СЕМИЛЕТНИЙ АНДРЮША

Андрюша Рыбалко, семилетний сын учительницы, был одним из тех, кто вернулся в Харьков после изгнания немцев. Мать Андрюшки преподавала в одной из городских школ. Отца он не знал – отец погиб до начала войны. В целом, Андрюшка плохо помнил события, предшествовавшие войне. В его семилетнем сознании сохранились воспоминания о маминых пирогах, о падении с забора и последующей многодневной постели, и, конечно, самые радостные моменты его маленькой жизни: посещение кукольного театра с живой музыкой, с мороженым, купленным матерью в перерыве.

И это было всё.

Все остальные воспоминания относились к военному времени. Их было много, и они были ужасны, поскольку война не пощадила семилетнего Андрюшки, возложив на его хрупкие плечи такое же количество бед и страданий, как и на плечи всех взрослых, находившихся рядом с ним.

Когда немцы впервые заняли Харьков, учительнице Рыбалко и её сыну не удалось покинуть город. Школу закрыли, учителей, включая мать Андрюши, отправили на земляные работы. Андрюша остался один в доме. Соседка, пожилая женщина, несмотря на собственную нужду, делилась с ним куском хлеба и миской супа. Семилетний мальчик быстро научился экономить хлеб, не съедая его сразу. Он разделял небольшой кусок хлеба на три равные части – на завтрак, обед и ужин. Суп он тоже съедал постепенно, несмотря на голод. Он научился жить в одиночестве, думать о будущем. При этом он не умел хорошо умываться и даже застегивать пуговицы. Андрюша был лишён материнской заботы, всего того ласкового, что даёт ребёнку уверенность, спокойный сон и ощущение безопасности. Он стал замкнутым и необщительным, этот ребёнок тяжёлых военных лет, житель оккупированного города.

Но дети остаются детьми. Иногда, хотя и редко, они собирались и играли во дворе. Однажды, увлёкшись игрой, Андрюша спрятался в кустах недалеко от немецкого патруля, который не задумываясь выстрелил в мальчика. Пуля попала в ногу. Андрюшу доставили в больницу. Кость срослась, но нога осталась короткой и искривлённой. Сосед дядя Петр смастерил ему небольшой костыль. И вот Андрюша начал передвигаться с костылём. Он даже научился немного бегать, перепрыгивая на костыле – вприпрыжку.

К моменту, когда он вернулся из больницы, в Харьков вернулась и его мать. Её освободили по причине туберкулёза. Она всегда была слаба, а тяжёлая работа спровоцировала болезнь. По ночам она кашляла, и Андрюша, ещё не понимавший, что такое смерть, хотя и видевший немало мёртвых, мучился от этого кашля и спрашивал:

«Мама, тебе больно?».

"Не больно, сынок."

И успокоенный словами мамы, он мгновенно засыпал, не зная, что существует ложь во спасение.

Прошло некоторое время после того, как Харьков был оккупирован немцами. В квартире Рыбалко поселился немецкий обер-лейтенант, командир саперной группы. Это был высокий, тридцатилетний мужчина в очках. Всё в этом чужом доме вызывало у него неприязнь: чужая речь, чужая манера сервировки, чужие книги, чужой ребёнок. Больше всего этого фашиста бесил Андрюшка. Он ненавидел даже его голос. Когда Андрюшка начинал говорить, по-детски громко и звонко, офицер выходил из своей комнаты, кричал и угрожал палкой, приказывая замолчать.



Андрюша привык к тишине, говоря лишь шепотом. Даже в игре, бормоча что-то себе под нос как обычный ребенок, он делал это тихо. Однажды его жестоко наказали за то, что, ударившись о стол, он громко заплакал. Наказание было методичным и долгим, с применением кнута, пока немец снимал очки.

С тех пор Андрюшу охватил всепоглощающий страх. Он боялся всего: говорить, ходить, есть. Часто, без видимой причины, его пробирала дрожь, которую не удавалось остановить часами. Ночами он говорил громко и вскрикивал во сне. Немец запретил ему издавать звуки. Он повторял этот запрет раз за разом, но ребенок, научившийся молчать наяву, не мог контролировать себя во сне.

В итоге, мальчика не пустили спать в доме и выбросили в сарай. Так мать и семилетний Андрюшка провели три зимних месяца в сарае, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться. Немец заставлял учительницу готовить ему, обер-лейтенанту, обед, носить воду и колоть дрова. Андрюша видел, как тяжело это дается матери, слышал ее страшный ночной кашель. Он стал еще более молчаливым. Внешне он оставался таким же маленьким, но его ум и сердце значительно повзрослели. Это семилетнее сердце наполнилось ужасом от всего того зла, что принесли с собой немцы. Оно жаждало скорого конца и мечтала об освобождении.

Мальчик часто просил маму уйти из Харькова к своим. Но мама боялась выдвинуться в путь с хромым ребенком.

Но Андрюшка продолжал убеждать маму:

"Я, мамочка, на костыле лучше хожу, чем на ноге. Я не отстану. Пожалуйста, уйдем! Возьмем хлеб и котелок и уйдем."

Но они не ушли. Красная Армия приблизилась, а затем части снова отступили. Вместе с ними ушло множество харьковчан, включая учительницу Рыбалко с сыном. Она тянула за собой тележку с вещами, а сын помогал ей, как мог. В пути их подвергли сильной бомбардировке. Они бросили тележку и побежали по снегу в поле. А немецкий летчик обстреливал беженцев из пулеметов и сбрасывал на них бомбы. Андрюшка больше не кричал и не плакал, как раньше, — он тихо лежал рядом с матерью, пряча голову в снег.

Они ушли за Северный Донец, поселившись в деревушке в нескольких десятках километров от фронта. Деревушка была полуразрушена бомбами и снарядами. Беженцы жили в избах по несколько семей. Но, несмотря на трудности и тесноту, вокруг были свои люди. Вокруг было все родное — советское, русское — то, что ощущается с такой остротой каждым, кто побывал под оккупацией. Сначала Андрюша оставался грустным и замкнутым. Но вскоре мать заметила, что он оживился, начал напевать по утрам и играть с игрушками — словно воздух этой далекой, скромной, но свободной от немцев деревушки возвращал ему детство. Хромой, ловко управляясь с костылем, он весь день играл во дворе, и его смех и крики были такими же звонкими, как у других детей. Немцы убили в нем ребенка, но он снова проснулся, как только они были освобождены. И вот пришла весть о том, что родной Харьков освобожден от врага, и можно возвращаться домой. По дорогам тянулись телеги и тележки, среди которых была и тележка учительницы Рыбалко. Им предстояло недолгий путь, всего около восьми часов.

Все это время Андрюшка был особенно веселым и оживленным. Он помогал матери собираться и быстро перебирая костылем бегал по комнате, собирая оставшиеся вещи. Он вспоминал разные моменты из жизни в Харькове, и мать удивлялась, как семилетнему ребенку, которому, казалось бы, безразлично, где жить, так радостно возвращаться в родной город. Когда они уже тронулись в путь, он не переставал забрасывать ее вопросами о том, что их ждет дома.

Он допрашивал мать о соседях, о собаке Бобке и о своих игрушках, о полотенцах и снимках на стенах, поражая мать обилием мелких деталей, умещавшихся в его маленькой голове. И действительно, дети знают свой дом не хуже, а возможно, даже лучше, чем взрослые.

И вот они добрались до праздничного, очищенного, украшенного красными флагами Харькова. Целый день Андрюшка носился по дому на своем костыле. Этот дом, где он пережил немало горя и страха во время немецкой оккупации и от которого так стремился уйти, теперь казался ему самым прекрасным местом на земле. Он приносил матери клочки ткани, валявшиеся повсюду, обломки мебели и хозяйственных предметов. Ребёнок-путешественник, он радовался своему возвращению в город громче и искреннее, чем взрослые. Нашел он своих оловянных солдатиков, свои потемневшие, облупившиеся кубики и пару-тройку книжек с картинками. Всё аккуратно разложил на столе. Затем заглянул в чулан и ахнул. Прямо перед ним на полке лежал совершенно новый, незнакомый ему паровоз.

Чей он, — не знал мальчик. По всей видимости, он долго и удивленно смотрел на этот паровоз в полумраке, опираясь на костыль, а потом крепко схватил его и потянул к себе...

Раздался взрыв, и Андрюшки не стало.

Паровоз оказался одной из мин, оставленных немцами. Он был заминирован. Что задумали немцы, заминировав детскую игрушку? Хотели лишить жизни ребенка, на последок унести невинную душу ребёнка...

Они проиграли солдатам, поэтому убили ребенка...

Андрюши не стало. Были его игрушки, самодельный костыль...