Расчет скрылся в ровиках для укрытия. Потом быстро выскочил: сначала заряжающий, за ним наводчик. Заражающий тренированными движениями загнал снаряд в казенник и тут же скрылся. Наводчик, как мне показалось, очень долго копошился. Наконец раздался выстрел. Снаряд попал в гусеницу. Бронированная машина остановилась, затем начала медленно разворачиваться, подставляя левый бок. Она была обречена. От очередного выстрела – загорелась.
Через некоторое время, после того как мы открыли огонь, я понял: нас засекли. Снаряды ложились рядом. Один разорвался буквально над головой, попал в телефонный столб, стоявший рядом. Взрыв на какое-то время меня оглушил. В ушах зазвенело. Я кое-как пришел в себя, сообразил: нужно немедленно сменить позицию. Дал команду но, никто на нее не среагировал. Кричу Захарычу: «Шофер где?!». Ответил Якименко. «Да тут же он… смотрите…» и махнул рукой. Трошков лежал навзничь в трех метрах от меня. Голова его была окровавлена, рана от осколка снаряда оказалась смертельной.
Машину водить никто не умел, я об этом имел только теоретическое представление (нас в училище этому не учили, не было возможности) Выбора не было, бросился к газику. Сержант Нефедов крутнул рукоятку и на наше счастье мотор, фыркнув (обычно он заводился с трудом), начал работать. Загрузились, я включил скорость и, виляя по дороге, со скоростью черепахи, медленно перебрались на запасные позиции. Ехал на первой скорости. Мне казалось, если я начну ее переключать, двигатель обязательно заглохнет. Не верилось, что все кончилось, так удачно. Было удивительно, почему немцы упустили такую цель, обреченную на 100-процентное поражение. Так состоялась моя первая в жизни самостоятельная поездка на автомобиле в качестве водителя. Бой продолжался.
Немцы после потери двух самоходок вынуждены были отойти.
Их очередная попытка прорваться в город на этом участке была отбита. Взводу была поставлена новая задача: занять оборону у железнодорожной станции. После выдвижения на указанные позиции пошел искать штаб роты.
На городской площади встретил Дворядкина, он мне рассказал, где находятся взводы Лущикова, Садового и о том, что Лансберг окружен немцами.
Неожиданно встретил командира роты. Он был верхом на лошади, одна рука перевязана, изрядно пьян. Делового разговора с ним не получилось. Кроме «что здесь делаешь, стоять насмерть, ни шагу назад» - от него ничего не услышал. Пошел к взводным роты, нужно было вместе подумать, что нам делать дальше.
В городе поразила неразбериха. Улицы забиты машинами, повозками, ходит много нетрезвых солдат и офицеров, крики, ругань, стрельба.
Как я узнал позже, в городе было много винных магазинов и складов, в том числе со спиртом. Когда части дивизий вошли в город, начался их погром и пьянство. Управление на какое-то время было потеряно, подразделения перемешались на узких улочках и переулках. И лишь жесткие меры, принятые генералом Берестовым, на которого была возложена оборона города командованием 31-й армии, позволили навести порядок и дисциплину. Созданные оперативные группы с неограниченными полномочиями, независимо от принадлежности военнослужащих, формировали сводные подразделения для обороны города.
В художественных произведениях, мемуарах о войне, в специальной военной литературе вопрос о пьянстве обычно деликатно обходится или об этом упоминается вскользь. Речь идет не о наркомовских «боевых» ста граммах, которые выдавали бойцам переднего края. Речь о пьянстве офицеров, сержантов и солдат, которое приводило нередко к трагическим последствиям. Я знал командиров взводов и рот, которые в пьяном угаре посылали своих солдат на верную гибель и гибли сами. Проблем с приобретением спиртного на фронте не было. Пили «наркомовские» за счет не пьющих и не вернувшихся из боя товарищей, трофейный «шнапс» и спирт. Даже ухитрялись гнать самогон на переднем крае.
В обороне под Гольдапом мы однажды с Бовкуном заглянули в кирпичный сарай фольварка и увидели там солдат – ездовых, окруживших небольшой костер. Их противотанковые орудия стояли рядом с нами на переднем крае. Солдаты мирно беседовали и гнали самогон с помощью простейшего устройства. Одни из них были уже изрядно пьяны, другие еще в таком состоянии, что могли рассказать нам технологию производства, изготовляемой ими продукции. Делалось это с разрешения командира батареи.
В моем взводе был такой случай. В наступлении я получил задачу и пошел уточнять ее на местности. Когда вернулся, сержант Нефедов, шофер и еще несколько солдат оказались пьяными. Я сначала этого не заметил, но когда водитель наехал на придорожный камень, посадил на него передний мост машины, вывел из строя двигатель, увидел, как говорят, что он «лыка не вяжет».
Помкомвзвода рассказал: они увидели как солдаты, кто, в чем несут спирт с завода, только что захваченного поселка. Не раздумывая долго, Нефедов одним махом, принес канистру спирта. Выпили для «согреву», а потом украдкой до полного удовлетворения. И вот результат. Погрузили шофера в кузов до вытрезвления. Стоим. Нам повезло, вскоре подошла ротная машина с ремонтниками. Исправили поломку, заменили шофера и двинулись вперед. От командира роты я получил взбучку. И поделом. Хорошо, что все хорошо кончается. Много еще можно привести примеров и в инстанциях более высоких.
Быть в подчинении толкового, требовательного и заботливого командира выпадает не каждому. Не повезло и нам.
Капитан Хренов (имени и отчества его не помню), наш командир роты, к сожалению, такими качествами не обладал и не снискал у личного состава ни уважения, ни доверия. По отношению к нам он своим поведением подчеркивал свое должностное преимущество и высокомерие. Мы это почувствовали сразу. Я не видел его ни в одном взводе, где бы он запросто, душевно пообщался с солдатами и сержантами, не говоря о нас, взводных. А вскоре проявилась его некомпетентность и в военных занятиях. Естественно, это не прибавило ему авторитета.
Воспитанные на соблюдении субординации, мы выполняли его распоряжения и приказания, а так как на огневых позициях он бывал не часто, делали все как считали целесообразным, в зависимости от обстановки. Главным средством воздействия на подчиненных, он считал окрик и упреки, запугивание и угрозы. Мы, его сначала побаивались, а позже, когда приобрели некоторый опыт и самостоятельность, воспринимали все как некую неизбежность и перестали обращать на это внимание. Собирались вместе и принимали решение. Это его даже устраивало. Часто, когда боевая обстановка осложнялась он куда-нибудь исчезал. После этого появлялся, давал указания, делал кому-нибудь очередной разнос, отчитывал за нерадивость.
Меня особенно возмутила его непорядочность, в результате которой я мог оказаться под судом трибунала. После боев за г. Лансберг, нас отвели на три дня во второй эшелон, чтобы привести себя в порядок, подремонтировать вооружение и технику. Неожиданно меня вызвал командир роты. У нас с ним состоялся неприятный разговор: «В твоем взводе нет пулемета? Скрываешь? Где и при каких обстоятельствах потерял? Знаешь, что за это бывает?». Я был в недоумении. Напомнил, что по его же приказу передал пулемет во взвод лейтенанта Садового. – «Ничего не знаю, ответишь по всей строгости военного времени». Потребовал написать объяснительную записку. Я знал какая ответственность грозит за утрату оружия в боевой обстановке. В записке указал, что оружие передано по его устному приказу, документов у меня на передачу нет, но есть свидетели – личный состав двух взводов, которые при этом присутствовали. В дальнейшем он к этому разговору больше не возвращался.
Единственное, чему мы завидовали – образцовому внешнему виду своего командира. Всегда гладко выбрит, на голове сшитая по заказу фуражка, офицерское обмундирование тщательно подогнано, подворотничок свежий, на ногах начищенные до блеска хромовые сапоги.
4 и 5 февраля взвод занимал позиции у насыпи железной дороги на южной окраине города. Здесь возле дома, в небольшом скверике похоронили Трошкова. Отсалютовали троекратно автоматными очередями. На могиле поставили табличку с надписью.
Взвод Бовкуна в районе церкви. У него большие потери: три человека убито, четверо ранено. Погибли славные ребята. Рядовой Осипов, родом из Барнаула. Одно время он был водителем в нашем взводе; сержант Оторов – помкомвзвода, москвич, бывший работник милиции. Ранен в ногу командир взвода Дворядкин.
Не покидает мысль об окружении. Нет горючего, боеприпасы на исходе, приходится экономить. Продовольственные запасы в достатке – свои и трофейные. Прислушиваюсь к настроению подчиненных. Ни какого уныния. Появились слухи, что к нам на помощь идут резервные части. Мы в этом не сомневались
7 февраля начались бои по деблокированию окруженных дивизий в Ландсберге. В итоге активных боевых действий частей 32-й гвардейской, 334-й стрелковых дивизий и 23 отдельной истребительно-противотанковой бригады к исходу дня блокада была ликвидирована. Наступающие войска соединились с частями 88 и 331 стрелковых дивизий. Немцам был нанесен чувствительный удар. С потерей Ландсберга они лишились последней надежды на поддержание оперативной связи с Кенигсбергской группировкой.
После ликвидации окружения, к нам пришла весть о зверской расправе фашистов над ранеными и медперсоналом медсанбатов 331-й и 88-й дивизий, расположенных в Грюнвальде. Гитлеровские вояки бросали гранаты и душили выхлопными газами раненых укрывшихся в подвальных помещениях.
Бои в Ландсберге для меня были, выражаясь языком боевого устава, «высоким испытанием моральных и физических качеств».
***
Комментарии 5