Отдашь первое, что встретишь дома...

Как я уже сказала, историю я услышала в дороге, в плацкартном вагоне
поезда «Москва-Волгоград». Напротив меня на боковых местах ехали двое
мужчин, видимо, спутники. Описывать их внешность не вижу смысла: простые
заурядные лица, фигуры, одежда. Время они коротали тоже вполне
заурядным способом — пили пиво и закусывали таранькой, которую
неторопливо, но ловко лущили. Время от времени из-за спин доставалась
«пол-литра» и звякала потихоньку горлышком об края стаканов. Вот уже
лампы притушили по всему составу и большая часть пассажиров уснула. А я
всё ворочалась с боку на бок: было душновато, к тому же я хорошо
выспалась днем, и сон не шел. Невольно я начала прислушиваться к
разговору, точнее — к рассказу, который вёл неторопливо старший из
спутников. "…В общем, приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
Моей маме все тогда говорили, мол «лиха беда — начало» - в том смысле,
что судимость эта у меня первая, но явно не последняя. Да и я,
признаться, тоже так думал: ну а что ты хочешь, с шестого класса я
другой компании не водил, это вроде как само собой разумелось. Но
отсидел. Вышел. Вместе со мной откинулся один вор в законе, Баркан.
Вроде как из цыган он был: черный, кудрявый, нос крючком, во рту в два
ряда фиксы золотые. Встретились мы в привокзальной пивной. Я там время
до поезда коротал, а что он делал — я не знаю. Может, кого ждал. А
может, и меня. И предложил он мне сыграть в карты. Я согласился. Что-то
выиграл, что-то проиграл, но больше, конечно, второе. И вышло так, что
оставалось у меня только-только до дому добраться. Тогда Баркан
предложил: - А давай на судьбу сыграем? - Это как? - А вот так:
выиграешь ты — станешь вором в законе. Большим авторитетом будешь, все
тебя станут уважать. А проиграешь — проживешь жизнь простым работягой,
тихо и неприметно. - Годится! - кивнул я. И проиграл. - Как же ты с
судьбой моей договариваться будешь? - спросил я, вроде как с поддевкой, а
на самом деле обидно мне было, что в авторитеты не выйду! - Не твоя
головная боль, - усмехнулся Баркан. - Договорюсь, не сомневайся. Хочешь
еще сыграть? - Это на что же? Вроде я уже всё спустил, даже жизнь мою
лихую воровскую будущую! - во мне всё обида играла. - Давай сыграем на
то, что ты первым в своём доме увидишь! - предложил Баркан. Мне б,
дурню, за ум взяться, сказки детские вспомнить — нет, даже не тюкнуло
ничего в темечко. И снова мы взяли карты, и снова я проиграл. А тут и
состав мой подошел. - Адрес запиши! - сказал я. - Не нужно, - усмехнулся
Баркан. В углу рта фиксами блеснул... - Когда понадобишься — тебя
найдут. Ну я подхватил свой сидор с монатками — и в вагон. Доехал.
Захожу во двор и вижу: стоит у калитки пацанчик махонький. Может, два
годика, может, чуть поменьше. Из одежки — только труселя да крестик
нательный. Я даже припух малость от неожиданности. А потом маманя моя
вышла из дому с веником. Сперва она меня вроде как не признала. Ну потом
опомнилась, и пошло обычное бабье оханье да причитанье, слёзы там, само
собой. Я ее спрашиваю: - Мам, это чей такой? - Маруси, - ответила мама и
вроде как осердилась немного. - Она на заработки уехала, а мальца со
мной оставила. Маруська - соседка наша - разведенкой была, на сколько-то
лет меня постарше. Замужем была за каким-то работягой с цемзавода, а
года через три он ее бросил — не беременела. Ну я с ней немного до зоны
хороводился. - Из детдома, что ли, взяла? - не понял я. - Родила. -
Платит она тебе хоть за него? Или даром возишься? Тут мама моя совсем
осердилась и даже веником меня по заду треснула — мол, не болтай ерунды.
Прошли мы в дом, пацанёнок на меня поглядывает: новый человек, может,
гостинцем каким угостит? А у меня какие гостинцы — одни только
мыльно-рыльные принадлежности в сидоре. Я сперва-то хотел монатки
бросить и сразу к ребятам: новости узнать, показаться. Но маманя меня
уговорила хоть первый день дома с ней побыть. На стол накрыла,
четвертинку достала из шкафчика — всё чин-чином! Посидели. Постелила она
мне на обычном моём месте, под репродуктором. Славка (сына марусиного
Вячеславом, оказывается, назвали) — насупротив меня на диванчике лёг,
мама его стульями припёрла с краю, чтобы не скатился во сне. Сама за
занавеской у печи легла. Ну я кручусь потихоньку, а сон нейдет. И тут
меня как по темечку тюкнуло! Ё-моё! Я вскочил, подбегаю к мамане,
тормошу ее тихонечко: - Мам, это что, мой сын, что ли? А мама ровно еще
сильнее озлилась: то ли спросонья, то ли еще почему, но ответила очень
сердито: - Сообразил, наконец! И на другой бок перевернулась: мол, не
мешай спать. А я по хате забегал. И не пойму, то ли радоваться мне, то
ли печалиться. И что делать, вообще? Наконец, не выдержал: засветил
потихонечку лампу, что над столом висела: она тускленькая была, может,
двадцать свечей, может, и того меньше. Залез в буфет — там маманя всякие
бумажки хранила; достал свою карточку детскую. Мне на ней три годика, с
оборота подписано. Подошел к дивану и сличаю. Похож! Вот как если бы не
меня, а Славку сфотографировали! И нос похож, и подбородок, и бровки
так же растут: сперва кустик, а потом пореже. Только уши маруськины.
Вышел я на крылечко перекурить это дело. Долго курил, всё думал, как
дальше быть. Ну не получалось у меня от родного сына отказаться. Да и
маму мою знать надо. В общем, с утра надел я всё свеженькое и пошел в
ментуру отметиться: так мол и так, бывший зе-ка такой-то срок свой
полностью отбыл и по месту прописки прибыл. А навстречу мне — Михан, мы с
ним вместе служили. Остановились, разговорились, то-сё. Ну я честно
сказал: сидел, теперь вот освободился, а что делать — не знаю. И Михан
мне предложил: - А ты иди к нам в бригаду, мне как раз человека не
хватает на подхвате. Я же помню, как ты на генеральской даче кирпичи
кидал! Ты не смейся, ну и служил я в стройбате! Не всем же в десантуру
идти. В общем, довольно быстро попал я к Михану в подмастерья, так
сказать. А была у него бригада крепкая. С весны до осени шабашили: кому
колодец выкопать, кому венцы поднять, баньку срубить, а кому и целый дом
поставить из кирпича или бруса. Хорошо заколачивали! А зимой нанимались
на оклад в какое-нибудь СМУ: хоть деньги и не такие большие, но всё при
деле, а если есть желание — можно и квартиру выработать. Маруся
вернулась с заработков под осень, и мы пошли с ней Славку оформлять: не
дело это, когда при живом отце пацан под мамкиной фамилией числится.
Стал я к ним захаживать: то гостинца Славке принесу, то просто —
посидеть. Компания моя, с которой я до отсидки дошел, к тому времени
развалилась: кто на юга подался, а кто и на севера, да не по своей воле.
Получалось, что время провести мне не с кем. Ну стали мы с Марусей
посиживать. А к весне — смотрю, она округлилась. Мама моя, как увидела —
снова за веник взялась. Приступает ко мне: «Твоя работа?» А я что?
Отпираться буду? И расписались мы. К осени дочка родилась — Лиза. А еще
через три года — принесла мне Маруся двойню, Женю и Аню, парня и
девочку. Вот как раз она с ними лежала — меня мать в область отправила.
Приданого мелким закупить, то-сё. Наказала посмотреть двойные коляски —
в нашем-то захолустье их днем с огнем... Ну мы со Славиком сели с утра
на рейсовый — и айда! Посмотрели, что требуется, и решил я своего сынка в
парке на каруселях покатать. А то шутка ли — парень в первый класс
скоро пойдет, а на аттракционах ни разу не был! Пришли мы в парк,
гуляем, наслаждаемся. Вещи я заблаговременно в камеру хранения сдал. И
тут подходит ко мне... А та игра с Барканом у меня давно уже из головы
вылетела. В общем, подходит ко мне какой-то шестерка и говорит: - Слыш,
мужик, тебе Баркан передает, чтобы подходил к бывшей бильярдной! Тут я,
конечно, игру нашу сразу вспомнил. И сердце у меня в пятки ушло — понял я
всё! - Пойдем, - говорю, - сынок, меня тут один дядя хочет увидеть,
поговорить. Бормочу ему таким манером, зубы заговариваю, а у самого
сердце сжимается! И не в том дело, как я на глаза матери да жене
покажусь, а люблю я Славку! Кровинка он мне родная! Но дошел.
Бильярдную я эту еще помнил, а теперь — окна покоцаны, дверь сорвана.
Заходим. Славик мой за мной шкерится, боится. А у окна стоит Баркан,
фиксами блестит. - Пришел, - говорит. - Трусишь, но пришел. Да ты не
теряйся — я же тебя насквозь вижу, все твои мыслишки, все страхи. Не
хотел ты идти. Я — молчу. А он продолжает. - Ну что, договорился я с
твоей судьбой? Или не веришь? Тут уже не отмолчишься. - Верю, - отвечаю.
А у самого зубы стучат. - Правильно делаешь, что веришь! - а сам
подходит и всё на моего мальца косится. Я бы и рад убечь, подхватил бы
Славика подмышку — фиг бы он нас догнал. Но я ж воровские законы помню:
карточный долг свят. Если я сейчас Баркана кину — всю мою семью на ножи
поставят. Губы кусаю, креплюсь. А Баркан всё ближе. - Да ты не бойся! -
скалится. Присел на корточки, тянет руку к моему сыну, по голове норовит
погладить. Всё. Вдруг — вижу! - словно бы отшатнулся. Выпрямился, а
лицо такое стало — синее и злое. Но ухмылку еще держит. А Славик смотрит
из-под руки. Отошел Баркан обратно, в глубину. И хрипло так произносит:
- Не трусь. Не заберу его. С тобой уйдет. А я только слышу — зубы у
него лязгают. А почему — понять не могу. И какое-то вдруг облегчение
накатило — чуть не уписался. Начали мы потихоньку на свет выбираться.
Даже оглядываться не хотелось. Я только шептал всё: - Спасибо! Спасибо,
Баркан! Спасибо! Спасибо! Вернулись. А через какое-то время я стал
замечать, что мой Славик вроде бы меняется. По чуть-чуть, по
чуть-чуть... Год прошел, другой, третий — не узнать пацана. Вроде бы
мой, а вроде и нет. Посуровел, замкнулся. Волос потемнел. И взгляд
такой... словно издалека смотрит. На рыбалку позовешь — идет, но улову
не радуется, бесед о снастях не заводит. Поговоришь — отвечает, не
увиливает, но интереса не показывает. Книжки, правда, много читал. Я
многое на них списывал. Но не всё — засела у меня та встреча в
бильярдной — занозой засела. Я как-то не выдержал, спрашиваю как дурак: -
Славик, ты мой или не мой? А он поднял на меня свои глаза и спокойно
так отвечает: - Какой же я твой, папа? Ты же меня дяде Баркану в карты
проиграл! Так спокойно, по-взрослому рассуждает, словно знает. А я ему
про ту игру ни словечка не говорил. Испугался я тогда малость. А Слава
продолжает. - Он смухлевал тогда. Очень хотел меня заполучить — ему надо
было силу свою передать. Но это не считается, поэтому я теперь не его. И
не твой. Сам по себе. И улыбнулся мне. Вот той улыбкой, как раньше. А я
прямо не знаю, что делать. Пробовал к одной бабке съездить. Так она
меня еще на пороге встретила и развернула: «Не помогу тебе. Нельзя в
такие дела встревать, да и поздно». Так и живем. Неплохо, но что-то меня
с тех пор точит. После двойни Маруся долго не тяжелела. Те уже в школу
пошли, как родилась Люда. Слабенькая была, много сил на нее ушло. Потом
уже думали, что всё, но под самую пенсию Маруся мне еще сынка подарила.
Стасика. Я его, последнего, очень люблю. Но всё-таки не так, как
Славу..." Наутро мы прибыли в Мичуринск. Ночные собеседники сошли. На
платформе их встречали. Стоянка была долгой, и я вышла из вагона. Так
получилась, что мне удалось хорошо рассмотреть встречающего: молодой
мужчина с темными кудрявыми волосами и темными глазами. Он принял у
старшего сумку и приобнял его за плечи.
(из интернета)