Немцы отступая, жгли деревни и ночью весь фронт казался кроваво-огненной лентой, из которой временами раздавались сильные взрывы, и столбы огня высоко поднимались к небу. Это немцы взрывали наши промышленные предприятия: цементные заводы в Селижарово и другие.
Впервые от местных жителей и бойцов мне пришлось услышать о немецких зверствах. Рассказывали, что одна женщина не могла снять сапоги с убитого немецкого офицера, тогда взяла топор и «оттяпала» мерзлые ноги. Принесла их в избу и в присутствии красноармейцев, которые зашли к ней погреться, она забила ноги с сапогами в печку, оттаяла их и затем сняла с них сапоги. У этой женщины застрелили шестилетнего сына только за то, что его звали «Владимир».
В другом доме офицер спросил пятилетнюю девочку по-русски:
- Где твой папа?
- Летает...(отец девочки был летчиком).
Офицер вынул пистолет и пристрелил девочку. Много передавали жители и о других зверствах немцев.
Но были и такие, которые сживались с немцами и изменяли Родине.
И были такие, которые хотели быть «нейтральными». Пусть воюют, наше, мол, дело «сторона». Вот у такого нейтрала мне пришлось стоять на квартире в деревне Дарьино Калининской области, где мы приступили к оборудованию полевого госпиталя.
Этому мужичку было лет шестьдесят. Семья их состояла из четырех человек: хозяин, жена, сноха, внучка. Сын отступил вместе с Красной Армией, он был кандидат в члены ВКП (б). Служил в районе, и семья очень боялась немцев. Мужичок этот в первую мировую войну служил денщиком у офицера.
Их, то есть денщиков, презрительно называли «халуями». У меня была водка, и я часто угощал старика, а он мне платил за это большой взаимностью: стлал мне постель, ночью вставал с постели, подходил к моей кровати и поправлял сбившееся одеяло.
Деревня Дарьино только что недавно была освобождена от немцев, немцы из этой деревни были выбиты неожиданным ударом и не успели при отступлении сжечь ее.
Подвыпив однажды, мой старик «денщик» вступил со мной в откровенный разговор:
- Знаешь, Комиссар, - начал он, - я тебе как Богу скажу всю правду, что я думал, как началась война.
- Что же ты думал, - спросил я.
- Думал я, когда немцы заняли деревню, что все пропало и советской власти конец, и России конец.
-Ну, а теперь как думаешь?
-Теперь думаю, немцам конец. Озлился наш народ до ужаса и его теперь не удержать, до Берлина дойдут, и сами немцы говорят об этом. Когда наши стали наступать, у нас в дому жили четыре немца, поварами работали на солдатской кухне. Так вот, один из них, рыжий такой верзила, вбежал к нам в избу и кричит нам «Лус озлился! Немец капут!».
- Я тебе прямо скажу, - болтал «мой холуй»,
- Советскую власть я когда любил, а когда и нет, и немцев - когда боялся, а когда и нет. Думал иногда: «а не все ли равно за кем жить, может, еще и землю дадут при немцах в единоличное пользование – хозяином буду, как и раньше». А по деревне болтали, что немцы привезут много товаров, магазины будут торговать ситцем, сукном, колбасами, ветчиной и прочим. И вот приехали немцы, сидим мы, значит, за обедом: я, жена, сноха и внучка, хлеб на столе, два каравая.
Слышим, топают немцы на крыльце. Вошли в избу четверо, у двоих большие мешки в руках, ну думаю, не иначе как колбасу носят раздавать, сахар и еще что-нибудь.
Встал я из-за стола, поклонился им, говорю: «Милости просим, господа, покушать нашего хлеба с нами». Один высокий, черный такой немец – морда длинная лошадиная, а ручище…я думаю он никогда не мыл их, до того грязные. Подошел этот верзила ко мне, хлопнул меня ручищей по плечу, оскалил лошадиные желтые зубы и говорит: «Гуд Лус, гуд Лус!», значит «хорошо, хорошо!», а потом провел ручищей по столу, и мои два каравая хлеба как корова языком слизнула со стола, стукнулись оба в мешок.
Я и рот разинул, вот так колбаса, ветчина, сахар – получил! Другой немец хлопает по плечу мою старуху и бормочет: «Матка яйки! Герман зомбат, кушать надо!».
Комментарии 5