, как сила пульсирует в её венах. Она знала: каждый, кто приходил к ней, оставлял частичку себя. Валентина с её ожогом, мужчина с рынка, что просил богатства, женщина, что боялась кошмаров. Их боль, их страх, их желания — всё текло к ней, как река в море. Но этого было мало. Лада хотела большего. Она хотела городок.
Мила, сидя у себя, чувствовала, как земля под домом дрожит. Не землетрясение — нечто глубже, как будто корни старого леса шевелились, разбуженные чужой волей. Она взяла миску с солью, добавила сушёный багульник, зажгла спичку. Огонь вспыхнул, и запах травы смешался с дымом. Это был не ритуал силы, а ритуал защиты. Мила шептала: «Держи мой дом, держи мой дух, не пускай то, что крадёт». Но нить в пальце жгла сильнее, и Мила знала: Лада уже вплела свою магию в городок, как паук — паутину.
Утром люди на рынке говорили только о Ладе. Кто-то хвалил её за исцеление, кто-то жаловался, что эффект прошёл слишком быстро. Мила, проходя мимо, заметила, как женщина, что брала свёрток с чёрной солью, теперь держалась за голову, будто от боли. Её глаза были мутными, как у рыбы. Мила хотела подойти, но остановилась. Вмешаться — значит бросить вызов. А она не была готова. Пока не была.
К полудню к Миле постучалась девочка, дочка соседки. Её звали Маша, и она часто бегала к Миле за мятными леденцами. Но сегодня её лицо было бледным.
— Тётя Мила, — сказала она, теребя подол платья. — Мама вчера была у той тётки, с красным платьем. А ночью кричала во сне. И у неё на руке… вот.
Маша закатала рукав, показав материнский платок, завязанный на запястье. Под ним — красный след, похожий на тот, что был у Валентины. Мила сжала губы. Она дала девочке травяной сбор, велела заварить матери, но внутри всё кипело. Лада не просто брала. Она метила людей, как скот.
Мила вернулась к книге. Страница, которую она искала, была о тех, кто работает с кровью. «Они связывают, но связь эта — цепь. Разорвать её можно, но ценой». Мила знала цену. Она видела, как мать заплатила, когда боролась с такой же ведьмой. Но отступить значило отдать городок Ладе. А этого Мила не могла допустить. Она закрыла книгу, встала. Нитка в пальце горела, но теперь это была не только боль. Это был зов. И Мила собиралась ответить.
Утро пришло с тяжёлым ветром, что гнал по улицам пыль и сухие листья. Мила стояла у колодца, набирая воду, когда услышала кашель — хриплый, рвущий, как будто кто-то задыхался. Она обернулась. Мать Серёжи, Нина, бежала к ней, держа мальчика за руку. Серёжа, бледный, с синими губами, едва переставлял ноги. Его глаза были мутными, как у тех, кто побывал у Лады.
— Мила, помоги! — Нина почти кричала, её голос дрожал. — Он задыхается, хуже, чем раньше. Лада обещала, что всё пройдёт, но…
Мила опустила ведро, шагнула к мальчику. Серёжа был её частым гостем. Его лёгкие, слабые с рождения, не держали воздух, но Мила годами подбирала для него травы — эвкалипт, мать-и-мачеху, дыхательные практики. Он улыбался, когда дышал её отвары, и называл её «тётя Трава». Теперь он едва стоял, а его грудь вздымалась, как у загнанного зверя.
— Когда вы были у Лады? — спросила Мила, ведя их в дом.
— Два дня назад, — Нина всхлипнула, усаживая сына на лавку. — Она сказала, что может исцелить. Он сам согласился, Мила, он хотел дышать!
Мила сжала кулаки. Ребёнок. Лада не остановилась даже перед этим. Она присела перед Серёжей, коснулась его лба. Кожа была холодной, влажной, но под ней горел жар — не телесный, а чужой. Мила узнала этот след.
— Ребёнок не должен соглашаться на то, что не знает, — сказала Мила тихо, но в голосе звенела сталь. — Это не дар, Нина. Это сделка.
Она достала ступку, насыпала травы — багульник, ромашку, немного корня солодки. Вода в чайнике уже кипела, и Мила заварила сбор, шепча слова, что учила ещё девочкой: «Дыхание к дыханию, жизнь к жизни, отведи чужое». Пар поднимался, и Серёжа, вдохнув его, закашлялся, но глаза его стали яснее. Мила держала его руку, чувствуя, как нитка в её пальце жжёт сильнее. Лада была близко. Её сила, как тень, тянулась к мальчику.
Нина сидела рядом, теребя платок. Её пальцы дрожали, а на запястье, под рукавом, Мила заметила красный след — руну, такую же, как у Валентины. Она не сказала ничего, но внутри всё кипело. Лада не просто метила людей. Она связывала их, как кукол на нитках, и тянула за собой.
— Что она делала с ним? — спросила Мила, не отрывая глаз от Серёжи.
— Она… дала ему выпить что-то, — Нина запнулась. — Красное, густое. Сказала, это для силы. И свечу зажгла, такую чёрную. Он потом спал весь день, а ночью… он кричал, Мила. Как будто не он.
Мила кивнула. Она знала, что это было. Смешаная Кровь. Лада не скрывала своей магии, но маскировала её под исцеление. Мила продолжала поить Серёжу отваром, но понимала: травы снимут только симптомы. Лада вплела в мальчика свою силу, и эта сила теперь питалась его дыханием. Мила работала всю ночь, меняя компрессы, шепча слова защиты.
К утру Серёжа дышал ровнее, но слабость не уходила. Он смотрел на Милу и шептал:
— Тётя Трава, она… она как во мне. Я её вижу во сне.
Мила сжала его руку. Она не спрашивала, кто «она». Она знала.
Днём городок гудел новостями. Люди, что ходили к Ладе, начинали возвращаться к ней снова. Кто-то жаловался на боли, кто-то на кошмары, но все шли обратно, как мухи на мёд. Мила видела их глаза — пустые, с искрами раздражения. Валентина Семёновна, встретив Милу у магазина, бросила злобно:
— Ты бы лучше у Лады училась, а не травки толкла. Она дело делает!
Мила не ответила, но заметила, как ожог на шее старухи потемнел, став почти чёрным. Она вернулась домой, достала книгу. Страница о кровавых ритуалах была помечена углём. «Кровь даёт силу, но требует платы. Тот, кто берёт, становится должником. Тот, кто отдаёт, теряет себя». Мила знала: Лада не просто брала. Она создавала зависимость, как паук, что плетёт сеть. Но Серёжа… он был слишком слаб, чтобы выдержать такую сеть.
Мила вышла во двор, посмотрела на лес. Красный свет, что она видела ночью, больше не горел, но она чувствовала Ладу. Её сила росла, питаясь городком, как огонь — сухой травой. Мила сжала ключ от сундука, висевший на шее. Она не хотела войны. Но Лада уже начала её. И Мила знала: если не остановить это сейчас, Серёжа станет лишь первой жертвой.
Солнце клонилось к закату, окрашивая городок в багровый свет, будто кровь разлилась по небу. Мила стояла у окна, глядя на улицу, где тени становились длиннее. Городок изменился. Люди, что ещё недавно здоровались с ней, теперь отводили глаза или проходили мимо, бормоча что-то злое. Лада не просто вплела свою магию в их жизни — она отравила воздух. Нитка в пальце Милы уже не просто жгла, а пульсировала, как второе сердце, и каждый удар напоминал: время уходит.
Утром случилось то, чего Мила боялась. Валентина Семёновна упала прямо на рынке, у лотка с яблоками. Её крик разнёсся по улице, хриплый, нечеловеческий.
Люди расступились, кто-то побежал за водой, но никто не решился подойти. Мила, услышав шум, выбежала из дома. Старуха лежала на земле, сжимая шею, где чёрный ожог в виде руны теперь кровоточил, как открытая рана. Мила опустилась рядом, не обращая внимания на толпу. Она коснулась Валентины, шепча слова из книги: «Отпусти, развяжи, верни украденное». Кожа старухи была холодной, но под ней что-то двигалось — тёмная вязь, как змея, ускользающая от света.
Мила работала быстро. Она достала из кармана платок, смоченный настоем полыни, и приложила к шее Валентины. Тёмная вязь дрогнула, начала бледнеть. Толпа шепталась, кто-то упомянул Ладу, но Мила не слушала. Она чувствовала, как сила Лады сопротивляется, цепляясь за старуху, как пиявка. Наконец, Валентина открыла глаза, её дыхание выровнялось, но взгляд был пустым, как у куклы. Мила помогла ей встать, отвела домой, но знала: это не конец. Печать Лады была лишь частью сети, что опутала городок.
К вечеру слухи о падении Валентины разлетелись, как искры. Люди начинали замечать, что помощь Лады недолговечна. У кого-то возвращались боли, у кого-то начинались кошмары, а те, кто не возвращался к ней, слабели, как Серёжа. Мила видела это в их глазах — пустота, смешанная с гневом, как будто кто-то чужой управлял их мыслями. Лада не исцеляла. Она питалась их страхом, их болью, их надеждами. И чем больше они давали, тем сильнее она становилась.
Мила решилась. Она пошла к дому Лады, что стоял на краю городка, в старой усадьбе, окружённой высокими елями. Дом был тёмным, но окна горели красным светом, как угли. Мила постучала. Дверь открылась, и Лада стояла на пороге, в том же красном платье, с браслетом из бусин, что звенели, как кости. Её улыбка была острой, как лезвие.
— Мила, — сказала она, будто ждала. — Заходи. Я знала, что ты придёшь.
Комната пахла кровью и воском. Свечи горели на каждом углу, зеркала отражали их пламя, создавая лабиринт света. Мила остановилась у порога, не переступая линию соли, что Лада, видимо, не заметила.
— Ты держишь их, как на крюке, — сказала Мила, глядя в глаза Ладе. — Они не живут. Они зависят.
Лада рассмеялась, её голос звенел, как стекло.
— А тебе завидно, — ответила она, подходя ближе. — Ты — устаревшая, Мила. Твоя магия — это пыль, травки, шепотки. Моя — это действие. Люди хотят результатов, а я их даю.
— Ты не даёшь, — Мила сжала кулаки. — Ты берёшь. Серёжа задыхается. Валентина чуть не умерла. Это твоя работа.
Лада пожала плечами, её глаза сузились.
— Они сами выбирают. Я не заставляю. Хотят силу — платят. Хотят исцеление — платят. Ты же знаешь, как это работает.
Мила молчала. Она знала. Но её путь был другим. Она не брала, не крала. Она хранила. Лада шагнула ближе, её браслет звякнул, и Мила почувствовала, как нитка в пальце натянулась до боли. Лада испытывала её.
— Ты могла бы быть как я, — сказала Лада, её голос стал мягче, почти зазывным. — У тебя есть сила. Я чувствую её. Но ты её прячешь, как старуха — золото. Зачем?
Мила не ответила. Она повернулась и вышла, не оглядываясь. Лада крикнула ей вслед:
— Ты не остановишь это, Мила! Они уже мои!
Но Мила не слушала. Она шла к лесу, туда, где старые камни, заросшие травой, хранили силу её рода. Нитка в пальце горела, но теперь это была не боль, а решимость. Лада ошибалась. Мила не хотела силы. Она хотела свободы — для Серёжи, для Валентины, для городка. И она знала, где искать ответ. Лес ждал её, как старый друг, готовый напомнить, кто она такая.
Лес встретил Милу тишиной, глубокой, как колодец. Луна висела над кронами, её свет пробивался сквозь ветви, рисуя на земле узоры, похожие на письмена. Мила шла к кругу камней, что стоял на поляне, заросшей полынью и клевером. Это было место силы её рода, где бабка учила её дышать с землёй, слушать корни, говорить с ветром. Нитка в пальце больше не жгла — она вела, как маяк, указывая путь. Мила знала: сегодня всё решится. Лада или уйдёт, или заберёт городок. Но Мила не собиралась отдавать.
Она опустилась на колени у центрального камня, холодного, как лёд, но тёплого внутри, будто в нём билось сердце. В сумке, что она принесла, лежали травы, соль, уголь и спички. Никакой крови, никаких ножей. Её магия была тихой, но крепкой, как корни дуба. Мила разложила травы — зверобой, мяту, багульник — в круг, насыпала соль между камнями, начертила углём знаки, что помнила с детства. Она не просила силы. Она просила развязки. «Отпусти, развяжи, верни украденное», — шептала она, зажигая огонь. Пламя вспыхнуло, слабое, но упрямое, и дым поднялся к небу, унося её слова.
В это же время Лада стояла в своём доме, окружённая свечами. Их пламя дрожало, как будто чувствовало угрозу. Она держала в руках куклу из красной глины, ту самую, что питалась кровью. Её пальцы дрожали — не от страха, а от злости. Она чувствовала, как её сеть, сплетённая из боли и желаний людей, начала рваться. Кто-то тянул нити в обратную сторону. Мила. Лада сжала куклу, пробормотав: «Ты не сильнее меня». Но свечи гасли одна за другой, и зеркала, что отражали её силу, покрылись трещинами. Она знала, где искать Милу. И она пошла.
Мила продолжала ритуал. Огонь горел ровно, дым закручивался спиралью, и она чувствовала, как земля отвечает. Это была не сила, что брала, а сила, что держала равновесие. Мила закрыла глаза, её дыхание стало частью ветра, её слова — частью земли. Она видела городок: Серёжу, чьё дыхание слабело, Валентину, чья руна всё ещё кровоточила, Нину, чьи руки дрожали от страха. Она видела их всех, связанных нитями Лады, и тянула эти нити к себе, развязывая узлы.
Шаги хрустнули за её спиной. Мила не обернулась, но знала, кто идёт. Лада появилась на краю поляны, её красное платье казалось чёрным в лунном свете. Она держала куклу, и её глаза горели, как угли.
— Ты решила вернуться в игру? — голос Лады был низким, но в нём звенела ярость. — Слишком поздно, Мила.
Мила подняла взгляд, её руки лежали на камне, тёплом, как живая плоть.
— Я никогда не играла, — ответила она тихо. — Я хранила.
Лада рассмеялась, но смех её был резким, как треск стекла.
— Хранила? Свою слабость? Твои травки, твой шепот — это ничто. Ты не можешь дать людям то, что даю я. Они хотят силу, Мила. А ты даёшь им пыль.
Мила встала, не отводя глаз. Огонь в круге камней вспыхнул ярче, и Лада отступила на шаг, будто обожглась.
— Ты слаба, — бросила Лада, сжимая куклу. — Ты боишься крови, боишься силы. А я беру, что моё.
— Нет, — Мила шагнула вперёд, её голос был спокойным, но твёрдым, как камень. — Ты берёшь то, что не твоё. И оно тебя сожжёт.
Воздух между ними сгустился, как перед грозой. Лада подняла куклу, её пальцы сжали глину, и Мила почувствовала, как нитка в пальце натянулась до предела. Это была не просто боль — это был вызов. Лада шептала слова, старые, как сама тьма, и земля под ногами Милы дрогнула. Но Мила не отступила. Она подняла руки, и огонь в круге камней взметнулся к небу, как факел. Дым закрутился, образуя стену, и слова Лады утонули в нём.
— Отпусти их, — сказала Мила, её голос был как ветер, что ломает ветви. — Или я сделаю это за тебя.
Лада закричала, её кукла треснула, и кровь, что была в ней, пролилась на землю. Но земля не приняла её — трава зашипела, как от кислоты. Лада пошатнулась, её браслет из бусин лопнул, и бусины рассыпались, как капли крови. Она смотрела на Милу, и в её глазах мелькнул страх — впервые за всё время.
— Ты не можешь… — начала она, но голос её сорвался.
Мила не ответила. Она вернулась к огню, продолжая шептать. Дым поднимался выше, и с каждым словом нити, что связывали городок, рвались. Мила чувствовала, как Серёжа задышал легче, как руна на шее Валентины побледнела, как Нина перестала дрожать. Лада отступала, её сила таяла, как воск под солнцем. Она повернулась и исчезла в лесу, оставив за собой лишь запах жжёной глины.
Мила осталась у камней до рассвета. Огонь догорел, но тепло земли осталось. Она знала: Лада ушла, но не навсегда. Такие, как она, возвращаются. Но городок был свободен — пока. Мила собрала травы, стёрла уголь с камней. Нитка в пальце исчезла, оставив лишь лёгкий шрам. Она улыбнулась. Это была её победа. Не над Ладой, а над собой. Она не взяла силу. Она осталась хранителем.
К утру городок ожил. Люди говорили тише, их глаза стали яснее. Серёжа, сидя у Милы на крыльце, пил её отвар и улыбался. Валентина Семёновна, проходя мимо, кивнула, впервые за недели без злобы. Мила знала: раны заживут, но шрамы останутся. И это было правильно. Шрамы напоминали, что свобода имеет цену. А она была готова её платить.
Городок проснулся под мягким солнцем, что лилось на крыши, как мёд. Осень уже тронула листья клёнов, и ветер нёс запах прелой травы. Мила сидела на крыльце, держа кружку с мятным отваром. Её дом, как и прежде, пах травами и воском, но теперь в воздухе было что-то новое — лёгкость, как после долгой грозы. Нитка в пальце исчезла, оставив лишь тонкий шрам, едва заметный под кожей. Мила касалась его, и каждый раз это было напоминанием: она выдержала.
Улицы оживали. Люди здоровались, улыбались, хотя в их глазах ещё мелькала тень — память о Ладе. Валентина Семёновна, проходя мимо, остановилась у калитки. Её шея была чистой, руна исчезла, но старуха выглядела старше, чем прежде. Она держала в руках корзину с яблоками.
— Мила, — сказала она, помявшись. — Я это… прости. За слова те, за злобу. Не знаю, что на меня нашло.
Мила кивнула, её взгляд был мягким, но твёрдым.
— Не ты это была, — ответила она. — Но теперь ты здесь. Это главное.
Валентина ушла, а Мила посмотрела на огород. Там, у забора, росла полынь — её защита, её сила. Она знала, что Лада не вернётся скоро. Её магия, построенная на крови и страхе, была хрупкой, как стекло, несмотря на всю ярость. Но Мила не обольщалась. Такие, как Лада, всегда находят путь назад. А Мила будет ждать.
Серёжа пришёл к полудню. Его щёки порозовели, дыхание было ровным, хотя слабость ещё держала его, как тень. Он сел на ступеньки, держа в руках деревянную лошадку, которую вырезал сам.
— Тётя Трава, — сказал он, глядя на неё. — Я больше не вижу её во сне. Она ушла?
Мила улыбнулась, но в груди кольнуло. Она не хотела лгать.
— Она ушла, — ответила она. — Но мир большой, Серёжа. Если кто-то придёт снова, ты скажи мне. Хорошо?
Мальчик кивнул, и его глаза, чистые, как утреннее небо, загорелись. Он побежал играть, а Мила осталась смотреть, как он носится по двору. Она знала: его лёгкие ещё слабы, но теперь в них была жизнь, а не чужая сила. Это была её победа — не громкая, не яркая, но настоящая.
К вечеру Мила пошла к лесу. Круг камней стоял, как и века назад, молчаливый и твёрдый. Она не стала зажигать огонь, не шептала слов. Просто села у центрального камня, положив руку на его шершавую поверхность. Земля дышала с ней в унисон, и Мила чувствовала, как сила её рода течёт через неё — не голодная, не жадная, а спокойная, как река. Она была хранителем, и это было её призвание.
Городок засыпал. Огни в окнах гасли, и только луна освещала улицы. Мила вернулась домой, закрыла дверь, но не заперла её. Она знала: те, кому нужна помощь, найдут её. А те, кто ищет силу, как Лада, рано или поздно уйдут. Потому что сила, взятая чужим, не держится долго. А та, что рождается из дыхания, травы и огня, остаётся навсегда.
Мила легла спать, положив руку на книгу «Без крика, без кости». Шрам на пальце был тёплым, как живая память. Она закрыла глаза, и впервые за недели сон пришёл без тревоги. Городок был её. И она была его.
Все истории автора есть на ютуб канале 13 тайна. https://youtu.be/kXcu0tFS1bU?si=KrVc8Ml1nTKT0bmX