Душевные истории

-Не злись, милая. Пошла бы я работать, да не шибко рады меня принимать, а люди видят и думают — раз цыганка, значит ухо востро держать надо. Муж у меня был русский, — тихо произнесла цыганочка, — да вот похоронка пришла на него три месяца назад. -А пенсию что же не оформишь? Раз у тебя ребенок на попечении. Все, иди от меня! Мне своих детей кормить надо. -Врешь ты все, — улыбнувшись, произнесла цыганка, качая головой. — Нет у тебя детей, нет. По глазам вижу. Как, впрочем, и у меня.. — ее смуглая кожа покраснела. — Просто когда на ребенка просишь, то охотнее дают. -Раз нет детей, то чего проще — работай и будет у тебя пропитание. Анна сделала шаг в сторону от нее и направилась к третьему столбу на станции куда должен прибыть Макар на телеге и отвезти ее в деревню. Но цыганка шла за ней, не унималась. -Отстань, или я закричу!- пригрозила она ей. -Не надо мне ничего от тебя. Просто руку дай. Не бойся. И не трону я твою сумку, кроме бумаг все равно в ней ничего нет.. Анна неохотно протянула руку и цыганка, посмотрев на нее, вдруг нахмурилась: -Что ты там увидела? — Странно все это.. Странно.. А ну пошли к камню! — Анна подчинилась ее командному тону, сама себе удивляясь. Но время надо было как-то скрасить, Макара все не было. Сев на большой валун, бог знает как оказавшийся за станцией, цыганка достала из-за пазухи старые карты. -Это карты моей бабки, жизнь и судьбу предсказывать могут. Возьми их в руку… Вытяни три карты… Анна сделала как велела цыганка. — Муж у тебя будет, деток вижу трое, но что-то не то. Вроде как не все с тобой связаны. И мужа будут звать на букву «А». — Понятно все с тобой, — усмехнулась Анна. — Муж у меня есть, Гришкой зовут и он сейчас на фронте. Так что врут твои карты. -Говорю что вижу. Слезы вижу, боль, страх, но потом вдруг солнце и радость. -И никто тебя еще за волосы за твои гадания не оттаскал? -У всех сбывались, — гордо ответила цыганка. — Как зовут-то тебя? -Лялькой все кличут. Ежели захочешь найти меня, то я вон в том подвале обретаю, — она показала рукой на двухэтажный старый дом. -А чего у родни не живешь? Где твой табор?— веселилась Анна, не веря ей. -Сбежала я от них пять лет назад когда Васеньку своего встретила. Знала, что счастье недолгим будет, но все равно поперек воли родителей пошла. А они меня не поняли… -Попросись обратно… -На Урал они уехали, я даже знать не знаю где мои родные сейчас, — как-то грустно ответила Ляля. — А мать моего мужа сразу после похоронки за дверь меня выставила. И Анне вдруг стало ее жалко. Что такое быть без родителей она знает — отец ее в финской пал, а мать от тифа померла год назад. Она вдруг почувствовала в этой Ляле родственную душу, видимо, сказывалось одиночество, на которое она обречена уже два года. Подруги не в счет, у каждой свои хлопоты и проблемы, каждая работает с утра до ночи, а у кого-то и детки есть. -Ляля… А может со мной поедешь? Осень, скоро холодно будет, — язык говорил поперед разума. — Поживешь у меня, работу тебе найдем. Готовить умеешь? -Так кто же примет меня на работу? -Я у председателя работаю, помощником, договорюсь. Поехали. Переживешь зиму, а там потом сама посмотришь как тебе быть.. Тут Анна услышала голос Макара и потянула Лялю за собой. Она рисковала, привезя цыганку в село, но почему-то ее сердце наполнилось к ней жалостью. И Ляля вдруг согласилась, видимо, на самом деле она говорила правду и здесь ее ничего не держит. -А что за девка чумазая с тобой? — нахмурился Макар. -Макар, как не стыдно тебе? Это Ляля, у нее нет ни дома, ни родных и мужа потеряла. -Врет, поди. Где мужа потеряла? В таборе среди таких же чумазых как и ты? — Под Москвой, 4-ая танковая. — тихо произнесла Ляля. -Фамилия! -Кузьмина. -Мужа фамилия, — вдруг потребовал Макар. -Кузьмин, у нас же одинаковая фамилия. -Толик Кузьмин твой супруг, что ли? Вот те раз! — воскликнул Макар. -А вы его знали? — Ляля вдруг проявила интерес. -Знал, знал.. Хороший парень был. Я же тоже в четвертой служил, да вот комиссовали меня, хромаю сильно да боли головные мучают. -На голове есть точки, их надо массировать.. — тихо произнесла Ляля. -Умная шибко. Ладно, поехали. Анна заметила по дороге как Ляля с интересом поглядывала на Макара. А почему бы и нет? Макару 26 лет, не женат. Дом свой имеется. Правда бобылем живет — родных тоже нет, рано осиротел, сестра живет в Казани, а он в подручных у председателя… Да вот только интересна ли ему будет Ляля, коли он ее сходу чумазой провал? Они въехали в село и Аня попросила Макара и Лялю подождать пока она занесет председателю бумаги. -Что в городе? — спросил ее Савелий Иванович. -Все хорошо. Товарищ председатель, тут такое дело… У нас же сейчас нет поварихи.. -Ты сама все знаешь — как Танька в город умотала, так и нет ее. Каждый день голову ломаю кого на кухню поставить. -Есть тут девушка одна, — Анна рассказала о Ляле. — Работа ей нужна, поживет пока у меня. -Ты совсем того? — покрутил Савелий Иванович у виска. — Цыганку ко мне на работу? -А это что, клеймо? Какая разница кто она? В конце концов она вдова нашего бoйца, ее муж голову положил под Москвой, а властям нашим до нее дела нет. -Ну ты коней-то попридержи, и языком не мели. -Я прошу вас, Савелий Иванович, — сменила она тактику. — Пущай зиму переживет, а коли не сладится у нас с ней, так отправим ее на все четыре стороны. -Под твою ответственность. С завтрашнего дня пусть приступает!- Савелий Иванович дал добро и отмахнулся от нее. Анна выскочила довольная из сельсовета и махнула рукой Ляле, та сразу же спрыгнула с повозки и крикнула Макару: -Голова заболит — приходи! *** Лялю устроили на кухню, бабы поначалу настороженно относились к ней, но испробовав стряпню, поняли, кого заполучили — из ничего лакомство состряпает! -Вроде лепешка из отрубей, да щи из крапивы, а вкуснота какая! — причмокивая, говорила Галина, сидя в поле под навесом. -Анька, а как вы в доме уживаетесь? — спросила ее Зина, когда Анна пришла к ним во время обеда. -Хорошо уживаемся. Лялька чистоплотная, веселая, да к тому же травы знает хорошие, от всего излечивают. -То-то она по лугам да лесам ходит… — Галина подмигнула. — А гадать она умеет? -Говорит, что умеет, правда, чушь все это.. Нагадала , что будет у меня муж на букву «А». А Гришку я куда дену? — развеселилась Анна… Но вскоре ей стало не до веселья — на ее мужа пришла похоронка. Именно Ляля утешала ее, вытирала слезы и поила успокоительными отварами. Если бы не эта цыганочка, Анна сошла бы с ума ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ👇 👇 👇ПОЖАЛУЙСТА , НАЖМИТЕ НА ССЫЛКУ НИЖЕ (НА КАРТИНКУ)⬇

- Мама, я занят на этой неделе, - ответил Игнат, ничуть не лукавя. – Может, подрядите кого из местных помочь вам? - Да ты что, - ужаснулась теща. –Только не это. Ничего, кроме вреда, от них нет. Татьяна Николаевна явно не ждала помощи от кого-то другого, кроме зятя. Ее единственная дочь, Ангелина, вышла замуж по большой любви. Поэтому теща считала, что Игнат должен своим трудом окупить ее вклад в воспитание и обучение Гели, которая с юности показала себя очень независимой и целеустремленной особой. То, что у супругов пока не было детей, Татьяна считала большим плюсом. Потому как не собиралась увязать в статусе любящей бабушки и забыть о светской жизни, про которую она больше знала в сплетнях соседских кумушек, чем на собственном опыте. Однако женщина была уверена в том, что для нормальной жизни у нее должны быть развязаны руки. У Татьяны хватало ума не трубить о своей точке зрения кому бы то ни было, потому что слово не воробей, вылетит –не поймаешь. Не ровен час, услышит Геля и страшно обидится. Может, даже и общаться больше не захочет. К такому повороту предприимчивая теща и любящая мать не была готова и понимала, что лучше помалкивать. Но не стеснялась использовать дармовой труд Игната по любому поводу. Потому что благодаря ей, Татьяне, он и получил такую прекрасную жену, которая смело окунется и в огонь, и в воду, и в бизнес. - Да как я найму кого-то из наших? – со слезливыми нотками спросила женщина. – У них же руки не оттуда растут. Возьмут и все испортят, а кому потом от этого будет плохо? У тебя же золотые руки, как ты оставишь мать своей любимой жены в беде? Ну так что, поможешь? Игнату ничего другого не оставалось, как согласиться. Скрепя сердце, мужчина ответил, что приедет на выходные. - Только хочу сразу предупредить – буду очень рано. Чтобы успеть вернуться к вечеру домой, а то у нас аврал на работе, - сухо сказал Игнат. Теща радостно принялась заверять, что ей очень неудобно отрывать его от дома и семьи, но другого выбора у нее, видите ли, нет. Игнат устало потер виски и посмотрел на трюмо в их с Гелей спальне. Там была свадебная фотография, на которой он и жена с нежностью, влюбленно, смотрели друг на друга. Кажется, он уже забыл, когда мог просто прийти домой в субботу и от души выспаться в объятиях любимой супруги. Потому что практически сразу после медового месяца Татьяна заимела привычку обращаться к Игнату с разными просьбами. Чаще всего на первых порах ему приходилось мотаться вместе с Гелей в поселок в сотне километров от города, чтобы посадить или выкопать картошку, окучивать ее, перенести разложенные вилки капусты в подвал, починить кран, перестелить крышу и тому подобное. Работа отнимала все свободное время и силы, и за выходные Игнат превращался в нечто человекообразное. Он ничем не напоминал преуспевающего страхового менеджера и чувствовал себя полным неудачником после выходных, проведенных с тещей. На которую никакие его доводы не влияли. Она могла убедить зятя в чем угодно, причем так, что Игнат временами чувствовал себя последним подлецом, если отказывался помогать ей. После осенней уборки урожая наступила очередь очистки двора и дороги от снега. Однажды Игнат даже серьезно заболел после такого воскресенья и провел четыре дня в постели. Теща тут же назвала его хрупким и слабым здоровьем, посетовала, что сильных, настоящих мужчин уже не осталось. Мол, таким ничего не стоит убрать снег на сотне гектаров не хуже бульдозера, и никто бы не чихнул. - Ну ладно, придется обходиться тем, что есть, - вздохнула женщина. Обычно она высказывалась так, когда знала, что дочери нет рядом. Игнат считал зазорным говорить жене о фокусах ее матери. Поэтому и помалкивал в тряпочку. Приехав, как и обещал, с утра пораньше в дом тещи, мужчина удивленно посмотрел на ограду. Она покосилась как-то странно… - Что за фигня? – пробормотал Игнат, разглядывая доски. Они выглядели так, словно их отчаянно таранили. Татьяна, стоявшая рядом с зятем, поняла, что должна дать правдивый комментарий. - Это Тема, наш местный тракторист, въехал спьяну ко мне во двор, - принялась объяснять теща. – Разумеется, с утра ничего не помнил. Чуть не разворотил мне двор и сразу же забыл, как только протрезвел. - Я бы тоже не помнил, - усмехнулся Игнат. Он четко видел, что следов тракторных шин снаружи не было. Зато было много натоптано по обе стороны забора. Пожав плечами, мужчина принялся за работу. У него ушло больше трех часов на то, чтобы выровнять доски, заменить гнилые новыми. Теща не отходила ни на шаг, на ходу раздавая ценные указания. Ее не волновало, что зять и сам знает, как выполнять эту работу. - Ну вот, теперь хоть выглядит по-человечески, - одобрительно проговорила женщина, в упор не замечая мрачного лица Игната. Она даже не подумала, что ему нужно хотя бы поесть и отдохнуть. - Смотри, - Татьяна уже указывала на дверцу бани, - она тоже вся кривая. Ты бы поставил дверь на место, а то скоро холода нагрянут. Не ровен час, простужусь, кто меня будет выхаживать? Игнат решил, что перекусит в городе. Потому как готовить на скорую руку теща не приучена. Да и вообще, когда она готовила, процесс занимал у нее полдня. - К еде надо с душой, а то отрава получится, - внушала она. Игнат тогда подумал, что у тещи в любом случае получается отрава. Чаще всего выходила какая-то невнятная бурда, вкус которой больше напоминал помои. Ему приходилось из вежливости пробовать и восхвалять кулинарные способности тещи, дабы не обидеть супругу. - Да ты же устал и проголодался, - всплеснула руками Татьяна, когда зять, еле стоял на ногах. - Не беспокойтесь, мне уже пора, - пробормотал Игнат, мечтавший только о том, чтобы как можно скорее убраться из этого места. Теща недобро посмотрела на него: - Чтобы ты потом пожаловался жене, что я тебя голодным заставила целый день пахать? Нет уж, садись за стол. Чем богата, тем и рада. «Рада» была теща полупригоревшей картошкой, пожаренной на растопленном сале с добавлением убойной порции чеснока. Игнат сразу ощутил по рту неприятный привкус, и женщина подтвердила: - Жалко было выбрасывать, позавчера еще приготовила. Подумала, что ты оценишь. Игнат подумал, что правильно сделал, что не стал пробовать больше одной ложки. Притворился, что ему пишет друг, поторапливает, и поспешил слинять на остановку. По дороге домой мужчина задумался: почему теща постоянно требует внимания к себе именно с его стороны, а дочери не говорит ни слова? Для Татьяны не существовало такого понятия, что зять тоже нуждается в отдыхе. Ангелина перестала составлять мужу компанию, потому что решила открыть свой бизнес по продаже косметики и бытовой химии, в чем весьма преуспела. Она работала и по выходным, так что Игнату приходилось отдуваться одному. - Хватит, - сказал сам себе он. – Я ей не раб на плантации. Буду деньгами отдавать, так проще.Но Татьяна так легко не собиралась отступать. Она хотела по-прежнему эксплуатировать мужа своей дочери, находя для этого другие отговорки. Игнат помнил, как чуть не наорал на тещу, когда обнаружил, что розетка, из-за которой его выдернули из постели месяц назад, сгорела из-за воткнутой в нее спицы. Игнат повертел ею в разные стороны, прежде чем отдать Татьяне. - Это каким боком здесь оказалось? Прямо как нарочно, - сказал он, не сводя испытующего взгляда с лица Татьяны Николаевны. Та безмятежно улыбнулась и пожала плечами: - Откуда мне знать, почему это произошло? Дети соседские недавно прибегали, мать их попросила присмотреть. Видимо, не увидела, как вытащили спицы из коробки с вязанием, и вот результат. - И когда это случилось? – поинтересовался зять. Теща снова невинно улыбнулась: - Я же говорю, что недавно. Или ты думаешь, что я бы просидела без света целую неделю? Игнат тогда не нашелся, что ответить. Полгода прошли, как тумане. Пусть не так часто, но теща продолжала вызывать Игната к себе. Во время одного из последних визитов мужчина обнаружил, что дымоход был под завязку забит старыми тряпками. Поэтому печь упорно не желала растапливаться, а дом был полностью укутан изнутри дымом. - Черт, так и угореть недолго, - подумал слух Игнат, вынимая из дымохода при помощи большого металлического крюка прокоптившееся тряпье. Теща смотрела на него круглыми глазами и ахала: - Да что же это такое? Кто мог это сделать? Откуда там тряпки, сынок? - Не знаю, – ровным тоном ответил мужчина. – Наверное, есть человек, который и табуретки тебе ломает, и двери с петель срывает, и печку может мусором всяким забить. - Это просто ужас, - начала заламывать пальцы Татьяна. – И что мне делать? - Домового задобрите, - ухмыльнулся зять. – Тогда он лично будет следить за порядком в доме и не даст тебя никому в обиду. Татьяна посмотрела на него, как на клинического чудака, но не ответила. Обдумывала, чем можно пронять Игната так, чтобы показал свой истинный характер. Зять рано радовался, что теща от него отстала. Татьяна Николаевна была не из тех, кто легко отказывается от своих идей. - Игнат, сынок, ты дома на выходные? – с придыханием спросила теща, прижимая к уху телефон. Игнат спокойно ответил, сделав перед этим короткий вдох-выдох: - Дома, но я очень занят. Компания расширяется, мне нужно готовить кучу договоров и сделать прозвон по всей базе действующих клиентов. Извините, я никуда не поеду. - Вот как? С каких пор помощь больной одинокой женщине, подарившей тебе лучшую жену в мире, вдруг стала ниже по рангу, по сравнению с твоими договорами? Никуда они не денутся, - пренебрежительно заметила Татьяна, уже не стремясь скрывать свою неприязнь. В голове Игната что-то щелкнуло, и он незаметно для тещи включил на телефоне запись разговора. - Простите, Татьяна Николаевна, но я действительно очень занят. Крыша у вас целая, краны я починил, сантехника в бане не течет. Снег еще не выпал. Если что-то и произойдет по мелочи, вы скажите. Я оплачу вам наемных работников, они сделают все в наилучшем виде. - То есть ты отказываешься приехать лично и помочь мне? – металлическим голосом спросила теща. Игнат ухмыльнулся, но его слова звучали искренне и доброжелательно: - Извините, но у нас дома тоже нужны рабочие руки. Геля просила починить смеситель в ванной, а там работы не на пять минут. Да и с другими делами времени не хватает. - Ну чего еще ожидать от такого, как ты? – высокомерно произнесла теща. Она уже не скрывала истинного отношения к Игнату. – Хорошо ты устроился, зятек. Жена, значит, вкалывает целыми днями, а ты собираешься пузо чесать на диване и придумываешь всякие отговорки, лишь бы свой зад не поднимать. Скажи, это ведь ты подбил ее заняться бизнесом, чтобы самому лишний раз не напрягаться? - Татьяна Николаевна, что вы имеете в виду? – Игнат с трудом сдержался, чтобы не нагрубить. - Ты итак понял, что. Пока, бездельник, - Татьяна со злостью отключила звонок, а Игнат потер лоб. Сколько же надо иметь выдержки, чтобы без эмоций общаться с такой тещей? Вечером Геля с удовольствием поужинала вкусной лазаньей, приготовленной мужем. Она по дороге купила их любимые трюфельные пирожные, чтобы побаловать себя и супруга. Игнат после ужина решил, что пора раскрыть карты. - Ангелина, нам надо поговорить, - несколько напряженным голосом обратился он к жене. Та оторвалась от ноутбука, в мониторе которого Игнат заметил таблицу с телефонными номерами поставщиков. - Слушай, а это может подождать? – Геля указала на таблицу, но мужчина отрицательно замотал головой. - Боюсь, что нет. Я оказался в такой ситуации, что мне придется выбирать между тобой и разводом. - Что?! – Ангелина замерла. После такого вступления все мысли о бизнесе пропали. Женщина напряженно уставилась на мужа: - Не томи, пожалуйста. У тебя кто-то есть? – выпалила она. - Если бы, - горько усмехнулся Игнат. – Я сегодня впервые понял, почему твоя мама считает нормальным гонять меня и в хвост, и в гриву. Оказывается, я подбил тебя заняться бизнесом, чтобы самому спокойно работать в офисе и снимать сливки с твоих доходов. Сам я ни на что не гожусь, кроме как выполнять черную работу в ее доме. Вот так-то. Ангелина ахнула: - Она так и сказала? Не то, чтобы я тебе не верю… но-о, мама всегда говорила, какой ты прекрасный муж и зять. Как она могла тебя оскорбить? Вместо ответа Игнат включил запись разговора с тещей. Лицо Ангелины покраснело, затем покрылось бледными пятнами. - Прости, что тебе пришлось это услышать, - проговорил Игнат. – Но я думаю, что между нами не должно быть недомолвок. - Ты прав, - спокойно ответила жена. – Не беспокойся, я поговорю с мамой. - Ты же собиралась что-то делать по работе, - напомнил Игнат, чувствуя себя виноватым. - Это подождет, - ровным тоном возразила Геля. – Знаешь, почему я могу спокойно заниматься тем, что мне нравится? Потому что у меня есть ты – такой надежный и теплый человек. Я знаю, что ты не станешь устраивать мне сцен и доказывать свою мужскую крутизну, и я это очень ценю. Поэтому я хочу, чтобы между нами и дальше были теплые отношения. Как насчет того, чтобы просто вместе посмотреть фильм? Устроившись поудобнее рядом с мужем, Геля обняла его. Но в ее голове крутилась только одна мысль: серьезно поговорить с матерью. Татьяна была поражена, когда к ней с утра заявилась Геля собственной персоной. Та приехала на новой машине, купленной недавно специально для поездок по региону. Увидев дочь, женщина заулыбалась – она ожидала услышать приятные новости. Но вместо этого Ангелина после короткого приветствия гневно обрушилась на мать: - Как ты посмела в таком тоне говорить с Игнатом? Почему тебе спокойно не живется? Ты еще не такая старая и беспомощная, чтобы вокруг тебя танцы с бубном устраивать. Почти два года не даешь покоя моему мужу. Что с тобой не так? - Ты бы лучше спросила, что с твоим муженьком не так, - ядовито ответила мама. – Он же как пырей ползучий… приполз к тебе, связал по рукам и ногам. Ты, значит, корячишься с бизнес-проектами, а он дома – диван душит. На фига он тебе сдался? Ты же бизнесменша, зачем тебе этот тюфяк? Не мужик, а не пойми что. Денег у тебя столько, что пальцем щелкни – мужики любых мастей сами к тебе прибегут, на задних лапках будут перед тобой стоять. - Ты сама хоть осознаешь, что несешь? – нахмурилась Геля. – Теперь я понимаю, почему отец от тебя ушел. - Да как ты смеешь? – взвилась Татьяна. – Он не был нормальным мужиком. Жил только на зарплату, а как содержать семью, даже не чесался. И ты такого же себе нашла. Ну зачем он тебе, доченька? Зачем? С твоими деньгами пошли его в известном направлении и выбирай себе любого кавалера. Я ведь тебе добра лишь желаю. - Добра, говоришь? – криво усмехнулась Ангелина. – Ты после папиного ухода столько раз пыталась устроить свою личную жизнь, что временами забывала про мое существование. Теперь меня подбиваешь на такой же шаг? - Да просто он тебе не пара, дочка, - горячо заговорила Татьяна. – Кому дался жалкий неудачник, который всю жизнь будет горбатиться на чужого дядю? Что плохого в том, что ты найдешь себе более достойного и обеспеченного мужчину? Может, твой Игнат только в постели хорош, но скоро и этого не будет. Потому что он тюфяк по жизни, а тебе оно надо? - Я тебя услышала и поняла, мама, - жестко проговорила Ангелина. – Ты просто считаешь, что Игнат мне не ровня, потому что зарабатывает меньше меня, и я должна от него избавиться. Но в одном ты просчиталась. Мы любим друг друга, и я никого другого на месте своего мужа не представляю. Тебе в голову не приходило, что я занялась бизнесом потому, что мне это нравится? И мне нравится, что Игнат меня встречает ужином, который он специально приготовил. Для меня. Мне иногда неудобно перед ним за то, что я не успеваю с домашними хлопотами. Он все взял на себя, чтобы я просто приходила домой после работы и отдыхала. Он не устраивает сцен, не выносит мне мозг. Рядом с ним я забываю обо всех неприятностях… это прекрасное чувство, которое я хочу испытывать как можно дольше. Если ты этого не понимаешь, больше не беспокой нас обоих. Я понятно высказалась? Не дожидаясь ответа матери, Геля круто развернулась и пошла к своей машине. Татьяна не тронулась с места. Она ждала, что дочь не выдержит первой и вернется обратно, попросит прощения за свои слова. Ангелина завела двигатель и развернула машину, после чего, уже не оглядываясь, поехала прочь.- Прости, мама, но по-другому я не смогу отстоять свое право быть счастливой рядом с любимым человеком, - прошептала молодая женщина, быстро смаргивая слезы. Татьяна вышла за ворота, когда машина Гели полностью скрылась из вида. Над головой женщины нависли свинцовые тучи. - Быть дождю, - подумала Татьяна и вошла в дом. Отныне она будет в нем совершенно одна. Заслужила. Автор: Ольга Брюс. Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 😇

– Вот ведь, – он раздосадованно и резко откинулся на спинку стула, тот скрипнул, – Ой, – стул был жесткий, – Я привык к креслу компьютерному, ба, прости. – Стулья мне так сломаешь. А они, между прочим, австрийские. – И ты туда же! Чего вы все так это заграничное любите? Наше-то российское ничуть не хуже! – Так ить… Мама твоя подарила стулья-то. Я разе против российского? – Вот скажи, бабуль, – внук прошел на кухню, нажал кнопку электрочайник а, – А кто были твои бабки и деды? Про твоих родителей, ну, как их … про Сергея и Любу, ты рассказывала, а про дедов и бабок своих знаешь хоть чего? – Мало… Померли ведь они. Кто до войны, а кто… Бабушку по маме фашисты машиной задавили. Да говорила ведь я тебе … – Ну, они же русские были, без всяких там примесей, правда? – Да кто ж их знает, Андрей! Меня ещё и в помине тогда не было. Я ж в сорок втором родилась только. Ни дедов, ни бабок уж не было… Только мама и папа. Сергей и Люба мои… Царствие небесное! Внук уже отвлекся, налил чаю и с кружкой и пакетом пряников опять уселся за ноутбук. Баба Люся поворчала, что портит аппетит, а ведь скоро обед… Вообще-то, она любила вспоминать свое прошлое. Но сегодняшний настрой внука заставил взволноваться. Была у нее на то причина. Эшелон шёл медленно – так медленно, что многие уже отчаялись, сошли на долгих станциях и направились домой своим ходом. Быстрее было попутками, на перекладных, или даже дойти пешком по послевоенным дорогам. Многим рукой подать было до дома, но поезд стоял и стоял на больших и небольших станциях. Шел сорок седьмой год. Не один их поезд сейчас вез солдат и репатриированный народ из плена, эвакуации, с работ, с точек дислокации частей. Железные дороги были забиты составами. Паровозик поломанный, слабый, требующий бесконечного ремонта порой свистел жалобно, и мужская половина высыпала на улицу – надо было подталкивать, помогать сдвинуть состав с места. И все же паровозик на каждой станции с победным свистом лихо подкатывал к перрону. Победителей уже не встречали так, как встречали в сорок пятом, но машинист так и не снял с паровоза алый флаг и транспорант о Победе, поэтому привычно и старательно гудел. Да и в вагонах, почти в каждом, ехали гармонисты. Звучали песни, наигрывала мелодия. Всем не терпелось оказаться дома, обнять своих, вернуться, наконец, с затянувшейся войны. Молодой солдат, лет двадцати с небольшим, в линялой гимнастёрке, выгоревшей шинели, спал, примостившись в углу теплушки, положив голову на свой вещмешок. Во сне он выпрямлял ноги, и тогда они перекрывали проход. Кирзовые сапоги с широкими голенищами его то и дело кому-то мешали. Его беззлобно подпинывали, и он сворачивался. Солдатик был уж очень высокого роста, но худ настолько, что его, свернувшегося калачом, можно было и не заметить. Он просыпался ненадолго, помогал, если требовалось, а потом опять, отворачивался от всех и спал. – Эй, брат, перекуси, хошь, встань…, – мужичок в фуфайке, с бородой, угощал квашеной капустой, которой удалось разжиться на станции. – Да нет, спать буду. Спасибо… Он опять отвернулся, казалось, уснул. Вдруг на ходу состав резко вздрогнул, залязгал буферами, остановился. Солдатик проснулся, вместе с другими выскочил из вагона. Машинист, вовсю ругаясь, оттягивал с путей, уносил, держа под мышки перед собой, маленькую девчушку в пуховом рыжем платке, в черном пальтишке с затертым цигейковым воротником. Он прошел канаву, поставил ее на насыпь, наклонился и отчитывал. Девчушка стояла смирно, опустив голову. Мужики подходили ближе. – Ведь второй раз уже! Второй раз! С месяц назад вот также. И куда мать смотрит! Что за матери! – жаловался машинист. – Ох, долго ль до греха-то…Так есть ли мать-то? – всплеснула руками одна из женщин, – Мать-то есть у тебя? Девчушка кивнула. И тут все увидели, что по насыпи тяжело бежит женщина, машет им рукой. Платок упал с головы, запинается, ноги скользят по насыпи, по всему видно – устала, спешит. А когда подошла ближе, все увидели, что женщина совсем ещё молода. – Моя это! Моя… , – подошла быстрым шагом, взяла девочку за плечи, виновато и как-то обречённо посмотрела на машиниста, вздохнула, – Сдавайте! Я уж и сама не могу больше. – А вот и сдам! Чего за ребенком не следишь, коль знаешь? – Так ведь работаю. Тут на лесоскладе. Со знакомой оставила, а она не уследила. Разве уследишь? – Так чего она у тебя все бегает-то… Ведь прям навстречу поезду шла, по шпалам… – Папку ждёт. Вот и встречает поезда. – Погиб? – Не знаю я… Пропал. Машинист посмотрел на девчонку, на мать, махнул рукой, и направился к паровозу. Он достал грязный платок из нагрудного кармана, вытер усталое лицо и, оглянувшись, крикнул: – В следующий раз сдам, так и знай! Девушка лишь кивнула, присела перед дочкой, что-то говорила ей, внушала, поправляла платок. Ее волнистые волосы растрепались от бега, выбились прядками из косы. Она была совсем юной. Такой юной, что старик- пассажир произнес: – Сама-то ещё – дитя глупое! Где уж– за ребенком уследить… Девушка взяла дочку за руку и пошла с ней вниз по насыпи по направлению движения их поезда. Высокий угловатый солдат смотрел ей вслед. Состав медленно тронулся, он прыгнул на подножку. Перелесок, старые складские помещения, редкие домики оставались позади. Поезд уходил, растворялся в серой дымке. По тропинке от путей к складам завернули молодая мать с дочкой. А на другую сторону насыпи, чуть проехав станционные домишки, спрыгнул с неразогнавшегося ещё состава длинноногий солдат. Он решил сойти очень неожиданно даже для себя самого, стоял и озирался в растерянности от такого своего поступка. Постоял несколько минут и направился к складам. Нужно было как-то устраиваться, раз уж остался. Сразу за перелеском расстилались поля. Черными квадратами шли они чуть не до горизонта. А он решил, что тут, за станцией, раскинулся целый поселок. Оказалось, домиков тут совсем немного и все они рядом со станцией. И лишь чуть дальше – уходящая в лес отдельная ветка сверкающих рельсов, длинные склады, со штабелями бревен и жилые бараки. Солдатик не доехал до своей станции всего-то часа четыре. Можно было сесть на другой проходящий поезд, но он пошел к будке стрелочника. Там сидела конопатая девчонка в большой жёлтой фуражке, она-то и показала ему, где найти начальника рабочего участка. Из вагончика на сваях навстречу ему вышел дед с клюкой и папкой. – А Вы не подскажите, мне б начальника. – А зачем тебе он? – дед запирал дверь, а потом махнул ему рукой, – Подь-ка, подмогни…, лестница эта поганая, пропади она! Он бросил клюку вниз, на землю, засунул папку под ремень штанов, опёрся одной рукой за перила, другой – за плечо парня, давя, тяжело спускался. – Мне б работу. Я демобилизовался. А дома… В общем, нет уж дома. Дед спустился, парень подал ему клюку, и вместо ответа на вопрос, спросил сам: – Чего худой какой? Болеешь? – Сейчас нет уже. Подлатали. Долго в госпитале после войны лежал, в живот ранение. А теперь уж нормально. Порода просто такая… – А я думал – больной. А нам, знаешь ли, больные не нужны, – сказал и потер себе поясницу дед, – У нас работа тяжёлая, лес ведь возим, не пёрышки. – Так у меня права есть. Я и водителем на фронте был. Это уж потом перевели меня в пехоту. – Разжаловали, значит? И за что? – Ааа… – Ага, значит поэтому и задержали. – Так где начальника-то искать? – А вот он, начальник, перед тобой. Только решения-то не я принимаю. В Тверь езжай, в военкомат сходи, а я записку черкну. Парни нам нужны. Только здоровые и без выкрутасов. Слышь – здоровые. Опершись на плечи, дед, явно почувствовал неладное. Плечо у солдата было, как у дитя – тонкое, одна кость. Работничек…. Но нынче было не до жиру. Люди требовались, их заваливали деревом, он без конца просил помощи. Начальник достал папку, черкнул записку для военкома: – К Ваське иди, во-он тот барак, вишь выпирает крыльцо. Он тама, спит. Но, с утреца – в Тверь. Скажи ему, чтоб поселил тебя. Звать-то как? – Сергей! – Тёзки, значит… Меня Сергей Санычем кличут. Сергей даже удивился, что так быстро его устроили. Конечно, не взяли ещё на работу, может и завернут. В последнее время он научился ничему не удивляться. Но, хотя бы, расположили. Длинный деревянный барак с проходом во всю длину и спальными местами по стенам его расстроил. Он бывал в подобных бараках, но те хоть были разделены на комнаты. Тут же никакого разделения не было, как в казарме. Мужики велели ему располагаться на свободной койке. Косились, приглядывались, но пока не расспрашивали, занимались своими делами. Их было тут всего пятеро, трое, в том числе и водитель Васька, спали. Сергей снял кирзачи, свернул шинель, сунул ее под голову, прилёг на койку, свернулся калачом. Койка ему явно была коротка, и если он вытянет ноги, то они высунутся в проход. Он лежал и думал о той девушке. Если тут целая казарма холостяков, так всего скорей, она уж не одна. Два года прошло с войны. Хоть дочка и ждёт папку, но… Он закрыл глаза и тут же представил глаза ее. Такие грустные, такие глубокие. Именно такие глаза могут понять всё, проникнуть без слов в самую душу. Красивая девушка, вот только зря он остался. Уж, наверняка, она – не одна… Но наутро он уже ехал в Тверь. И там легко получил разрешение на оформление. На обратном пути уже думал, что ничего не теряет. Поработает тут, и пусть такая короткая, но уже довольно кривая жизненная дорога выведет его туда, куда требуется. Лишь бы здоровья хватило. Саныч приметил верно – с этим у Сереги не очень. Через день Серега вместе с мужиками уже орудовал на складах. На чугунный прицеп трактора грузили лес, а потом перетягивали его в вагоны. Укрепляли, связывали, комплектовали. Мужики переживали за какую-то норму, а Серёга просто падал с ног. – Он не ел сегодня, мужики, – сказал сосед его по койке, хмурый парень по имени Иван, – Я не видел, чтоб ел. – Я не хочу, – разогнулся Сергей. Кружилась голова и, согнувшись, быстрее мир возвращался на место. – Обед скоро, – махнул рукой бригадир, – Иван, проследи, чтоб его там поставили на учёт, и чтоб поел плотно. Сергей уж понял здешнюю систему. Их барак – мужской, с другой стороны стоял барак женский, а посреди – два семейных. В семейных бараках было разделение на комнаты. Семейные ели дома, а для одиноких мужиков и баб была организована кормёжка – часть женского барака занимал длинный стол, и женщины по очереди дежурили по кухне. В нос пахнуло чем-то горелым и мясным. Сергея затошнило. Все сами брали хлеб, подходили за алюминиевыми мисками, толпились у общего котла, возле которого стояла краснолицая бабенка, она оговаривалась, краснела от мужицких слов ещё больше, разливала суп по мискам. – Кому сегодня сердце-то свое оставишь, Кать? Сейчас и поглядим… – А может и тебе? – Так наливай двойную, коли так! Я не прочь… – Больно хитёр ты, Борька, да ловок. Было бы чем, так всех бы баб себе заграбастал. – Так разе нечем? – Да иди ты, дай вон – новенькому поболе налью. А то стоит скромно. Распихались тут локтями-то. – Не надо поболе…, – Сергей аж испугался. Он помнил задание бригадира Ивану – следить, чтоб поел. Но Иван, похоже, про задание забыл. Сидел на другом конце стола, уткнувшись в миску, хлебал свою порцию. Сергей аккуратно и медленно съел ложек пять и застыл в ожидании. Только делал вид, что кусает хлеб, елозил ложкой по дну миски. Как поведет себя его резаный, перерезаный кишечник и желудок? Страх перед едой – стал сопутствующим его повсюду страхом. Если б можно было не есть совсем, он бы и не ел. Но не есть было нельзя. На этот раз боль не пришла, и он съел ещё пять ложек супа. За вторым не пошел. Только взял чаю, выпил полстакана и вышел из барака. На лбу проступил пот, то ль от страха, то ль от съеденного. – У тебя не желудок теперь, а напёрсток. Но есть надо. Понимаешь, надо! Есть, чтобы жить! – наказывал ему Егор Палыч Штеймер – хирург от Бога, который вытянул его с того света, когда с раскореженными до позвоночника внутренностями привезли Сергея в лагерный госпиталь. Штеймер – тоже был лагерный. Он оперировал его четырежды. Два раза сразу, а потом через полгода ещё два раза, когда выяснилось, что кишечник Сереги довел его до состояния бесзонания, когда Серёга чуть не отбросил концы в бараке. Если б не Штеймер… Он сидел у постели Сереги, старый, усталый и какой-то потерянный… – Боритесь, Васильков! Боритесь за жизнь! Она того стоит. Вам двадцать три. Знаете, сколько там хорошего, в этой жизни Вас ждёт? Не знаете… А узнать стоит! А я вот знаю… Жаль больше не увижу. Годы… Старея, человек видит хуже, но больше. А Вы живите за всех за нас… Живите, как все живут. И Серёга боролся. Внутренности его требовали особого подхода к пище. Лучше всего они себя чувствовали, когда он ничего не ел. Он привык обходиться самым малым. Стоило расслабиться, поесть чуть больше, и кишки его заставляли сгибаться пополам, охватывали все нутро страшной резью. От здорового плечистого бойца вскоре остался один скелет. Пожилая медсестра, прикрывающая его тело тонким одеялом, вскрикивала: – Да что ж это! Под одеялом тебя не видно, милок! Ну, домой вернёшься, мать откормит. А у Сереги тогда и сил не было пояснять, что матери у него нет давно. Что никого у него не осталось. Потихоньку Штеймер на ноги его все же поставил, заставил питаться, сам порой кормил с ложки. Сначала жидкими гадкими растворами, а после и обычной едой. Он читал ему лекции о питании, иногда орал на него, ругался, пытаясь действовать и так. – Опыт — это слово, которым люди называют свои ошибки. Но сколько можно их совершать! И Серёга перешагивал через свой страх, через боль – ел, постепенно приходя в себя, обрастая хотя бы малой массой ещё совсем невесомого своего тела. Когда уехал из госпиталя, несколько раз прихватывало, да так, что страх к еде вернулся. И вот теперь, когда из лагеря его, больше по болезни, чем по сроку, отпустили, он оказался здесь. Конечно, он понимал, что эта работа – не для него. Но доктор велел жить так, как живут все. Он и жил… Справку о своей инвалидности Серёга никому не показывал. Лишь через неделю он увидел ее – ту девушку. Оказалось, она была здесь учетчицей. – Любаша твоя придет сегодня, Борька! Челочку-то расчеши, – мужики шутили. Борька тоже отшучивался: – Да она меня как черт ладана боится. Во думаю – чумной я чё ли? Дикая она, Ну, ее! Найду у кого потеплее пригреться. Сами знаете, не проблема… – Ты это, – бригадир посерьёзнел, – Галину-то не обижай! Хорошая ведь баба. – Так я и не обижаю! Кажну-у ноченьку не обижаю! Разве обидчивая ходит? – Дурак ты, Борька… Мужики дружно хохотали, а бригадир злился. Галина была подругой его жены. Женщина серьезная, одинокая с сынишкой. Связь ее с Борькой им обоим не нравилась. Балагур и болтун! Чего от таких ждать? Любаша сейчас казалась ещё моложе, чем тогда, у состава. Она хмурила совсем детские свои бровки, считала и пересчитывали все очень тщательно, чёркала в блокнот, на шуточки мужиков не реагировала никак. Его она заметила. Сергею показалось, что узнала, немного округлила свои глубокие глаза, но тут же отвела их, продолжила свой подсчет. Потом аккуратно убрала блокнот в лоскутную сумку, попрощалась серьезно и отправилась восвояси, на оклики не оглядываясь. – Вот ведь! Уж не девка ведь, с дитем, а ведёт себя, как будто царица неприступная, – проговорил ей вслед с обидой Леонид. На его шутки, она лишь косила глаза, было обидно. – Говорю же – дикая! – добавил Борис. *** Любаша шла по шпалам, мужики что-то кричали позади, шутили, просили ее оглянуться. Но она не оглядывалась. Тот высокий и худой парень не кричал. Она поймала там его взгляд. Смотрел он на нее с какой-то тоской, прям-таки внутрь ее глядел. И Любаше вдруг стало немного страшно, как будто мог он разглядеть там, внутри, ее потаенное. Она глубоко вздохнула – тайна у Любы была. Сентябрьской ночью сорок первого в их село Задворино приехали немцы. В дом их ворвались неожиданно, светя фонарями, ослепляя. Они схватили четырнадцатилетнюю Любашку и потащили в машину. Ее мать в белой сорочке с распущенными волосами встала на пути автомобиля, широко раскрыв руки. В грудь тяжело ударило, обрушилась тяжёлая глыба: – Не дам…, – простонала она. Но Любаша этого уже не видела. Играла губная гармошка, кругом улыбались и подмигивал ей чужестранные мужские лица в черной добротной одежде. Потом с нее содрали сорочку, посадили в катку с теплой водой, хохоча, стали мыть. Рядом играл патефон, пахло вином и незнакомым табаком, шла гулянка. Ее, завернутую в простынь, принесли туда. Через три дня Любашку нашли на окраине далёкого от ее дома села. Нашел старик, проезжающий на телеге. Подобрал, укрыл своей фуфайкой и соломой, с глаз немцев, и привез в село. С трудом ее выходили, долго ещё она болела. А потом вернулась домой, узнала о смерти матери, выплакалась на могиле. А вскоре узнала и о своей беременности. Оставаться в селе побоялась – фриц родится, все догадаются. Вместе с беженцами отправилась к линии фронта, которая была много восточнее. Зацепилась за людей, за работу на станционном лесоскладе, да там и осталась. Работала, как вол. Поначалу хотела скинуть, взваливала на себя все самое тяжелое. А потом, когда почуяла биение трепещущего внутри младенца, вдруг разрыдалась прям на складе, призналась, что беременна бабам. Сказала, что от любимого, который ушел на фронт, да и пропал. Поверили – таких было тысячи… Тайну свою никому не раскрывала. Комсомолка же… Как можно! ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ👇 👇 👇ПОЖАЛУЙСТА , НАЖМИТЕ НА ССЫЛКУ НИЖЕ (НА КАРТИНКУ)⬇

Ох, и достанется сейчас там всем! В том числе и главной – культармейке Элеоноре. А Галину так точно ждёт дома взбучка. Николай на руку силён, а Галина у него глупа, без конца напрашивается и бывает бита. Вот и сейчас… Зачем туда пошла? Ну, знала же… Прохор только что видел Галину, подходила она с бабами к церкви. Группа баб собиралась на учебу после них. То ли дело его Ксюха! Хозяйничает, детей нянчит и никуда не рыпается. Уже темнело. Туман начал стелиться над невидимой рекой за задами изб. Пахло сеном, тут и там оно высилось в пухлых стогах. Колодец с высоко вздёрнутым журавлем, крыши с деревянными коньками, вместительные амбары – Прохор любил свою Большую Димитровку. Он родился тут, жил тут, знал здесь каждую тропинку, всех живущих, всех стариков. Он шел домой, думал о тяжёлом нынешнем времени. Много деревенских поумирало этой зимой. В основном, старых, но умирали и дети. Страшная она была, зима, голодная. Сплошная коллективизация, обдирающие хлебозаготовки сделали деревню нищей. Впервые деревенские поели домашний скот, многие кормились желудями свиными, липовой корой и берестой. Всё шло в ход. Но его семья уцелела, уцелела благодаря ему и жене его Ксении. Трое детей у них – мал мала меньше. Козу не съели, прятали в доме, кормили, чем могли. И хоть и сдала коза к весне, стала скелетиной, но жидкое молоко у нее доилось до конца. Дети. Как же без молока-то! Ксения, жена, бесстрашно одна ходила на опушку леса, рвала там тонкие ветки, ставила из в ведро и, когда пробивалась зелень, подкармливала козу. Страх перед голодом мобилизовал всех. А Ксению с Прохором этот страх как-то сплотил. Весна, беспощадно медленная, не сразу принесла облегчение. Ксения разгребала лопатой снег, искала первые травы. Ну, когда же… Из города тянулись нищие, побирающиеся истощенные люди с детьми. Голодные дети бродили по всей России. В заброшенном пустом амбаре поселились несколько городских семей. Кто-то с документами, а кто без оных. Пришли они с пустыми мешками. Деревенские бабы, пряча под армяки и полушубки, таясь, совали изголодавшимся городским детям подачки. Ползли по деревням слухи о бандитизме, о том, что творится в городе, на вокзалах и поездах, о расстрелах и расправах. Рядом, в соседнем селе обчистили и убили целую семью. Старушка – богомолка вошла во двор, начала увещевать, призывать бандитов к совести – ударили ножом. Страшно было даже ходить в лес по грибы. Боялись бандитов. Прохор вспомнил, как совсем, казалось, недавно собрал староста сходку. Все стояли на ногах. Стульев и скамей не было. Сходка проходила в амбаре раскулаченного и сосланного Самойлова Петра. Бегали дети, кучковались отдельно мужики и бабы. Лепились к стенам старики, интересующиеся переменами жизни порой больше молодых. – Каждый батрак должен уметь читать, – как-то неохотно вещал Ваня Левшин, избранный старостой артели совсем недавно. Он и сам не владел грамотой, а потому и грустил – в ликпункт придется ходить и ему. Рядом с ним сидел приехавший комиссар в кожаной куртке, ремень с кобурой. Ему предоставили слово, и он начал читать с помятого желтого листка. – Декрет со-ве-та народ.. народных ко…комиссаров об … об уче-реж-де-нии все…Всероссийской чре…чререзвычайной комиссии о лик- ви-да-ции безграмотности…, – читал он по слогам непонятно и долго. Люди пытались вникнуть в суть читаемого, но понимали с трудом. Зашептались. Наконец, комиссару самому надоело читать, он аккуратно сложил листок и объявил: – В общем, учиться грамоте должны все. И дети, и бабы, и мужики, и старики. Вечером в Красном уголке организуем. Кто нарушил – значит против власти новой идет. – Да не до чего сейчас. И так… Ваня, скажи! – мужики и бабы зашевелились, замахали руками. Выжить бы! Осень, самые заготовки, ну, какая учеба? – А детей-то куда, коли грудные? А? Что ль побросать в подпол? – выкрикнул многодетный Лёха Горбунов. У его жены только родилась двойня. – Ну…, – комиссар замялся, – По очереди бабы пусть присматривают. – Ха, – не унимался Лёха, – Это кто ж за моими детьми смотреть будет? – А управляться-то как? Ведь с работы сразу за свою скотину…, – бабы не понимали, как они оставят дом. – Да! – комиссар повысил голос, – Вот еще. Предписано тому, кто в ликпункт ходит сокращать рабочий день на два часа, но в трудодень записывать полный. – О! Другое дело! Тогда я целыми днями там сидеть буду, пущай другие – в поле. Один пашет, а семеро руками машут, – балагурил дед Ерёма. – Зачем нам это, скажи, комиссар? Деды наши читать не умели, и получше нашего жили. И нам грамота ваша ни к чему, – уже серьезно без шуток спрашивал Николай, мужик серьезный. – Грамотность – меч, побеждающий темные силы, – парировал комиссар. – Какой меч? Меч от темных сил вона– у тебя в кобуре. А нам артель подымать надо, зиму пережить, детей голодом не уморить! – Николай готов был махнуть рукой и уйти из амбара, но сдерживался. Уж очень всё сейчас было непонятно. Комиссара побаивались. Комиссар говорил ещё, но не доказывал, не кричал. Он и сам не понимал смысла этой затеи, считал, что ничего из нее не получится. И сам-то грамоту эту никак не мог освоить. – Вот. Учить вас будет культармейка Элеонора …., – он махнул рукой куда-то в центр стоящего перед ним народа, – Элеонора… – Артемьевна, – напомнил женский голос из толпы. Вперёд начала продвигаться невысокая женщина в черном пиджаке и цветастом платье. Она была без платка, вела за собой девочку лет шести. Все их узнали – из общего амбара, из тех, кто пришел сюда из города, спасаясь от голодной смерти. – Да. Элеонора Артемьевна умеет читать и писать. Красный уголок в ее распоряжении. – Да она сама – голытьба! Чему она научить-то сможет? – крикнули в толпе. – Сможет! Я привез немного бумаги и ещё привезу. Топить там будем, когда холода, староста дров даст. Распоряжение. Утром – дети там, а вечером – взрослые. Столы сегодня доделаем. Ещё раз говорю – всем надо учиться! Всем! – повторял он преувеличенно строго. Элеонора молчала, смотрела на людей, переминалась с ноги на ногу. Казалось, она и сама не верит, что может чему-то научить. Огня в ее глазах не было, скорее – хандра. Да и какой огонь – лицо, с проваленными щеками и даже висками, изможденное долгим голодом и страхом за дочку. Народ валил из амбара, обсуждая услышанное. – Давайте, бабоньки, побежала. Ведь столько дел! Витька сейчас приедет, прибьет – не готово там ничё…. Хватит – научилася грамоте. С тем и разбрелись, унося по избам и дворам пересуды о новой неосуществимой идее властей. И чего только не придумают! Странная идея. Лучше б муки людям дали, а то только забирают… А взамен – нате вам веру в чудесную силу азбуки. А разве азбука детей накормит? А вот идея с обучением детей пришлась по душе больше. Особенно маленьких. Нет, в грамотности люди прока не видели, а вот отправить детей, чтоб с ними занимались – это да, хорошо. Всё – под присмотром. Только вот старших в школу нельзя – у старших и дома по хозяйству дел полно, да и в артели уж многие трудодни копят. В общем, в первые дни работы ликпункта Элеонора увидела лишь маленьких детей. Пришлось даже искать декрет, чтоб доказывать бабам, что брать может с восьми только лет, а не младше. Но бабы не умели читать, врали возраст, и сейчас в школе за сдвинутыми деревянными столами из неотёсанных свежих досок сидела малышня и дети чуть постарше. На окнах тоже висела ребятня. Те, кому родители в школу ходить не разрешили, но им было очень интересно подсмотреть – что происходит там. Они подставляли бревна, лезли друг к другу на плечи и, как назойливые мухи, облепляли высокие узковатые окна старой церквушки. Они отвлекали, шумели, строили кривые рожицы, и Элеонора периодически выходила, разгоняла их. Этот процесс повторялся несколько раз, но она не жаловалась никому. Она надеялась – и эти придут к ней учиться. Когда, месяц назад, пришел к ним в жилой амбар староста Левшин, спросил – кто тут умеет читать, она отозвалась сразу. Решила, что помощь ему нужна. Но, оказалось, что он, по заданию властей, помогал в формировании отряда культармейцев, которые будут обучать деревенских грамоте. Обещал за эту работу трудодни. Элеонора согласилась. Вот уж не думала, что будет помогать она этой власти, что наденет красную косынку. Но… Она натерпелась такого, что теперь готова была пожертвовать хоть чем, лишь бы не голодать, не смотреть в бездонные несчастные глаза дочки. А ей было за что ненавидеть эту власть. Все, что было у нее, ушло, потеряно безвозвратно. В городе осталась заселенная незнакомыми людьми ее квартира. Тяжёлая мебель, резные дубовые столы, буфет ещё уцелели. Вернее, были целыми, когда они с дочкой уходили оттуда. А вот этажерки, фарфоровые безделушки и вазы, фотографии и картины в рамках исчезли в первые же дни раздела и заселения их квартиры. Муж ее Владимир Берестов вступил в какой-то добровольческий отряд и исчез на долгие месяцы. Лишь потом пришел к ней старик с бородой, принес письмо от соратников мужа – Владимир Берестов был убит в соседнем городке. Кем убит? Как? Элеонора не знала. Она так привыкла быть под защитой мужа, что в первое время потерялась. Ей все казалось, что должен приехать кто-то важный, забрать их с дочкой, перевезти, кто-то должен начать о них заботиться. А когда поняла, что ждёт зря, что они на грани голодной смерти, начала распродавать вещи. Вернее, менять их на продукты питания. Потом в их квартиру вселили посторонних людей – семью из Узбекистана. Точнее, женщину с пятью детьми. Муж ее, красный комиссар, был в постоянных разъездах, дома появлялся редко. Дети были крайне невоспитаны, они без стука забегали в их комнату, а когда Элеонора попросила мать детей попридержать, та обозвал ее буржуйкой и устроила форменный террор. Она воровала ее продукты, орала при каждом удобном случае, дёргала Лизу – дочку. Вскоре в квартиру въехали ещё два мужчины. Жили они в одной комнате временно, после них въехали другие трое. Эти мужчины приструнили лихую узбечку и немного помогали Элеоноре. В глазах соседки она сразу стала шалавой. Но до поры до времени ее никто не домогался. Жилось все равно тяжко. Наступала голодная зима. Все, что можно было продать, она уже продала. Продала любимый рояль немецкой дорогой фирмы за полмешка картошки. Разговоры о том, что в деревнях, где свое хозяйство, живётся вполне себе сносно, услышала она как раз на рынке. И когда один из подвыпивших очередных квартирантов действительно начал домогаться, когда придвинула она сундук к двери, когда неожиданно помогла, вступившись за нее, как раз бойкая соседка-узбечка, Элеонора собрала сумку, взяла дочку и отправилась вместе с другими беженцами на поиски лучшей жизни. Узбечка собрала ей в дорогу узелок с едой, сунула молча, не сказав ни слова. Почему-то она плакала. Эля горько пожалела, что ушла. В дороге исстрадались они так, что чуть не умерли обе. В этой деревне остались только потому, что дочка разболелась, и ноги Элеоноры уже не несли ее дальше. Ей казалось – остались тут умирать. Но мир не без добрых людей. Дочку она выходила, а местная артель и люди поддержали, чем могли. Весной Элеонора вместе с другими бабами уже работала в поле. И белые музыкальные ее руки стали черны от земляных работ. Идея с деревенской школой поначалу ей показалась утопией – не условий, не базы. А самое главное – никакого доверия ей от жителей. Ну, какое обучение! Но когда увидела она горящие глаза детей, когда прочитали они первые свои слоги, успокоилась и загорелась. У нее получается! Уполномоченная, приехавшая с проверкой кастила ее последними словами, что не агитирует на учебу она народ взрослый, что не учатся у неё мужики и бабы. А она не умела агитировать, стеснялась. За дело взялся староста и приезжающие комиссары. В ход пошел известный в те годы принцип: «Не умеешь — научим, не хочешь — заставим». За нежелание учиться с мужиков срезали трудодни. Мужики роптали, ругались, но потихоньку потянулись. А за ними пошли и бабы, но не все. Их пока трудоднями не наказывали. Вспоминал все это Прохор с нелегким сердцем. Что ж будет-то дальше? Он шел по деревне с ликпункта. Его изба стояла крайняя. Высокая, немного усталая к вечеру от хозяйских забот и троих детей, с подоткнутым по-крестьянски подолом, Ксения встречала мужа привычным выставлением на стол снеди для ужина. Голубые, слегка прикрытые глаза ее, как будто опускались наружными кончиками вниз. От этого было постоянное ощущение лёгкой грусти на ее лице. Прохор решил сегодня быть чуть веселее обычного, поговорить. Обычно он отмалчивался. – Галине сегодня перепадёт от Кольки. Бита будет. – Чего? – Ксения тоже была немногословна. – В ликпункт пошла. Дура! А ты ж Кольку знаешь, он и сам-то от трудодней отказался, не ходит, а она… Точно – схлопочет по шее. Совсем бабьё ошалело, – а потом переключился на хозяйство, – Сено-то сама зачем убрала? – Что? – Ксения не сразу переключилась, видно было, что думает ещё о Гале, – Так боюся, вдруг задожжит. А пока сухое… – И то верно, – Прохор взял ложку, начал есть. Хвалил жену мысленно, вслух – не хвалил. «Не бездельница, не то что другие… Азбука им приспичила.» Хотя сам Прохор, если честно, получал некое удовольствие от учебы. Не ожидал. Он решил просто отсидеться, угрюмым взглядом сверлил культармейку Элеонору. А она, казалось, была безразлична к тому, как относятся к ней мужики. Поднимала букву, называла ее. Потом ее же царапала мелом на черной крашеной доске, потом называла слова на эту букву, потом выискивали они эту букву среди других – угадывали. И Прохор вдруг заопережал всех в этих поисках так, что сам себя одёрнул. Чего это он? Отсидеться же хотел. Не солидно. И он замолкал на следующем занятии, дабы не выдать свой интерес. – Из-за трудодней и ходим. А так бы… – А зачем ещё, – рассуждали мужики меж собой. А когда зачитали они «Мы не ра-бы, ра-бы – не мы», когда поняли, что вот-вот и они научатся читать, выходили с ликпункта необычайно радостными. Глаза светились. Нескладно и смешно, как левши, держали они первые свои карандаши, когда пришло время писать. Грубо плевали на пальцы, прежде чем перевернуть страницу, когда поступили в школу первые азбуки. Бестолково читали, нервничали, стеснялись. Егор Барзыкин перевернул однажды стол, ушел, послав учительницу грубо не по-детски, когда не смог прочитать слово – «всходы». А она спокойно попросила поставить стол на место и сказала, что затем они и собрались тут, чтоб не получалось сначала, а потом получилось. Это и называется – учёба. Как-то постепенно, не желая того сам, Прохор Элеонору зауважал. Это ж надо – баба, а такая умная! Прохор в этот вечер заснул моментально, а Ксения, умахавшаяся на уборке сена, никак не могла уснуть. Она всё думала и думала о Галине, об этой учебе, об учительнице, которая вызывала у нее чувство какого-то благоговения. Когда встречала ее на дороге, выпрямлялась, сдерживала дыхание, как бывало в детстве перед священниками. Удивительная женщина. Такая, каких Ксения видела лишь в городе, когда отец возил ее юную на базар. Отец таким кланялся, провожал взглядом. И этот внутренний свет, каким владела Элеонора, не стереть было никаким обнищанием. В шестнадцать лет Ксению выпихнули замуж. Она все переживала, стеснялась, что не было у нее еще грудей. Была она тонка, высока, голенаста. Как тонконогая газель, сразу из детства шагнула в жизнь семейную. Батюшка ее на жилье жениха позарился – один сын в доме, дочь хозяйкой будет. Ксюша мужа Прохора всегда побаивалась. Был он грубоват, разговаривать с женой не больно-то хотел, указывал и присматривался. А она перепуганно старалась всё поспеть. Свекровь ее тоже не баловала, невестка – такая худая да нескладная, ей не нравилась. И лишь, когда пообвыкла, когда увидела, что девка добрая, работящая, когда родились один за другим сын Стёпка и дочка Анна, привыкла и чуть смягчилась. Спустя четыре года послал Бог ещё доченьку – Катеньку. Было сейчас ей два года. Начались в деревне перемены коллективизации. Родители ее сразу уехали к старшему брату далеко на юг. А вскоре от накатившего нервного срыва умер свёкр, а за ним ушла и шибко загоревавшая свекровь, оставив совсем юную Ксению одну на хозяйстве в столь страшное время. Ксюша испугалась, растерялась, Прохор это приметил, начал понемногу помогать. А уж когда время голодное пришло, сплотились ещё больше. Выживали. Это лето после голодной зимы пронеслось стрелой, в заботах и хлопотах, в нелегкой выработке трудодней, чтоб заработать положенный паёк. Катенька оставалась дома. Семилетний Степан – за старшего. Все считали трудодни в артели, в лицо знали продотрядовцев и ненавидели их. Начались и эти новоявленные чудеса – детей и взрослых заставляли учиться. Сейчас, когда готовились к зиме следующей, опять нагнетался, селился в душах страх. Как зиму переживут? Продовольствие из артели увозилось и увозилось. И без заготовок остаться было нельзя, и прятать продукты было боязно. Слышали – расстреливали за это. А ещё до сих пор говорили о смене власти – мол, скоро армия белых войдёт в Москву и тогда… А вот что будет тогда, никто не знал. Просто боялись перемен … Боялась и Ксения. Как не бояться? Но сейчас она думала не об этом. Думала она о школе ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ👇 👇 👇ПОЖАЛУЙСТА , НАЖМИТЕ НА ССЫЛКУ НИЖЕ (НА КАРТИНКУ)⬇

СЕРЬЁЗНЫЙ КОНКУРЕНТ СЕЛЁДКЕ ПОД ШУБОЙ. 😍 Если надоела селедка под шубой - готовьте это салат! Очень вкусный и готовится проще! Приятного аппетита! ИНГРЕДИЕНТЫ: ✅ Красный лук — 1 большая луковица ✅ Куриный окорочок отварной — 1 шт ✅ Картофель отварной ... Полный спиcок ингредиентов...

— Вот как тебя оставлять?! Ведь как дите малое! Смотри, Степка, кухню не спали! Цветы поливай, не забудь — розу через день, фикус раз в неделю, а вот… — Да помню я всё! Не волнуйся ты так! – Степа подмигнул. — Нервничаю я что-то… — Лиза вздохнула и уселась на табуретку. — А ну как не примут, не возьмут… Не понравлюсь я им. Ну, бывает же! Или Агафья эта опять дорогу перебежит! Ух, чтоб ее! — Всё, всё! Угомонись! — Степа поставил на обувницу чашку. С хвостика чайного пакетика на пол закапали маленькие, с легким ароматом чернослива, капельки. – Иди, обниму, зая моя, красавица! Всё у тебя получится, всё будет хорошо! А Агафья эта застрянет где-нибудь, не догонит мою лань тонконогую! Ни пуха! Елизавета вскочила, театрально обняла мужа, прижалась к нему, вдохнула легкую смесь мужниных ароматов – порошка от свежей рубашки, конечно, уже с пятном от чая, одеколона, что расходовался экономно, только в особых случаях, чуть-чуть клея, которым утром чинил разбитую вазу… — Ну, всё, пошла! Не поминайте лихом! Да, вот еще, забыла тебе сказать. Я тут твою Светку видела в кафе, с этим увальнем, Николаем. Ну, тем, что на Новый год у нас был. Противный тип. Она так к нему и льнула, так и льнула! Но не пара он ей, не пара! Чувствует мое сердце! Ну вот, всё сказала. Теперь целуй меня, Степочка, целуй на прощание…— Лиза играла в театре, прощаться умела… — Позвони, как устроишься! — кивнул Степа, чмокнул жену в губы и открыл дверь. — Я провожу до такси. Давай чемодан… Лиза махала ему в заднее окошко машины, он стоял у подъезда, прижав руку к груди, там, где билось веселое, мальчишеское, доброе сердце… … Лиза была актрисой. Устав от однообразного репертуара маленького театра, куда она прибилась сразу после театрального, женщина решила пробоваться на роль какой-то взбалмошной героини в новом фильме, что ставил Андрей Пипеткин, известный в узких кругах режиссер. Пробы проходили почему-то в Подольске. Говорили, что недалеко от города у Пипеткина есть дача. Поэтому, всласть поорав на съемочной площадке, он рвется туда, в плен тишины и талого благовония прелой земли. А актеры отправляются в небольшую гостиницу, чтобы прийти в себя, вытряхнув из ушей звенящий голос своего руководителя. Вот туда, в маленький номерок с окнами на пустырь, и ехала в волнении Елизавета Агнет, по паспорту Яшкина. Все бы хорошо — ведь и позвонили ей, что хотят видеть на площадке, и погода радовала солнышком, и наконец заплатили за спектакль у одного бизнесмена, в котором Елизавета Агнет играла ветвистое, жутко тяжелое, волшебное дерево — всё бы хорошо, да только прошла информация, что ненавистная конкурентка Лизоньки, Агафья Тошина, тоже собралась на пробы. Ее тоже хотели видеть… И вот теперь Лиза ехала в такси и мучилась вопросом, кого из них хотели видеть больше. Лиза вообще всегда чем-нибудь мучилась. Она называла это «гореть», так актриса заряжалась для новых, еще несыгранных ролей, конечно же, великих. А Степа был как огнетушитель. Он встречал и провожал жену, говоря свое «Чи-чи-чи!», он воспевал Лизкину красоту и талант, он просто любил ее, свою взрослую девочку, заигравшуюся в школьном театре… …Степан вернулся в квартиру, допил чай, не спеша помыл посуду, полистал газету и, взглянув на часы, кивнул своим мыслям. Что-то стало ему скучно. Никто не страдал рядом, не переживал свои глубокие, шекспировские переживания… Надо с этим что-то делать! Да еще и Света чудит, судя по словам Елизаветы. Надо как-то решить все свои вопросы… Мужчина посмотрел на календарь, довольно хмыкнул, почесал затылок. А глазки блестят, а рот уже до ушей… — Пора! – буркнул Степа. Света, наверное, уже проснулась, сидит, тоже скучает. Надо развлечь. Степан снял с антресолей своей коричневый, с серебряной молнией чемодан, покидал куда кое-какие вещи, походил по квартире, снял со стены несколько их с Лизой фотографий, бережно завернул стеклянные рамки в свои свитера, потом, покряхтев, вынес в коридор фикус. — Аська! Ася, иди сюда! — мужчина прошелся по квартире. — Иди сюда, моя хорошая! Кошка, пушистая, важная, с усищами–щетками, вынырнула из-под дивана, сверкнула глазами на хозяина и уселась на полу, постукивая белым кончиком хвоста. — Прыгай! — Степа раскрыл перед ней переноску. — Пора нам… Аська вздохнула, облизнулась и сиганула в другую комнату. — Ну опять начинается! Ася! Я тебе вкусненького принес! Ася! Поехали!.. Степан поймал кошку минут через сорок. Теперь она, обиженная и хмурая, смотрела в окошко переноски, стоящей рядом со Степаном на переднем сидении машины. — Хоть раз на Лизкином месте покатаешься! — усмехнулся мужчина. — Цени, Ася, тут давеча сидела великая, но пока непризнанная актриса… На заднем сидении, так сказать в зрительном зале, ехал фикус в тяжелом глиняном горшке, в багажнике — два чемодана вещей, разобранный на прутики напольный светильник, дрель и пара молотков… — А потому что нечего! — загадочно кивнул Степан рассерженной Аське, повернул ключи и выехал со стоянки... … Светлана вышла из ванной, потянулась и, потуже затянув пояс теплого махрового халата в желто-салатовую полоску, пошла на кухню. — Выходной! – улыбнулась она своему отражению в зеркале. — И Коля вечером придет. Красота! Светлана была младше Степана на пять лет, по счастливой случайности (или капризу престарелой родственницы) унаследовала квартирку в тихом, засаженном липами районе Москвы и теперь, доучиваясь на экономическом, наслаждалась жизнью. По утрам – институт, через день по вечерам – работа в местной забегаловке официанткой, по выходным – Коленька, избранник ее юного, наивного и трепетного сердца. Коленька был ровесником Степана, за женщинами ухаживать умел, а уж тем более за женщинами с квартирами. Скоро! Скоро зальет дом ароматом липового цвета, укроет балкон кашкой желто–белой пыльцы, зашуршит дождь по сердечкам-листьям, загудит шмелиным баском лето! Осталось–то всего ничего! И они с Коленькой поедут на курорт... Света сидела за столом на кухне, ела салат, держа поджаренный тост ухоженной ручкой, оттопырив мизинчик. Вдруг кто-то настойчиво, нагло нажал на кубик старенького звонка, потом стал стучать в дверь ногой. Светик встрепенулась и посмотрела на часы. Половина двенадцатого. И кого принесло к ее двери?.. — Кто там? Кто? — Светлана приникла к дверному звонку. — О, нет! Уходи! В глазке маячил Степан, фикус и шипящая в переноске Ася. — Впусти! Устали мы! – Степа барабанил в дверь, не стесняясь соседей, что с любопытством высовывались из своих квартир. — Уходи, Степа, я устала, мне не до тебя! – Света застонала. Опять нелегкая принесла сюда болтливого, дурного старшего братца. — Не барабань, я не открою! — Свет, да мы ненадолго. Ася устала. Ей бы водички! – Степан поднял повыше переноску, тыча ею в глазок. — Видишь, страдает животное! Спасай. Вот уж кого любила Света в этой парочке незваных гостей, так это Аську. Кошка вообще-то предназначалась ей, но потом как–то так вышло, что Лиза оставила котенка себе. Света тогда взвилась. Раздухарилась, ругалась и топала ногами, кричала, что Лиза грабитель, уговаривала вернуть животинку, но не получилось. И вот теперь Ася сама приехала. Сама! Ну, Степана с собой захватила, что ж тут поделать… — Ладно, открываю, – буркнула Света, затренькала ключами, и вот уже Степан, широко улыбаясь, прижимает к себе сестру, трясет ее за плечи, повторяя: «Рад, рад, очень рад! Сколько лет, сколько зим! Прекрасно выглядишь, халат супер, полоски в тон твоему зеленоватому лицу. Гулять не пробовала?» А потом занес внутрь чемоданы, приволок фикус, дрель, бросил в уголок молотки и выпустил Аську исследовать новые владения. Света только растерянно смотрела на этот самострой в ее квартире, пыталась что-то спросить, но Степан шикал, говоря: «Потом, всё потом!» — Разругались? – догадалась Света. — Выгнала она тебя? Доболтался? Степа, вздыхая и качая головой, ответил: — Да, вроде того… Так орала, так орала, соседи хотели уж меня спасать, да я что… Я вещички собрал и к тебе! Прими, не оставь на улице! — То есть как «прими»? — отступила на пару шагов Светлана. — Ты тут жить, что ли, собрался? Вещи вон притащил, чемоданы эти, фикус… Она показала глазами на два огромных чемодана, застывших в углу ее уютной, девичьей прихожей. Степан виновато кивнул. Света замахала руками. — Нет! Нет! Нет! Степочка, милый, хороший! Не надо. Ты же знаешь, нам не жить вместе. Нет! У меня свои дела, планы. Степа!.. — Я всё понимаю, Светланка, но такова уж жизнь. Лиза уехала, когда вернется, я не знаю. Может уже не одна, может, с кавалером, а может быть, — тут он подозвал сестру поближе и шепотом продолжил, — уже и с ребенком! Я больше не могу бояться, ждать ее. Я с тобой поживу, ладно? — Ты думаешь, у нее интрижка? – прищурилась Света. — Да кто ж знает… В Подольск уехала. Как будто на пробы… Такие красивые платья взяла, я ее в них отродясь не видел. Для кого? Нет, для кого, я тебя спрашиваю? Для него, таинственного инкогнито! Сестра только покачала головой. — Ничего, я поживу, ты меня не стеснишь, дорогая. Я вот тут спать буду, можно? – Степа скинул с дивана журналы. — А вот это кресло нужно передвинуть, ни на месте оно! Он уже наклонился, чтобы подцепить старенькую обивку мебели., потом резко выпрямился, водя рукой в воздухе, что–то просчитывая и измеряя глазами. — Так! Кресло, стол и тумбочку я лучше вынесу. — Куда?! Если бы Свете сказали, что всё будет именно так в ее выходной, то она бы и не уходила с работы вчера поздно ночью, прикорнула где-нибудь в уголочке, а потом проснулась бы уже в понедельник и побежала в институт… — Как куда? На улицу. Старье хранить! Не! Я так не живу. Дальше… Он обошел квартирку, приглядываясь к стенам. — Здесь будет висеть наша с Лизой свадебная фотография, – показал он рукой на стену в коридорчике. — Грустно, торжественно, рамку черную сделаю, чтоб ясно было, скорблю по браку. Я дрель сейчас принесу, а дюбель у тебя есть? – он строго взглянул на сестру. –Чего? Да ну тебя! Уходи, Степа. Есть гостиницы, есть друзья. Живи с ними! — Ты же моя сестра, Светик! Должна понимать, что гостиницы – это же антисанитария! Да и с животным… – Степа кивнул в сторону распластавшейся на кровати Аськи. – В общем, ты как хочешь, а мы теперь с тобой. Как в детстве, помнишь?! Хорошо же было! — Да, ты драл меня за косы, обзывал и жаловался матери, что я целуюсь с мальчиками… А теперь ни мальчиков, ни косичек, только ты… Степан сделал вид, что ничего не слышал. — А чего у тебя обои такие мрачные? — Степа ткнул пальцем в дорогущие итальянские обои с блестками. — Надо! Надо поменять! И вот еще что, на балконе как? Он прошлепал на кухню, открыл балконную дверь и, вздохнув полной грудью, того гляди лопнет, вышел на воздух. — Не-не-не! Ты тут приберись. Фикус поставим, топчанчик мне. Будет кабинет. Что из еды есть? Котлеты? — Степа беспардонно залез в холодильник, порыскал там по полкам. — Разогреем сейчас… Так, картошка… Сомнительная какая–то картошка у тебя, испортилась похоже! Выкину? Выкину! Света отличалась способностью захламить холодильник и «выращивать там плесень», как выражалась мать. Периодически приходилось выуживать эти заросли… Степан смело погружался в самые недра холодильника, вытаскивая оттуда какие-то коробочки, упаковки и баночки. Скоро мусорное ведро трещало по пластиковым швам, а на балконе уселся любопытный воробей, чирикая и вертясь в разные стороны. Ася, заметив его, стала крадучись продвигаться к птице. — А ну брысь! — прикрикнула на нее Светлана. – И ты брысь! — она погрозила пальцем Степке. — Квартира моя, обои мои, балкон тоже мой. Не вынуждай меня тебя за шиворот выгонять! — Не надо, Светик. Я ж для тебя стараюсь. Помощником буду, продукты купить, электричество починить, счета оплатить. Я находка для твоей жизни. Диван помоги мне передвинуть, пожалуйста. Вот в этот угол. Так мне будет удобно смотреть вечером телевизор. А эти салфеточки мне никогда не нравились, убери, пожалуйста! –Чего? Я сейчас тебя уберу. Светлана схватила брата за ворот рубашки, той самой, с пятнышком от чая, и постаралась вытолкать его в прихожую. Но Степан вырвался, погрозил ей пальцем и открыл чемодан. Штаны, шорты, футболки, тапки и сандалии – всё вывалил на пол, кивая своим мыслям. — Да! Так и будем жить. Ты, я и Ася. Ну, ты в маленькую комнату переезжай, а мы с кошкой тут, в гостиной… Ты только будильник потише включай. Нам с Асенькой рано вставать не нужно. И картинки эти, ну, страшные свои, вампирчиков этих, ты убери, пожалуйста. Я буду творить! –Что? – Света сложила руки и уставилась на брата. – Всё уж сотворил, дальше некуда! Институт ты бросил, жену, вон, тоже, что дальше? Работу бросишь? Степан пожевал губами, потом улыбнулся. — А это мысль! Точно, я уволюсь. Так, надо Павлу позвонить, пусть готовит документы. Алло! Пашка, ты? Не узнал? Богатым будешь! Я тут уволиться решил. Да так, с сестрой теперь живу, буду у нее по дому хозяйничать. Ты ж не представляешь себе, как тут всё запущено! На том конце сотовой связи Павел, коллега Степана, от неожиданности поперхнулся куском яичницы. — Ты серьезно? – прокашлявшись, прошептал он. –— Нет! Нет, что ты. Так нужно. Для сестры нужно! – ответил Степа и подмигнул Светику… –Что ты несешь? Степа, прекрати! – Светлана стала кидать вещи брата обратно в чемодан, потом запихнула кошку в переноску. Та мяукала и шипела. — Ты вернешься к жене. Сейчас же! Это недоразумение. Вы помиритесь, надо просто подождать. А я… Я хочу жить спокойно, Степа! Ну, пожалуйста! Степан ходил туда-сюда, маялся, как будто взвешивая на незримых весах все «за» и «против». — Да говорю тебе, Лиза уехала. Всё, кранты моему браку, а ты не бросишь! Светлана нервно стучала ключом по крышке фортепиано. Не могла она сказать брату, что сегодня вечером к ней придет Коленька, что будет у них ужин при свечах… Нет… Теперь ничего не будет, хватит, не жили хорошо, нечего и начинать… … — Братик, ты бы помирился с супругой! – Света уже гремела на кухне посудой. Как-никак над покормить родственника, может даже напоить. А там — сунуть его в такси и помахать рукой. — Ты тогда позови, как приготовишь! – крикнул ей мужчина и ушел в комнату. Через секунд тридцать Света услышала надрывный, тоненький звук работающей дрели. Нож выпал из рук Светланы, она вся похолодела и пошла на звук. Но дверь в комнату, где происходило невероятное, была закрыта. — Степа, иди есть! Ты там ничего, пожалуйста, не трогай! — Я сейчас! Я только дыру хочу сделать. В прихожую хочу дыру сделать! — Степа, ты ни в себе? Зачем дыру? — Интернет тянуть буду, провода купим сегодня, завтра подключу. А то твой провайдер мне не нравится. Так!.. Еще половинка стены осталась. Ты там погляди со своей стороны, вышло сверло или нет!.. … Пока Степа обустраивался на новом месте, Лиза доехала до города, вкатила чемодан в гостиницу и встала у стойки регистрации посетителей. – Добрый день, у вас номер на третьем этаже. Парень за стойкой протянул Елизавете ключи и кивнул на лифт. Когда двери кабинки открылись, навстречу Лизке вышла Агафья, царь-птица, ноги от ушей. — Вот и сходила на пробы… — обреченно протянула Елизавета. — Ну за что?! За что она здесь? Хотя… Что ж теперь... Позвонить Степке надо, как он там… Рассказать, как я здесь… Он же просил. Степан не брал трубку, в тот момент он как раз дробил стену, закрывшись в Светиной комнате на старый, еще, наверное, дореволюционный, шпингалет. Света обреченно сидела на кухне, глядя стеклянными глазами в одну точку. — Ну, чего села-запела? – хлопнул её по плечу Степан. — Корми работника. Брат я тебе или не брат?! Обои я в твоей комнате уже ободрал маленько! Нет! Сиди, потом посмотришь! Как новые наклею, так и посмотришь. Съездим сегодня, купим. Я думаю, в коричневых тонах, успокаивающие. — Обои ободрал… Мои обои ободрал… Ты изверг! Да что ж ты мне кровь-то портишь всю мою жизнь?! Вон! Иди вон, забирай свою дрель, молотки, я Лизе позвоню, чтоб тебя забрала. — Не трогай Лизу. — Что так? — Актера нельзя трогать ни до, ни после выступления. — А когда его можно трогать? – вскинулась Света. — В отпуск. А он у Лизаветы нескоро. Всё, обедаем! Молча жевали котлеты с макаронами, потом Степан плеснул чая. — Пироженки, торт, конфеты есть? – улыбнулся он сестре. — Нет! — рявкнула она. – Я на диете! — Дурацкая диета, скучная. Надо, значит, еще торт купить. Вечером под футбол будем есть. Раздался звонок в дверь. Света замерла, потом лицо ее скривилось от досады. — Сиди, лапуля, я открою! – Степан встал и направился в прихожую. — Вам кого? На пороге стоял Коленька. Его красное лицо покрылось испариной, видимо, поднимался по лестнице. — Вы к кому? Клуб веселых и находчивых не здесь! – пожал плечами Степа. — Я к Светлане. Отойди! – гость оттолкнул Степу и шагнул вперед. — И я к Светлане. По делу. Дело ей шьют, вот, пришел поговорить! — Что ты мелешь? Какое дело? Света – моя женщина. Пошел прочь! — Ах, твоя женщина? Это интересно! И давно вы знакомы? Ничего странного за ней не замечали? Так вы соучастник? Имя, фамилия, где проживаете? Николай непонимающе заморгал, потом растерянно вздохнул. Глазки забегали, губы зашлепали. — Что? Кто? — вдруг пошел гость на попятную. — Да я и не знаю никакой Светланы. Я ошибся квартирой, мужик! Какие соучастники! Коля метнул затравленный взгляд на Свету, высунувшуюся из кухни, потом быстро-быстро, преодолевая звук собственных шагов, помчался по лестнице вниз. — Эй! Мужик, а чего не на лифте? — крикнул ему вдогонку Степа, махнул рукой и захлопнул дверь. — Зачем?.. — прошептала Светлана. — Зачем ты опять влез в мою жизнь? Опять всё испортил?! Ты раздолбал мою квартиру, ты испортил мои отношения, ты как нашествие саранчи! Фикус еще этот! – она с силой пнула ногой цветок и подошла к окну. Там, внизу, Коля уже садился в свою машину и выруливал на улицу. Это всё…— Коля мой не нравится? Опять не нравится? Да мне плевать на тебя и твое мнение! И не хочу я с тобой жить, не буду! Ни за что! Пусть Лиза забирает тебя обратно. Степан спокойно выслушал ее реплику. Лизонька всегда учила до конца выслушивать партнера по роли. — Моя очередь говорить, Света, теперь ты слушаешь. Во–первых, твой Коленька давно на примете у служителей правопорядка. Я узнавал по своим каналам. Так что не пара он нам, девочка, не пара! Во–вторых, целы твои обои, и стены целы. Я только полку повесил, ту, что давно у тебя валялась. А в–третьих, с Первым апреля тебя, Светка! Будь счастлива!.. … Светлана еще долго дулась на брата, но потом, когда он сбегал за тортом, когда показал, как полочка идеально вписалась в интерьер, а потом еще поправил кое-где шкафчики и двери, девушка оттаяла. С братом было все-таки хорошо. Был он каким-то уютным, как старый свитер, вроде бы уж и не модный, в катышках, а не выкинешь, потому что родной… … — О, Лизонька звонит! Алло! Да, моя хорошая! — Меня утвердили, Степка! Они меня утвердили! – кричала она. – Агафья сломала ногу, поскользнулась на кожурке от апельсина и сломала ногу. Мы сейчас с ней в больнице, гипс накладывают. А я буду играть у Пипеткина. Представляешь, Елизавета Агнет в главной роли у самого Пипеткина! Надо же, как повезло! — Умничка ты моя! У Пипеткина… это ж всё меняет! А я у Светы. Она выиграла миллион. Вот сидим, торт едим! – Степан кинул жене фотографию на телефон. — Что? Миллион?! Миллион! Да как же это… Она нам половинку даст? — Мы уже все потратили, Лиза. На развлечения. Елизавета замолчала, было слышно, как шуршит досада в ее пышной прическе. — Да ладно, Лиза, выдыхай. С Первым апреля! Я только Аську и фикус Светланке забросил. В остальном всё нормально. — Лиза! Он шутит, я не возьму цветок и кошку! Лиза, забери его отсюда наконец! — Ладно, дома поговорим! — грозно ответила Елизавета, потом улыбнулась Агафье, потому что гипс на стройной ножке от ушей ей очень шел, и картинно закинула шарфик на плечо. — Не переживай, Агафьюшка, будет и у тебя праздник! Но уже не с Пипеткиным… Автор: Зюзинские истории. Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 😇

Девочка быстро прошмыгнула в свою комнату, удивляясь - «Надо же! Время-то только обеденное, а папа уже напился. С каждым разом он превосходит сам себя». Голоса отца слышно не было. Обычно он отмалчивался на вопли жены, будучи тихим и безобидным алкоголиком. Прокричавшись, Людмила Алексеевна заглянула к дочери. -Вика, ты пришла уже? Есть будешь? -Нет, мам, я в школе поела. Сережу подожду. Сережа был старшим братом Вики, серьезным парнем, проходившим стажировку в нефтяной компании. Вика не отставала от брата, заканчивая одиннадцатый класс на отлично. В её планы входило дальнейшее обучение в институте. Людмила Алексеевна часто любила повторять, что, слава Богу, хоть дети пошли в неё, а не в своего алкаша-папашу. А вот в этом Вика с Серёжей были не уверены, хотя предпочитали помалкивать. Но насчёт образования было как раз наоборот, у отца было высшее и была когда-то престижная должность. Только вот большая любовь к горячительным напиткам сгубила его карьеру и круто понесла вниз по наклонной. Сколько Вика себя помнила, в их семье было всегда так – мама кричала, отец пил. Пил и молчал. Немного передохнув после школы, Вика попыталась сосредоточиться на учебниках. "На носу" были выпускные экзамены. Но, это было сделать сложно, учитывая, что в соседней комнате продолжала бушевать мама. Иногда девушка удивлялась, откуда в маме столько сил и энергии, как она может беспрестанно кричать. Другая на ее месте давно бы смирилась и махнула рукой, но только не Людмила Алексеевна! Она практически никогда не умолкала, когда муж был дома. Даже когда он был трезв, она не переставала пилить мужчину. Иногда Вике так хотелось посидеть в тишине и не час-два, а день-два или даже больше. И, к её ужасу, это случилось совсем скоро. Людмила Алексеевна перестала кричать, когда мужа не стало... Ранней осенью отца Виктории нашли на улице случайные прохожие. Он лежал на какой-то лавочке в парке, тихонько скрючившись и так и не разогнувшись. Самое интересное, что мужчина был трезв и умер от инфаркта. Когда ему стало плохо, он не позвонил, не позвал на помощь, а тихо скончался на лавке, так же тихо, как и жил последние годы. Вика с братом понимали, почему так случилось, почему приступ застал отца вне дома. Домой мужчине возвращаться не хотелось. Тут его ждала громогласная жена. И несмотря на это, Вика маму ни в чем не винила. Женщину можно было понять. Столько лет жить с пьющим человеком, конечно же, никакого терпения не хватит! Людмила Алексеевна резко притихла и даже всплакнула на похоронах. Хотя, была в ней какая-то непонятная злость, словно бы ее муж умер специально, чтобы ускользнуть от нее, не дать ей высказаться, что она думает по этому поводу. Сразу после похорон старший брат Вики сказал, что ему предложили работу аж на Камчатке, и он согласился. Это было странно. Зачем нужно уезжать так далеко, когда есть работа под боком, в своем городе? Людмила Алексеевна, так и вовсе, обиделась на сына, говоря, что негоже оставлять семью в такой тяжелый момент. А Сережа был непреклонен. Он не разрешил сестре проводить его в аэропорт, но перед отъездом зашел к ней в комнату попрощаться. Крепко обнял, заглянул в глаза. -Ну, удачи себе, сестрёнка. Прими совет старшего брата, как закончишь институт тоже уезжай, уезжай куда-нибудь подальше. -Сереж, ты что? Мама осталась совсем одна, а если ещё и я уеду, как же она? -Поменьше бы пилила папу, может, и не осталась бы одна, - сдвинул брови Сергей. -Ну, как его было не пилить, он же пил, пил беспрестанно. -Ты была ещё маленькая и многого не помнишь. Но пить папа начал не просто так. Придирки мамы к нему начались гораздо раньше, чем его алкоголизм. Ладно, я надеюсь, ты никогда не поймёшь, о чём я говорю. Брат уехал, оставив Вику в лёгком недоумении. Почему он злится на маму, вот же она ходит, как вот опущенная. Теперь кричать не на кого... Оказалось, что кричать мама может и на дочь! Это случилось буквально через несколько дней после отъезда Сережи. Учась на первом курсе института, Виктория познакомилась со старшекурсником, и как-то сразу завертелись между ними отношения. Однажды вечером они долго гуляли по городу, не в силах расстаться, и в итоге Виктория вернулась домой позже обычного. Мама ждала ее мрачнее тучи. -Что ты шляешься? На улице ночь! Мать дома одна, а она шляется. Как ты можешь вообще оставлять меня одну так надолго? Это после того, что случилось в нашей семье. -Мама, я же тебе звонила, говорила, что задержусь. -Задержится она, эгоистка несчастная. Тебе там хорошо, ты развлекаешься, а о матери не думаешь. Я сижу здесь, в четырех стенах. Вика не стала больше оправдываться, решив, что мама права. Женщине тяжело пока находиться одной, и Вика должна больше бывать дома, чтобы дать маме привыкнуть к новому положению вещей. Девушка постаралась не задерживаться по вечерам. Однако и это не спасло ее от гневных вспышек Людмилы Алексеевны. -Господи, ну кто так суп варит? Поджарку надо класть в последнюю очередь. Вика, да ты совсем безрукая, хлеб так не нарезают! Постоянные придирки матери сводили Вику с ума, и самое интересное, что, поорав на дочь, Людмила Алексеевна словно бы оживала и расцветала. Постепенно девушка начала понимать, что мама уже привыкла так жить и по-другому, просто не может. К последнему курсу Вика решила выйти замуж за того самого старшекурсника, с которым начала встречаться, едва поступив в институт. Может быть, в глубине души Вика и понимала, что он не годится на роль мужа, но уж больно хотелось девушке побыстрее вырваться из отчего дома. Не получилось! Парня, за которого собралась выходить Вика, звали Антон, и, в принципе, он был неплохой, но уж больно ветреный и незрелый. Но, как ни странно, подружился с Людмилой Алексеевной. Он первый предложил Вике после свадьбы жить у неё. -Ты что, Антон?!! -возмутилась Виктория. - Мы же с тобой планировали снимать квартиру. -Людмила Алексеевна говорит, что это глупо, и тут я с ней согласен. Вик, зачем нам с тобой платить деньги за съём, когда у вас трёхкомнатная квартира? К тому же, у тебя такая хорошая мама, мы с ней очень поладили. Виктории показалось, что вокруг неё сжимается тугое кольцо, ей уже никогда не вырваться из этого замкнутого круга. Самое страшное, что и реальных-то поводов отказаться от предложения мамы у девушки не было. Людмила Алексеевна была сейчас сама доброта, и Антон даже представить себе не мог, как она может кричать. Представил он себе это сразу после свадьбы. Но новоиспеченного зятя это не ужаснуло, потому что кричала Людмила Алексеевна, по-прежнему, на дочь. - Как? Ну как ты застилаешь постель? Почему в твоем возрасте я должна тебя учить таким вещам? Ты уже замужняя женщина, а нормально даже кровать застелить не можешь! Зять только ухмылялся, считая, что это нормально - мама учит дочку житейским премудростям. Это неплохо. Так Антон считал до тех пор, пока теща не взялась за него. -Антон, а не кажется ли тебе, что женатому человеку не следует так часто встречаться со своими друзьями? Вот где ты был до десяти вечера? Людмила Алексеевна, внезапно решив взяться за зятя, лезла буквально во всё. Она заставляла парня отчитываться за каждый час проведённый вне дома. Контролировала его телефонные звонки. Антон взвыл, и Вика решила вмешаться, но получила только очередную отповедь. -Чем ты недовольна, дочь? Я стерегу твой семейный очаг. Мужа всегда надо держать в узде. Антон привлекательный парень, и за ним нужен контроль, чтобы гулять не начал. Гулять Антон не начал, но из семьи сбежал. Сначала это были редкие ночевки у родителей, причем делал это всегда Антон один. Не может же Вика оставить маму одну! Ну а потом, в один прекрасный день, вернувшись домой, Вика не обнаружила и вещей мужа. Людмила Алексеевна рвала и метала. -И когда он успел? Надо же, какой мерзавец, воспользовался моментом, когда я была у соседки, чтобы забрать свои вещи. Ну ничего, Вика, ничего. Поехали к его родителям, мы вернем твоего Антона в семью. -Не надо, мама, не надо никуда ехать, - повысила Вика голос на мать. - Это мой муж и моя жизнь. Я сама с ним встречусь и во всем разберусь. А в чем тут было разбираться? Вика давно уже понимала, что к этому идет. Но она встретилась с Антоном в городе, в кафе, на нейтральной территории. Перед встречей Антон несколько раз переспросил по телефону, точно ли Вика придет одна. -Вик, о чем тут разговаривать? Я подал на развод. Ты же и сама понимаешь, что так жить невозможно. Недавно твоя мама потребовала, чтобы я сообщил ей пароль от своего телефона! Это уже ни в какие ворота не лезет! Естественно, я отказался. Она долго кричала о том, что это означает, что мне есть что скрывать. Мне кажется, еще чуть-чуть, и она бы к нам в спальню начала врываться и учить, как правильно, что делать. -Антон, я же тебе изначально предлагала снять квартиру. Может быть, мы это сделаем сейчас? Не сказать, что Вике хотелось жить с Антоном дальше, но она на все была готова, лишь бы уйти из-под опеки матери. И Антон это прекрасно понимал. -Вик, ну о чем ты говоришь? Наш с тобой скоропалительный брак развалился по всем швам. Теперь я понимаю, почему ты так сильно хотела за меня замуж. Ты просто хотела уйти от Людмилы Алексеевны. Но это не поможет, и ты сама это знаешь в глубине души. Она не может быть одна, она как вампир, подпитывается от окружающих. Она бы и на квартире нас с тобой достала. Вик, ты хорошая, и у нас с тобой могло бы что-то получиться, но только не в таких условиях. Прости. А за что Вике было его прощать? Антон был прав во всём. Замуж за него она вышла не по большой любви. Они решили расстаться с друзьями. А через пару недель после официального развода Вика поняла, что беременна. Пришлось встретиться с Антоном ещё раз. Он настаивал на аборте. -Сама подумай, зачем тебе сейчас этот ребёнок? Сходиться с тобой я не собираюсь, я уже встретил другую девочку. Кстати, она из детдома. И у нее нет никаких родственников. Так вот, я, если что, от ребенка не отказываюсь. Но тебе-то самой это зачем? У тебя хорошая работа с прекрасными перспективами карьерного роста. Я считаю, что ты должна сделать аборт. Как ни странно, Людмила Алексеевна так не считала. -Работа никуда от тебя не денется, а с ребёнком я помогу, – категорично заявила женщина. -Надо рожать. И опять Вика послушала маму. Нет, она никогда в жизни об этом не пожалела. Свою дочку - Сонечку Вика обожала, к тому же, работу она на самом деле не потеряла, перейдя на удалёнку. А Людмила Алексеевна рьяно взялась за роль бабушки. Она учила дочку, как правильно обращаться с ребёнком. Как всегда, всё Вика делала неправильно, и вообще, она была полная неумеха. -Всё, что у тебя получается, это зарабатывать. Вот и иди за свой компьютер, работай. А с Сонечкой я как-нибудь уж сама! - постоянно кричала Людмила Алексеевна. Вике катастрофически не хватало общения с ребёнком. Людмила Алексеевна полностью переложила на неё все домашние дела, а к Соне практически не подпускала. -Тш-ш-ш, она спит! Не трогай Сонечку, разбудишь! У тебя что, работы нет? А, освободилась уже? Ну иди тогда ужин приготовь, да и за продуктами сходить не мешало бы, - отдавала указания Людмила Алексеевна. Вот и не было ничего удивительного в том, что когда Соня заговорила, мамой она назвала Людмилу Алексеевну, а не Вику. Виктория тогда проплакала всю ночь, понимая, что что-то нужно менять. И опять, в который раз, не смогла переломить ситуацию. Когда Соня пошла в ясельную группу детского сада, Вике удалось вырваться из дома и пойти на работу. Удерживать дочь на удаленке у Людмилы Алексеевны уже не было предлога. На работе Вика познакомилась с молодым мужчиной по имени Роман. Правда, поначалу она обращалась к нему только по имени-отчеству, так как, несмотря на молодость, этот человек занимал руководящую должность и вообще, приехал из Москвы, чтобы открывать новый филиал компании в их городе. Начав встречаться с Романом, Вика поняла, как глупо поступила, выйдя замуж за Антона. Не было там никаких чувств. Даже близко не стояло с тем, что у них происходило с Ромой. С Романом они понимали друг друга с полуслова, и им было настолько хорошо вместе, что в первый же месяц знакомства Вика рассказала о себе всё-всё, полностью описав ситуацию в семье. Хотя и описывать-то почти не пришлось, к этому времени Роман понимал, что что-то у Вики неладно с мамой. Это было понятно уже потому, что встречаться они могли только в рабочее время. А стоило Вике чуть задержаться после работы, как Людмила Алексеевна звонила с истериками, и попрёками. «Как же так? Неблагодарная дочь скинула на неё внучку, а сама где-то шляется." На знакомстве с мамой Вики настоял Роман. Вика, в принципе, отнеслась к этому спокойно, помня, что первого мужа дочери мама приняла вполне нормально. Но, сейчас этого не произошло. Людмила Алексеевна приняла Романа в штыки, а после его ухода закатила дочери истерику. -Что это за москвич заезжий? Он сегодня здесь, завтра там! Он разве останется жить в нашем городе? А у тебя дочка, она ходит в садик и ты должна в первую очередь думать о ребенке, а не о мужиках. Какая ты мать после этого! Немедленно порви с ним отношения! -Нет, мама, - твердо заявила Виктория, - мы с Романом решили расписаться. Не переживай, он в нашем городе надолго и, возможно, даже навсегда. Виктория врала, безбожно врала, но не знала другого способа, как утихомирить мать. -Расписаться они решили, - схватилась за сердце Людмила Алексеевна. - А матери, значит, это нужно сообщать в последнюю очередь. Какая же ты все-таки неблагодарная, Вика. Имей в виду, я Сонечку никуда не отдам. Она привыкла жить здесь, здесь под рукой садик. Хотите расписаться, будете тоже жить здесь. Вика пообещала маме, что так и будет. И Людмила Алексеевна немного успокоилась. Свадьбы, как таковой, не было. Вика с Романом расписались, а вечером посидели в ресторане с самыми близкими людьми. Со стороны Вики было несколько родственников, а со стороны Романа пара друзей. Самым главным гостем на этой свадьбе был Сережа, брат Вики. С ним Виктория не виделась уже года три. Последний раз брат приезжал, когда его жена была беременна вторым ребенком. Сейчас этот ребенок был еще слишком мал, и поэтому Сергей приехал один. И хоть Сережа и редко приезжал, он видел, что происходит, и часто напоминал сестре о своих словах перед отъездом. -Я же говорил тебе, нужно было уезжать сразу, как только отучилась! В ресторане, ближе к концу застолья, Сергей отвел сестру в сторону для разговора. - Мама говорит, что вы будете жить с ней. Это правда? -Сереж, в том-то и дело, что нет. Я наврала! Я наврала ей первый раз в жизни. Роману через пару дней нужно возвращаться в Москву. Естественно, я с Соней поеду с ним. Я уже даже на работе оформила перевод в московский филиал, но даже не представляю, как сказать об этой маме. Мне кажется, она просто вцепится в нас. -Так и будет, - ухмыльнулся Сергей. - Если ты скажешь ей правду, она никогда тебя не отпустит. Она на всё пойдёт, поверь мне. Тебе придётся продолжать врать, а я тебе в этом помогу. Помогу вырваться из дома. Временами, когда я приезжал к вам, меня терзали угрызения совести, что я-то успел вовремя слинять, а ты осталась. Твой Рома вроде нормальный, и мне кажется, у вас всё будет хорошо, если только ты найдёшь в себе силы уехать с ним. Уехать навсегда. Через два дня Людмила Алексеевна растерянно металась между дочерью, собирающей вещи, и внучкой. -Вика, какая Москва? Зачем вы Сонечку с собой тащите, пусть она останется со мной. -Мама, я же тебе говорю, Роману нужно оформить перевод в наш город. Всё это не займёт много времени, а Сонечке я хочу показать Москву, не такая она и маленькая. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как мы вернёмся. -В самом деле, мам, ты чего? - поддерживал сестру Сергей. - Жена должна быть с мужем, а дочь с матерью, так что пусть они едут. Я пока ещё не собираюсь домой. Побуду с тобой несколько дней. -Ну, если только так, - вздыхала Людмила Алексеевна. - Но смотри, Вика, не задерживайтесь там! Возвращайтесь до того, как уедет Серёжа. Серёжа уехал, а Вика так и не вернулась. Через пару недель после отъезда дочери Людмила Алексеевна орала в трубку охрипшим голосом, -Вика, ты что творишь, что значит вы не приедете?!! Ты по какому праву забрала из дома Сонечку? -Мама, по такому праву, что я ее мать. У Ромы ничего не получилось с переводом. Мы поживем здесь еще годик, - в очередной раз врала Вика. -Какой годик? Ты с ума сошла? Возвращайтесь немедленно, или я сама за вами туда приеду. - Это и ничего не изменит, мама, - стараясь говорить спокойно, возражала Вика. -Даже если ты приедешь, мы не вернёмся. -А ничего, что у меня вчера было высокое давление и что я плохо себя чувствую? Тебе всё равно, да? Вот так засну и не проснусь утром, и это будет на твоей совести, Вика, только на твоей. Каждый раз после разговора с матерью Вика долго плакала. Роман старался её утешать и поддерживать, говоря, что Людмиле Алексеевне нужно время, чтобы она смирилась. Он уговаривал Вику не поддаваться на шантаж, видя, что жена уже готова сорваться и ехать к матери. Так продолжалось где-то с полгода. У Вики было всё хорошо и с работой, и с мужем. Ее Сонечка быстро привязалась к Роману и почти сразу начала называть его папой. Вот только от звонков матери Вику начинало колотить. Дошло до того, что она перестала на них отвечать, посылая голосовые сообщения. Однажды Людмила Алексеевна позвонила и начала разговор спокойным и почти доброжелательным тоном. -Вика, я познакомилась с мужчиной. Никогда бы не подумала, что в моём возрасте это возможно, но, тем не менее... Он, как и я, вдовец, такой спокойный и интеллигентный человек. -Я рада за тебя, мама. Виктория поговорила ещё немного и, положив трубку, обернулась к Роману, прислушивающемуся к разговору. -Ну всё, хана интеллигентному человеку, - невесело улыбнулась Вика. Автор: Ирина Ас. Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях. 😇

⚜️Букет алых роз 🌹🌹🌹 Безумно красивое оформление салата Обязательно сохраняй и не забудь подписаться. Салат смотрится просто потрясающе нарядно и займет почетное место на праздничном столе . Приятного аппетита!🌹 ✨ Для блинов : 🌹Свекла - 1 ( отварная ) 🌹Яйцо - 1 -2 ш 🌹Молоко - 400мл 🌹Вода - 100 мл ( кипяток) 🌹Соль - 1/2 ч.л Полный список ингредиентов...

- Двое, Олюшка! Большие уже. Внучка в восьмом классе, а внучок во второй перешёл. Хорошие ребятишки, умненькие, здоровые. И Настя хорошо живёт, не жалуется. Повезло ей с мужем, как сыр в масле катается. Я же к ним в город переехала, с ребятишками помогаю, так что в посёлке я тоже редкий гость. Так, к Женечке иной раз приеду проведать, а так теперь тоже дама модная, городская. Ой, Оля, в нашем- то возрасте в городе уж куда проще. Сиди на своём этаже, с балкона вниз поглядывай, не то, что у нас, всё сам, всё сам. И огород, и хозяйство, и печка эта, будь она неладна. А там хорошо, и больница рядом, хоть каждый день туда бегай, и магазины все вот они. Сходил, купил полуфабрикат, приготовил, и горя не знаешь. Ой, да кому я рассказываю, ты- то у нас с рождения в городе живёшь, всё сама знаешь.- Ой, да ладно вам, теть Зина! Скажете тоже, возраст! Вы ещё вон какая молодая. А Женька что? В посёлке живёт? - Ой, Оля, не спрашивай. Помыкался, побегал, да назад вернулся. В моём доме Женя живёт, женился. Только не везёт Женьке моему. Лет уж вон сколько, а всё счастья нет у сыночка. Не даёт ему Бог ребятишек. Уж что только не делали они, куда только не ездили, а толку нет. Даже на ЭКО были, да не приживается ничего. Ай, что уж теперь. Видать не судьба отцом ему быть. Оля удивлённо посмотрела на бывшую соседку. Как это не даёт Бог детей? - А мальчик? Есть же у Женьки сын вроде. Или что случилось с ребенком? Простите пожалуйста, я не знала... И Зинаида Егоровна, не старая ещё женщина, с простодушным лицом и добрыми глазами в один миг будто растеряла всю свою доброжелательность, и разразилась такой бранью, что Оля стояла, будто помоями облитая. - Да чтоб пусто ему было, мальчику этому! Пропади он пропадом, окаянный, вместе с матерешкой своей! Не было внуков, и таких нам не надо. Маааальчик! Чурка он с глазами, а не мальчик! Такие бы и вовсе не жили. Что толку небо коптит? Вишь что эта- то удумала, больного родила не пойми от кого, а на Женю повесить захотела. Сроду у нас в роду ни калек не было, ни инвалидов. Я Жене сразу сказала, что не наш он, так разве слушал он меня? Что ты, беременная Олеся, люблю ее, сынок у нас будет! Тьфу, срамота! Хорошо, хоть ума хватило мать послушать, да уйти вовремя, не вешать ярмо себе на шею, а то так бы и маялся с этой Олесей, да инвалидом этим. А эта тоже хороша! Нет, это надо же так, а! Оленька, ведь все же повесила она этого инвалида на шею Женечке, представляешь? Алименты высудила на инвалида своего, вот какая подлая! Мы думали, что хоть до 18 лет платить будет, а вот дудки вам! Жене так и сказали, мол, не думайте, что так просто отделаетесь, пока жив ребенок, так и придется вам алименты эти платить. Хоть бы прибрался поскорее, так сынок мой вздохнул бы, так нет, живёт, живее всех живых. Он однако ещё и меня переживёт. А что ему сделается- то? Катается на колясочке, похахатывает, да жизни радуется. А Женечка ему алименты каждый месяц платит, свои, кровные рублики отстегивает. Оля во все глаза смотрела на эту милую с виду женщину, и даже слова сказать не могла. И куда вся эта милота да доброта подевались? Стоит, глаза от злости сузила, губы куриной гузкой сжала, а изо рта гадости льются. Так противно стало Ольге, что захотелось в душ сходить, чтобы смыть с себя эту грязь, в которую окунула ее бывшая соседка. -Ты то как, Олюшка? Насовсем приехала, или так, погостить? Или поди дом бабкин продать решили, а ее с собой заберете? -Отпуск у меня, в гости к бабушке приехала, давно не была, всё никак на получалось приехать. Мы бы и забрали её, да не соглашается бабушка. Ладно, побегу я, Зинаида Егоровна, бабушка ждет. Я ведь на минутку в магазин убежала, да заболталась с вами. - Ну беги, беги, моя хорошая. Бабушке привет передавай, да здоровьица доброго. Пусть не хворает. Купив необходимые продукты шла Ольга по тротуару, и думала о том, как все- таки обманчивы и лицемерны бывают люди. Тётя Зина всегда такой была. Вроде стоит, смотрит на тебя, улыбается, а в глазах- ну чисто лёд. Даже сейчас, вон как лихо переобулась она в воздухе, и из любезной, доброй женщины превратилась в бабу Ягу. А ведь все село знает, что от Жени родила Олеся. Видать болеет чем то мальчик, раз она его так обозвала, инвалидом. Этот разговор никак не выходил у Ольги из головы, и, придя к бабушке, она как бы ненароком спросила, мол, а что там у Жени с Олесей случилось? -У Лыкова-то? А что случилось? -Да я Зинаиду Егоровну встретила, она все сокрушалась, что Женьке Бог детей не дает. А я ведь помню, что Олеся Богданова мальчика от него родила, вот и спросила. Тетя Зина сказала, что мальчик- инвалид у них. -О-хо-хо, грехи наши тяжкие! Сама Зинка виновата, что так все вышло. Не дала она Женьке жизни, все сделала, чтобы развести их с Олесей. Столько проклятий и на Олесю, и на мальчонку насылала, что видать просочилось где-то слово недоброе. Может ангелок у мальчишечки слабенький оказался, а может слово недоброе сильное шибко было, что всю защиту поломало, да прилипло к дитю невинному. Добилась своего Зинаида, только цена шибко уж высока. И мальчишка мается, и у Жени счастья в жизни нет, и сама она одной ногой на том свете уже. Аж мурашки по коже у Ольги пошли. Все- таки умеет бабушка рассказывать так, что душа замирает, и любопытство зашкаливает. -Давай чайку с тобой выпьем, внученька, да поговорим. Оно за чаем-то и разговоры интереснее, душевнее выходят. Ольга всегда завороженно следила за тем, как бабушка заваривает чай. Это настоящая церемония, целая наука. Сначала откроет старушка жестяную банку, возьмёт щепотку травки, да аккуратно в заварной чайник положит. Первую банку закроет, да за второй потянется. Тоже щепотку кинет в чайник, поглядит задумчиво, да с третьей банки пару листов возьмёт, и туда же, в заварник их положит. Кипятком крутым никогда не заливает, мол, не положено. Ты кипятка плеснешь, а из травушки всё, что полезное, и испарится вместе с паром. Погоди маленько, пусть буря в чайнике уляжется, водица бурлить перестанет, поостынет чуток, тогда и заваривать траву можно. И вкус тогда будет особенным, и польза большая от того чая выйдет, и пить его- одно удовольствие. Чай у бабушки всегда очень вкусный, и полезный. И пила его Ольга с удовольствием. А ещё с превеликим удовольствием разговаривала со своей бабушкой. Удивительно, но даже с мамой не могла Оля поговорить на те темы, что так запросто обсуждала с бабулей. Бывало, что обсуждали что-то важное, нужное, сокровенное. Бывало, что болтали просто так, перескакивая с темы на тему. Бывало, что обсуждали и потустороннее, мистическое, а иногда и откровенно сплетничали они, перемывали косточки знакомым, но не было стыдно ни Ольге, ни бабушке. Это жизнь, и, как говорила бабушка, язык для того и дан, чтобы говорить. Только, мол, и сплетничать, Оля, можно по разному. Иные поговорили меж собой, да и забыли, а бывает и так, что пошли, понесли те сплетни по всей округе, и каждый добавит что-то от себя, приукрасит, небылиц насочиняет, а люди знай себе, понесли те пересуды дальше, и уже не понять, где правда, а где нет. Бабушка всегда говорила внучке, мол, узнала- молчи, и не знаешь- молчи, чтобы потом не виноватили тебя по чем зря, да сплетницей не называли. Оля науку бабушки переняла, и старалась больше молчать, особенно в том случае, если доподлинно всей правды не знала. И сейчас, глядя на то, как бабушка заваривает чай, думала о том, что хоть и любопытно ей, что же там случилось у них, у Женьки с Олесей, но никому она не скажет, даже если и узнаёт всю правду.- Ты медок- то бери, Олюшка. Свежий, вкусный, как знала, что ты приедешь, заказала у Кузьмича. Ольга, зачерпнув ложку жёлтого, словно солнышко, мёда заворожено следила за тем, как змейкой стекает он в стакан с чаем. - Так что случилось- то у них, бабуль? -Ты же знаешь, что я с Катериной Ивановной, бабушкой Олесиной дружу, потому и знаю все из первых уст. Там ведь вся деревня наблюдала тогда, как Зинка- то бесилась оттого, что Олеся ей неугодная была. Каждому встречному- поперечному рассказывала, мол, вертихвостка эта мальчонку невинного захомутала, голову ему задурила, да чужой приплод на него повесить хочет. Ох и смеялись люди! Надо же, мальчонка безвинный! Да этому мальчонке уж сколь годиков стукнуло, а все от мамкиной юбки оторваться боялся.Олеся Богданова так же, как и большинство ребятишек, приезжала на лето к бабушке в гости. Была она младше Ольги, а потому сильно и не пересекались девчата. Разные компании, разные интересы. В то время, когда Ольгу бабушка отпускала уже на дискотеки в сельский клуб, Олеся в силу возраста ещё никуда не ходила. Женька Лыков был старше Олеси, и в то далёкое время внимания на неё не обращал. Мелюзга, она и есть мелюзга. Что на нее глядеть, когда девчонок постарше хватает? Время шло, росли ребятишки. Из маленьких девчонок вырастали красивые юные девушки, и парни, что постарше, начинали обращать на них внимание. Женька Лыков в тот год вернулся из армии, и, как на беду, заметил Олесю. Она как раз закончила школу, поступила в училище, и приехала в гости к бабушке. Надо отдать Женьке должное, но вольностей он себе не позволял. Наверное всё же понимал, что маленькая она ещё, Олеська- то. И не смотри, что ни ростом, ни фигурой Боженька её не обидел. Всё лето гуляли они, держась за ручки, задаривал Женя девушку шоколадками и полевыми цветами, но дальше поцелуев дело не заходило. И Олеся вела себя целомудренно, да и Женя ни на чем не настаивал. Закончилось шустрое лето, пролетело, как один миг, и Олеся уехала домой, в небольшой городок. Договорились они, что будут созваниваться, что Женя будет приезжать в город, там и будут встречаться.Женя, немного помаявшись, сообщил матери, что тоже поедет в город, мол, там и с работой попроще, да и вообще, перспектив больше, чем в селе. На сына у Зинаиды были свои планы. Хороший он у нее вышел. Добрый, спокойный, покладистый. Конечно не семи пядей во лбу, но, как говорится, своих мозгов нет- живи чужими. У Зины голова большая, умная, и ума того на всех хватит. Привыкла она, что вся семья под ее дудку пляшет. У мужа права голоса нет, что скажет она, Зинаида, то и делает мужик. Дочку старшую тоже хорошо замуж выдала, пристроила девку, и согласия ее не шибко спрашивала. Зато живет сейчас, как сыр в масле катается, и печали нет. И для Женьки уже невесту приглядела. В соседней деревне, где сестра Зины жила, заприметила она девку одну. Сестрица рассказала, мол, пожар у них в детстве случился, пострадала девчонка. Хоть и не сильно, а на лице, от подбородка до правого уха шрам безобразный проходит. Вроде как семья хорошая, и живут неплохо. И магазин в деревне держат, и хозяйства полный двор, а девка шибко уж увечья своего стесняется. Ей бы замуж уже пора, да кто же позарится на такую? Мигом у Зинки план созрел. Надо сына, Женьку, признакомить с этой уродицей, да поженить. Уж не обидят родители дочку единственную, и мужа дочкиного в стороне не оставят. Может и магазин молодым отдадут. К чему им в старости магазин-то? Вот и получится, что и Женечку она, Зинаида, в жизни устроит. А то, что лицо страшное- так с него воду не пить, привыкнет. Ох и кричала тогда Зина на сына! Грозилась, мол, костьми лягу, но ни в какой город не поедешь. Нечего кататься, когда и тут, у нас работы полно. К голытьбе этой поедешь? К безотцовщине? Не пущу! Вот что хочешь делай, а не пущу, и все тут. Женя тогда наверное впервые в жизни мать ослушался, и все равно уехал в город. И на работу устроился, и комнатушку снял. На крыльях летал от того, что Олеся рядом, хоть каждый вечер встречаться можно. Навстречались. Олеся последний год училась, когда забеременела. Когда Женя, счастливый и окрылённый, сообщил матери, мол, женюсь, беременная Олеся, Зинаида аж позеленела от злости. Уж точно не о такой жене для своего сына она мечтала. Ни кожи, ни рожи, денег в семье Олеськи больших нет, без отца живут, мать швеёй где- то на фабрике работает, а сама Олеська на повара учится. И на кой она нужна- то, жена такая? Еще и с приплодом. Поди, знай, чей это ребенок? Нагуляла не пойми где, а на Женю повесить хочет. Так Зина сыну и заявила, мол, лопух ты, Женька, лопух и есть. Тебе почем знать, чей это суразенок? Как же, твой! То ли ты с ней в одном доме живешь, что такой уверенный? Женя, хлопнув дверью и повесив нос уехал в город. Хоть и был он уверен, что это его ребенок, но слова матери засели где-то глубоко в голове, и тем же вечером он напрямую у Олеси спросил, а точно ли он отец, а то мало ли что, ведь всякое бывает. Конечно, Олеся обиделась. Она ведь ни единого повода не давала, чтобы вот так сомневался Женька. Слово за слово, поругались молодые. Женьке бы у Олеси прощения просить, а он, что дитя малое, мамочке скорее позвонил, да нажаловался, мол, так и так, я ведь просто спросил, а она! Ухмыльнулась про себя Зинаида, порадовалась мысленно, а вслух сказала, что неспроста реакция у нее такая. Мол, не было бы грешка за ней, не встала бы она, как та кошка, в дыбошки. Знать и правда в чем- то виновата. Наутро стыдно стало Жене за то, что Олесю обидел. Весь день маялся парень, сам не свой ходил, а к вечеру мириться пошел. Мама Олесина только вздохнула тяжело, и сказала, мол, если жить надумали, если до дел взрослых дошли, да дитя заделали, какие сомнения могут быть? Какие подозрения? Не смей девчонку до слез доводить своими скандалами. Не нужен тебе ребенок- мы не навязываем. И без тебя справимся. Конечно, Олеся Женю простила. А как иначе? Молодо- зелено, любовь, и предвкушение огромного счастья. Простить простила, а вот до ЗАГСа молодые так и не дошли. То одно, то другое. То ссорятся, то мирятся, да еще и Зинаида масла в огонь подливает, на каждом углу рассказывает о том, какая молодежь нынче пошла, мол, нагуляла ребенка, а парнишку привязала к себе чужим пузом. Был бы Женя немного умнее, так быстро бы рот матери закрыл, а так, мало того, что молчал в ответ на те сплетни, что любящая мама разносила, так со временем и сам в них верить начал. До того поверил он в то, что совершенно не причастен он к беременности Олеси, что одним днём уволился с работы, и уехал в посёлок, под крыло к Зинаиде. Так и жил почти 2 месяца, пил, не просыхая. Уже потом, когда Олеся родила мальчика, приехал Женя к ней, увидел сына, да бухнулся на колени, всё прощения просил. Простила, а куда деваться? Любовь, что с ней поделаешь? Мальчика Женя сразу на себя записал, ни минуты не сомневался, и мать не послушал. А Зинаида просто бушевала. Добилась эта Олеська своего, повесила таки суразенка своего на Женю. Такими проклятьями сыпала, такие слова страшные говорила женщина, что крестились люди, мол, побойся Бога, Зинка! Что же ты творишь? Ведь дитя безвинное, твоя кровинка, а ты такого ему желаешь! Чем же провинился мальчишка, что ты его такой ненавистью лютой ненавидишь? А Зинаиде и дела нет до того, что люди говорят. То ли ее это забота, что о ней думают? До того злоба жуткая в сердце поселилась у нее, что ничего светлого не осталось в душе. Говорят, она даже в церковь ездила, да свечку маленькому за упокой ставила. То ли правда, то ли нет, никто сказать не может, за руку Зинку никто не ловил. Хотя, с нее станется. Может и ставила. Сама же хвалилась, мол, я не я буду, но и Олеську изведу, и суразенка этого. Жить молодые стали у Олесиной матери. Хорошо жили, дружно. Очень хорошим отцом мог стать Женя, ведь как старался! И ночами к сыну вставал, и вечерами с мальчиком своим гулял, а уж в выходные и вовсе с рук сынишку не спускал. Да не стал хорошим отцом. Видать, не каждому дано отцом быть. Сынок их уже ползать начал, вставать пытался. Хорошенький мальчик получился. И без экспертизы видно, что с Женей одно лицо. Смышлёный, спокойный, не капризный, развивался по возрасту, никаких отклонений не было. А тут простыл маленький. Такой жар у него был, что думали, сгорит как свеча. Ничем не могли сбить температуру. В больницу их увезли, там выхаживали. Вроде уже и отступила болезнь, полегче ему стало, да только заметила Олеся, что всё равно вялый сынок, ножки слабенькие, и опираться на них перестал, и ползает с трудом, на руках отталкивается, а ноги за собой тянет. Врач сказал, что это после болезни осложнение, мышцы ослабли, мол, массажики делайте, и всё нормально будет. Куда там до нормального! Ни через неделю, ни через месяц не восстановился мальчик. Всех врачей местных прошли, и каждый уверял, что скоро всё нормализуется. Уже когда Олеся со скандалом до главврача дошла, засуетились, забегали, в край отправили. Тоже не одного доктора прошли, пока к генетикам не попали. Что- то там с хромосомами напутано оказалось. То ли у отца и матери одинаковые хромосомы были, каких быть не должно, то ли еще что, а вот так и вышло, что обезножил ребеночек. Профессор, что их принимал, долго Олесе объяснял, что да как. Сказал, что так бывает. Не часто, но бывает. И живут такие люди всю жизнь, не зная ничего, живые и здоровые. А бывает так, как в вашем случае. Заболел мальчик, и болезнь эта, простуда, дала толчок. Никто тут не виноват. Ни вы, ни отец ребенка. И врачи не виноваты. Даже если бы сразу хватились, изменить ничего мы не в силах, теперь только поддерживать тл, что есть, чтобы ухудшений не случилось. Зинаида Женьке опять на мозги капать начала, мол, говорила же я тебе, что не наш это ребенок. Сроду у нас ни калек не было в роду, ни инвалидов. Врет она тебе все, и про хромосомы эти сочиняет. Наверное все- таки слишком слабым оказался Женька. Может слова матери на него так подействовали, а может то, что все внимание Олеси теперь было приковано к сыну. То больницы, то санатории, то реабилитации всякие, и дома они почти не находились. Плюнул Женя на такую жизнь семейную, где от него только деньги требуют, да уехал к матери. Там хорошо, спокойно. Кормят вкусно, рюмочку наливают, и денег не требуют. Да и если разобраться, то и не жена ему Олеся, ничем он ей не обязан. Словно и забыл Женя, что есть у него сын. Вычеркнул из головы все, что связано с Олесей, и стал жить, как ни в чем не бывало. Он даже и сам поверил в то, что не его ребенок. И то правда, как у него, такого молодого и здорового мог родиться больной ребенок? Не мог, права мать. Врет Олеся. И даже то, что родился мальчик нормальным, здоровеньким, не наталкивало Женю на мысли о том, что мать может быть не права. Зина ликовала. Все складывалось, как нельзя лучше. Ненавистная Олеська осталась в городе, пацан этот, калека, того и гляди, на тот свет отправится, а Женя, сынок, вот он, рядышком, при ней. Она уже даже придумала, как свести его с уродицей этой, да Олеська на алименты подала, мол, с паршивой овцы хоть шерсти клок. И Женька ездил к Олесе, разбирался, уговаривал отказаться от алиментов, обещал добровольно помогать. И Зина ездила, у подъезда караулила ее, кричала на всю округу, мол, такая ты, сякая, откажись по хорошему, а не то хуже будет. И тебе худо будет, и суразенка твоего сведу на тот свет. Мама Олесина потом капли сердечные пила, да уговаривала Олесю, мол, забери ты эти документы, обойдемся без его копеек. Да только уперлась Олеся, сказала, что раз по закону положено, то пусть платит. Знала бы, мол, что таким слюнтяем он окажется, десятой дорогой бы его обходила. Ничего, мол, мама, прорвемся. Все у нас будет хорошо. Бабушка замолчала, глянула на часы, тяжело вздохнула, и пошла греть суп. -Совсем уж заболтались мы с тобой, Олюшка. Время обед, а мы только чай и швыркаем. Обедать пора, внученька. Одним чаем сыт не будешь. Ольга допивала уже второй стакан чая, и задумчиво смотрела в окно. Всякого она ожидала, но чтобы вот так, родная бабушка проклинала новорожденного малыша? Такое в голове у Ольги не укладывалось. И Женя тоже хорош! - А сейчас что с мальчиком, бабуль? - С мальчиком- то? Так известно что. Ножки не ходят у мальчонки. Головушка светлая, разума в ней столько, что не у каждого здорового имеется, а вот ходить не может. На коляске ездит. Он у них уже в школу ходит, Олеська на права сдала, машину купила, возит его каждый день. Катерина хвалится правнуком, умный мальчишка, хорошо учится, на лету все схватывает, что- то там в компьютерах учится делать, я в этом не шибко понимаю. В школе не обижают его, хорошие ребятишки, помогают во всем. Олеська торты на дому делает, вкусные, красивые. Катерина угощала меня, и правда вкусно. Говорит, что дорого стоят торты Олеськины, люди загодя заказывают, в очередь встают, чтобы успеть. - И что, Женя не общается с сыном? Тётя Зина понятно, не общается, но ведь он отец! Неужели не болит у него душа о ребенке? - Тююю, отец! Отцов таких, как псов, что по деревне стаями бегают. Своим бы умом жил, может и был бы толк, а так- пустой он человек. И душа не болит, и совесть не гложет. Отрёкся от мальчишки, и живёт себе. Может и хорошо, что не даёт ему Бог деток больше. Он, Господь- то, видать поглядел сверху, какой он есть, Женя- то, да решил, что не надо ему больше отцом быть. Никудышный он отец. И человек никудышный. - Так он женился вроде, в теть Зинином доме живет. - Женился, как же! Это Зинка его женила, особенно и не спрашивала его согласия. Как захотела, так и сделала. Свела его с этой девушкой, у которой лицо в шрамах, думала, что ее родители им магазин отдадут, да разве дураки они? Помогают им, и на том спасибо. Только детей нету у них. Люди говорят, что Женьку Бог наказывает. Может и так, а может и нет. Про Женю ничего сказать не могу, а вот то, что Зинаиду Господь наказывает, это точно. Она ведь неспроста в город побежала. Сначала муж от нее ушел, потом по женски проблемы начались, удалили ей все, что можно. Домой приехала, все плохо ей, все худо. Дом свой продала, куда ей одной такие хоромы? Другой купила, всё лечилась. Онкологию признали у Зины, грудь отняли. Вроде на поправку пошла, да опять что- то неладное с ней, все бегает, лечится. У дочки в городе вторая квартира есть, так Зина там поселилась, чтобы к врачам поближе быть, а Женька с женой в её домишко переехали, не родилось ему в доме у жены. Ай, да Бог им судья, внученька. Кто мы такие, чтобы судить? Пусть живут, как знают. Только мальчишку жалко, страдает маленький. Ему бы ножками бегать, а вот поди ж ты. -Бабуль, ну неужели ты веришь, что вся болезнь ребенка случилась потому, что какая- то глупая, злая тетка что попало языком своим молола? Тут наверное и правда в генетике дело, в хромосомах этих. -Знаешь, Оля, верить или нет, это дело каждого. Только испокон веков люди знали, что доброе слово лечит, а злое и убить может. Не нами это заведено, не нам и спорить. Откуда нам знать, как там на самом деле все устроено? Оно вроде вон какое время, технологии всякие, на расстоянии через телефоны ваши разговариваем, а все одно на силу слова иной раз надеемся, да помощи у Бога просим. Ладно, Оленька, поболтали, и хватит. Чего теперь домыслы строить? Дай- то Бог, чтобы хорошо все было. Может и Олеся счастье свое найдет, кто знает? А может и чудо случится, да пойдёт мальчишка ногами- то? Катерина говорила, что вроде импульсы какие-то есть в ногах, может и пойдёт. Долго еще этот разговор с бабушкой не выходил у Ольги из головы, долго думала она о том, как все- таки непредсказуема жизнь, ведь такие зигзаги порой вырисовывает, что пройти их нелегко. И правда, пусть у всех все будет хорошо. А тетя Зина- да Бог ей судья. Права бабушка. Кто мы такие, чтобы судить? И подумает Оля о том, что как же все- таки хорошо, что у нее такая замечательная бабушка. Добрая, милая, нежная. Хоть и ругалась она в детстве на нее, строжилась, да грозилась в угол поставить, так это не со зла, было за что. Другие и за меньшие шалости получали в разы сильнее, а Олю бабушка и пальцем никогда не трогала. И никогда ничего плохого не желала бабушка никому, ни человеку, ни животному. Скоро закончится отпуск у Ольги, и снова уедет она далеко- далеко на целый год. И бабушка, провожая внучку, всплакнет, мол, невеста уже, а все одна, с ума сошла со своей работой. Мне бы правнуков дождаться, Оля! И Оля, улыбнувшись, обнимет бабушку, прижмется к ней, и скажет, мол, дождешься, бабушка, у тебя выбора нет. Как только, так сразу. Я лучше внимательно посмотрю, повыбираю еще, чтобы на такого, как Женя не нарваться. И когда уже сумка с гостинцами от бабули будет собрана, и присядут они на дорожку, спохватится бабушка, всплеснет руками, мол, чай- то, чай- то забыла тебе положить, Оленька! На-ка, возьми! Тут малина, смородина, да мяты чуток, а тут мать- и- мачеха. Тут всего понемногу, уже готовый сбор, как ты любишь. Вот приедешь в город свой холодный, станет тебе тоскливо, так ты чаек- то завари, и сразу легче станет. А это родителям передай, пусть тоже пьют. Далеко забралась Оля с родителями, на север. И правда, такая тоска иной раз на нее накатит, особенно зимой, когда метёт на улице, что хоть волком вой. И чай бабушкин в такие моменты очень кстати бывает. Может и правда травки целебные помогают, а может мысли о том, что собраны эти растения заботливыми бабушкиными руками душу греют. Пройдёт слякотная, промозглая осень, наступит зима с её крепкими морозами и метелями, что наносят снега под самые крыши, и опять наступит весна, а следом за ней и долгожданное лето. Как знать, может и не одна Оля приедет в следующий отпуск к любимой бабушке? Как знать, как знать. А пока будут они разговаривать по телефону, по видеосвязи, будет Оля заваривать чай по бабушкиной науке, не торопясь, медленно, по щепотке будет брать травки, будет ждать, когда перестанет вода в чайнике кипеть и бурлить, когда поостынет чуток, чтобы все полезное не испарилось, не улетучилось. А потом будет ждать, когда заварится чай, и будет пить его Оля с удовольствием, мелкими глоточками, вприкуску с медом. И будет Оля вспоминать тёплые, душевные разговоры, ведь не только сплетничают они. Обо всём разговаривают внучка с бабушкой. Повезло Оле, что такая у неё бабуля мировая. И знает Оля, что всё непременно будет хорошо. И у родителей, и у бабушки, и у неё, Оли. И у Олеси, и у её сыночка. И бабушка будет молиться и за себя, и за дочку с мужем, и за внучку Олечку. И за Олесю с сыном, и за подругу Катерину, чтобы не болела, да пожила подольше, а то как она одна останется? Долгими зимними вечерами будут пить они с Катериной чай, разговаривать, да что греха таить, и сплетничать тоже будут. А куда без этого? Все мы люди, всё мы не без греха, а язык для того и дан, чтобы разговаривать. И будет Катерина хвалиться успехами внука, мол, стоять научился внучок. С опорой, в сандалиях специальных, по секундочке, но получается ведь! Дай- то Бог, дай- то Бог. Пусть все будет хорошо. Автор: Язва Алтайская. Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 🎁

— Приветствую! — вставал по струнке Вадик, быстро поправлял воротничок безупречной рубашки, как будто Зоя Семеновна — генерал, а он — так, рядовой, пороха не нюхал, и уже чем–то провинился…https://kopilohka.ru/archives/127113/  Уважаемые читатели! Нажав на слово «здесь» вы попадете на продолжение рассказа! Или Вы можете нажать НА КАРТИНКУ НИЖЕ ⬇️