В какой-то степени жителям Любанщины, если можно так сказать, повезло. Здесь нет ни своих Борок, ни Олы, ни Дальвы… Однако могло быть, если бы не партизаны. Практически обо всех карательных акциях фашистов народные мстители, которых в партизанском крае было много, предупреждали местных жителей. Те, в свою очередь, партизанам доверяли и вовремя уходили в лес. Когда в деревни приходили немцы и их приспешники, а происходило это на протяжении всей войны, то людей в домах, как правило, не было. В деревнях оставались или старые, или больные… А потом с теми, кто есть. Домов, небогатого имущества людей, которое они наживали годами, конечно, не жалели.

Обнаружив деревни пустыми, каратели находили другие способы, как расправиться с людьми. В частности, организовали концлагерь, где в один день 4 декабря 1941 года лишили жизни 770 человек. По последним данным, за годы оккупации в Любанском районе немецкими оккупантами было убито и замучено около 3700 мирных граждан, свыше 1800 жителей вывезли на принудительные работы в Германию.

Как гитлеровцы издевались над местными жителями в годы войны, рассказывает одна из экспозиций Любанского музея народной славы. Сотрудники музея создали карту сожженных деревень района. Уточняли «огненные» точки на ней и по сведениям Национального архива, и по воспоминаниям свидетелей карательных акций гитлеровцев. Карта свидетельствует: в годы оккупации горели едва ли не все населенные пункты Любанщины. Некоторые — и не один раз.

— Как правило, населенные пункты уничтожались во время карательных операций против мирного населения партизанской зоны, отмечает директор Любанского музея народной славы Наталья Синяк. Не учитывая тех боев, которые велись на нашей территории постоянно, на Любанщине были проведены три карательные операции. Все — весной: в 1942-м, 1943-м и 1944-м годах.

Документальная выставка о геноциде населения Любанского района в 1941–1944 годах развернута в средней школе № 1 районного центра.

В Любанском музее народной славы. С материалами о сожженных деревнях знакомит старший научный сотрудник музея Антонина Симонова.

О преступлениях фашистов, совершавшихся на Любанской земле с печальной периодичностью, свидетельствуют редкие фотоснимки. В то время, как некоторые музеи в других регионах страны могут похвастаться богатым фотоархивом на тему геноцида, в Любанском музее народной славы во время создания экспозиции опирались в основном на воспоминания очевидцев. Директор музея замечает, что на практическое отсутствие иллюстративного материала скорее всего повлиял тот факт, что своего фотоателье в Любани не было — ни до войны, ни, разумеется, во время оккупации. Как выяснилось, даже каратели не фотографировали свои преступные действия на территории района — такой вывод позволяют делать поиски фотодоказательств во многих архивах страны и не только.

Небольшое количество фотографий, свидетельствующих о геноциде в отношении мирного населения на Любанщине, датируется только 1943 годом. «По сравнению с 1942 годом, в том году Любанский район практически полностью контролировался партизанами, уточняет Наталья Синяк. Сюда и самолеты прилетали, и фотографы приезжали, и кинофильмы показывали, и школы работали — одним словом, была абсолютно другая жизнь».


После таких уроков памяти школьники подходят к экспозиции по геноциду и пытаются отыскать на ней знакомые названия. За одну из них невольно цепляются и глаза директора. Серадибор. Дата уничтожения — апрель 1944 года. После войны деревня стала называться Константиновкой.

«Это деревня моего отца, — обращает внимание Сергей Шапель. — Как свидетельствует название, находилась она среди леса. Люди жили мирно, но это не спасло деревню. Мать родом из соседней деревни Кузьмичи, которую также частично сожгли оккупанты. Мама моя тогда была еще младенцем. К счастью, смогла уцелеть. Чего не скажешь о ее двух родных братьях. Сколько ни езжу, до сих пор не могу найти место их захоронения. Знаю, что за связь с партизанами дяди были убиты фашистами в районе деревни Малые Городятичи».

Савалукская груша.

В самом начале войны на Любанщине были сожжены деревни Чабусы (сгорело 208 домов) и Коммуна (210 домов превратились в пепел).

«Оккупанты показали свое звериное лицо с первых дней появления в Коммуне, название которой ассоциировалось, по-видимому, с самым ненавистным для них словом „коммунизм“. В начале июля гитлеровцы приехали из Любани на нескольких машинах в нашу деревню. Начали с насилия и грабежа. Забирали из домов самое ценное и нужное, выгоняли из сараев животное. То, что не могли забрать и вывезти, облили бензином и подожгли. Зажгли и отдельные дома. Враги уже отъезжали, когда случилось неожиданное: из кустарников кто-то бросил в колонну машин гранату. Гитлеровцы разъярились, вернулись, угнали из деревни жителей в здание МТС и собирались всех уничтожить. К счастью, в Коммуне еще со времен прошлой войны было несколько семей немцев, знавших родной язык. Они сумели убедить фашистское начальство, что делать преступление нельзя. Над людьми сжалились, но деревню сожгли почти полностью, уцелело лишь несколько домов на отшибе возле леса».

Во время первой карательной операции под кодовым названием «Бамберг», которая началась в марте 1942 года, против партизан и мирных жителей были направлены три пехотные и один артиллерийский полки, два отдельных батальона полиции, кавалерийский эскадрон и авиаэскадрилья. В первый день наступления каратели расстреляли и повесили около 300 человек, сожгли Савалуцк, Яминск, Паличное.


Савалуцк — единственная из огненных деревень Любанщины, которая после войны не возродилась. Трагедия произошла здесь в мае 1942 года. В соседней деревне Озерное находился штаб 258-й партизанской бригады. Партизаны предупредили жителей лесной деревни об очередной карательной операции немцев. Люди покинули свои дома, пошли в лес, спрятались в куренях, которые сами же смастерили. А вот спасти деревню не смогли — все 13 домов сгорели в огне.

— Жители Савалуцка, пережившие войну, переселились в соседние деревни, где осталось по несколько домов, — рассказывает учитель обществознания Сорочской средней школы Любанского района, краевед Анатолий Величко. — Восстанавливать свою деревню не хватило силы. Да и некому было. Кто в основном остался? Женщины и дети. Несмотря на то, что здесь уже давно не живут люди, тропа сюда не зарастает. К памятному знаку — это единственное, что напоминает о том, что когда-то здесь была деревня, — с экскурсией, а также в рамках памятных мероприятий приезжают как дети, так и взрослые.

Анатолий Величко у мемориального камня в память сожженной деревне Савалуцк.

Это стало возможным благодаря почетному гражданину Любанского района, наиболее яркому представителю белорусской лесной науки Александру Матвейко, который вместе с местными властями решил увековечить память своей деревни. Памятный знак был открыт во время митинга 2 июля 2005 года.

Еще одним напоминанием о том, что когда-то здесь, среди леса, жили люди, воспитывали детей, является небольшая груша-дичка, растущая возле памятного знака. Дерево — свидетель трагедии деревни. Несмотря на пожар, разгоревшийся здесь весной 1942 года, он выжил. О том, как настрадались в войну жители деревни, свидетельствует сухая половина дерева. Однако, несмотря на все испытания, жизнь людей, хоть и не в Савалуцке, но продолжилась — это символизирует вторая половина груши, которая каждой весной зеленеет и цветет. А рядом с деревом молодняк растет. Так и в жизни получилось: у людей, которые должны были погибнуть, появились потомки.

Под покровом леса
В августе 1942 года с целью очистки района действия партизан Октябрьско-Любанской зоны были сожжены деревни Веречагощ и Редковичи (из 151 дома уцелели только девять). В сентябре 1942 года гитлеровцы частично уничтожили деревню Мордвиловичи.

Книга «Память» Любанского района. Из воспоминаний Марии Шаплыки (жительницы деревни Сорочи), до войны жила в Редковичах:

«Наш дом стоял на отшибе, был обсажен кустами. Партизаны всегда нам передавали, когда едут каратели, а мы предупреждали всех сельчан. Обычно я, старшая — мне было уже шесть лет, — бежала к ближайшему дому. Люди быстренько собирали вьючки с самым необходимым — и в лес. Накануне войны мать родила мальчика, из-за него односельчане никогда не брали нас с собой: мол, будет кричать, всех выдаст. Отец был в партизанах, мама одна с тремя малышами вынуждена была прятаться. Однажды мы ночевали в какой-то канаве, было темно, холодно, под ногами хлюпала грязь. Страшно: колыхнет ветер куст — кажется, немцы идут. Маленький плачет… Мама взяла платок и заткнула ему рот. Так и сидели, пока не рассвело. Каждый раз, вернувшись в деревню, мы не досчитывались одной или двух домов. Сначала фашисты жгли постройки, стоявшие на окраине, а в 1942-м превратили в пепел почти все Редковичи. Сгорел и наш дом вместе со всеми вещами. Соседка дала нам кое-какую одежду, и мы подались в Веречегощ, где жили родственники. Вскоре немцы прибыли сюда. Жители вынуждены были переселиться в лес. Почти год ютились в землянках, по несколько семей в каждой».

Мирные жители, которых партизаны предупреждали о карательных операциях гитлеровцев, наспех покидали свои дома. Люди уже привыкли постоянно жить в тревоге и готовности по первому сигналу прятаться в лесу. «У меня всегда стояли наготове повозки, — вспоминал житель деревни Старосек И. Дайнеко. — Как только объявляли тревогу, я сразу запрягал коня, брал самое необходимое — одежду, продукты и со всей семьей спешил в лес, где в самых глухих местах заранее были подготовлены хранилища. Да, в тревоге и страхе кочевали всю войну…»

В карательной операции «Русалка», проводившейся против партизан и мирного населения Любанского и других районов весной 1943 года, были задействованы около 20 охранных батальонов, авиация, вспомогательные силы полиции, даже подразделения вермахта. В борьбе с партизанами существенных успехов немцы не добились, поэтому решили переключиться на мирных жителей. Каратели 25-го охранного батальона расстреляли 695 безвинных людей: женщин, стариков и детей. Более тысячи молодых людей были схвачены и вывезены на принудительные работы в Германию. Во время операции немцы уничтожили деревни Пагной, Дворище, Малые Городятичи, Приклинец, Обоз. Частично были сожжены Большие Городятичи и Дворец.

Трагедия во Дворце

Жители военного Дворца (тогда населенный пункт назывался шестая бригада) до сих пор живут в своей деревне. В прошлом году Нина и Александр Ахромейко отпраздновали 60-летие совместной жизни. Когда каратели жгли деревню, Нина Романовна была еще мала — годков пять всего. Александру Марковичу на момент трагедии было девять, поэтому войну, если и хотел бы забыть, не может…

Его отец умер до войны. Мать одна воспитывала шестерых детей: в семье росли пятеро парней и одна девушка. Жизнь и так была непростой. Когда же началась война, стало еще труднее: главных кормильцев, двух старших сыновей, забрали на фронт.

— Партизаны находились у каждого на квартире, жили они и у нас, — вспоминает Александр Маркович. — Конечно, кто же хотел чужих людей принимать в дом? Но хочешь — не хочешь, а надо. Однажды всем жителям деревни было сказано покидать дома и прятаться в лесу. Так все и сделали. Там построили землянки. И мы, дети, с мамой (я был самый младший) построили прибежище из ветвей и хвойных лапок. Так и жили некоторое время, пока на тиф не заболел брат Федор. Он был очень хорошим сапожником: в свои 14-15 лет ремонтировал партизанам одежду, обувь.

Мать вместе с больным сыном вынуждена была вернуться в деревню — в доме все же теплее. С ними пошел и Саша. Переночевали только ночь. «На следующий день — снова тревога, надо было убегать в лес, а брату стало еще хуже: Федя уже не мог идти, — рассказывает свидетель тех событий. — Мы с мамой пошли искать коня, чтобы завести больного брата в лес. Коня нашли быстро, а запрячь его в повозку у мамы не получилось. Я еще этого не умел. Пошли искать помощь. Встретили мужчину из соседней деревни. Он запряг лошадь, и мы поехали к своему дому. Когда подъезжали, увидели, что по деревне в белых халатах цепочкой идут немцы.

Я сказал маме, что надо убегать. Коня привязали на опушке деревни и ушли глубоко в лес. Долго сидели, а под вечер вернулись в деревню и поскорее пошли в свой дом».

То, что они там увидели, Александр Маркович до сих пор не может забыть. На полу лежал мертвый Федор. Фашисты закололи его штыком. Мать сама похоронила сына.

Деревню сожгли позже. К счастью, жители находились в лесу.

Люди вернулись из леса на пепелище. Все дома, а их в деревне насчитывалось около 30, были сожжены. «Осталась одна недостроенная, которую возводил себе мой старший брат Филипп, — замечает Александр Маркович. — На ней не было крыши, стоял только сруб, вот он и уцелел. После войны дом достроили, там и жили».

Не все жители Дворца вернулись на пепелище. Трагическая судьба постигла семью Марии Ахромейко. В то время, как вокруг свирепствовали каратели, вместе с дочерьми (две взрослые и одна подросток) женщина жила в курени, который построили в лесу. Когда началась облава на партизан, опасно было оставаться даже там. Однако хозяйка приняла решение не убегать: одна из ее дочерей тоже заболела тифом.

— Бабушка не могла оставить больную дочь, поэтому осталась, — рассказывает ее внучка Екатерина Величко. — Вместе с ней в курени еще были две дочери и внучка. Партизаны предупреждали их, чтобы убегали: говорили, что каратели могут прийти и сюда. Бабушка сказала, что никто никуда не пойдет: говорила, что будет одной, то будет и всем.

Немцы никого не пожалели. Убили еще и нерожденного ребенка — одна из дочерей Марии Ахромейко была беременна. «Когда все утихло, моя мама — партизанка пошла посмотреть, что у них в курени делается, — продолжает Екатерина Величко. — И тетя ее, и сестры, и племянница были мертвы. Одна Ольга, двоюродная сестра, подавала признаки жизни. Ее ранили в живот, но пуля, видимо, разрывная была — Ольга была еще жива. Обвязала ее рану белой простыней, которую нашла в доме, поставила рядом стакан с водой, а сама бросилась на побег — каратели прочесывали лес».

На другой день вместе с другом семью похоронил отец Екатерины Величко. Среди погибших были его жена и дочь. В одну могилу положили еще женщину с девочкой, которым тоже не посчастливилось спастись. Эту братскую могилу, которая находится в лесу, ухаживает семья Екатерины Даниловны. Это их личная инициатива, моральный долг перед теми, кто не дожил до победы. В честь погибших жены, дочери и тещи отец Екатерины Величко назвал своих дочерей, родившихся во втором браке.

«Запах горелого человеческого мяса держался в воздухе»
Накануне последней крупной карательной операции фашистов на Любанщине «Марабу», целью которой было уничтожение партизанских соединений, действовавших в тылу врага, немцы сожгли деревню Федоровка. Трагедия произошла здесь в феврале 1944 года. Как и во многих случаях, партизаны предупредили местных жителей о необходимости покинуть деревню. Одни поверили и ушли в лес. Другие рассчитывали, что их не тронут: мол, родственник служит в полиции. Фашисты не пожалели даже их. В Федоровке погибли несколько семей — всего 14 человек.

В этот печальный список посчастливилось не попасть Николаю Мазанику. Еще в начале января партизаны сообщили, что в сторону деревни идет карательный отряд. Вместе со многими его семья сбежала в лес.

«Придя на место, каратели сожгли деревню, выбрали лучший здешний дом, загнали в него всех остальных жителей и подожгли, — вспоминал Николай Мазаник. — Немец встал в дверях, из автомата стрелял по людям. Когда дом сильно загорелся, немец закрыл дверь и ушел. Пожилому мужчине по фамилии Ковган пуля попала прямо в живот. Мужчина был в полном сознании. Он попросил: „Анета, ты можешь ходить. Вылезай через окно — дом горит. И расскажи, как мы погибаем“. На следующий день я захотел пройти и посмотреть на то, что натворили в Федоровке фашисты. Деревня еще дымилась, догорали деревянные фундаменты домов. Лежали сожженные люди, черепа их обгоревшие были белыми, как снег. Картина была страшная. Такое я видел впервые. Сколько тогда мне было? Двенадцать-тринадцать лет. Запах пожара, запах горелого человеческого мяса держался в воздухе два-три дня. Да и потом иногда этот запах ощущался. Потом я пошел на хутор. На хуторе был один сгоревший человек. Кто он такой — я не знаю. После собрались односельчане, родственники, собрали обгоревшие останки людей и похоронили в общей могиле на кладбище…»

Некоторые деревни горели чуть ли не каждый год. И возрождались — как птицы Феникс. Не досчиталась Любанщина после войны только одного населенного пункта. Однако память о Савалуцке живет и будет жить: пока там, на кладбище сожженной деревни, цветет груша-дичка, пока потомки народа-победителя идут к памятному знаку, протаптывая среди лесных зарослей тропинку.