ПРОКЛЯТИЕ МОЕГО ПРАДЕДА.

Я сам никогда бы не поверил в подобную историю, если бы это не произошло лично со мной, вернее, с моей семьёй. Семья моя простая, рабочая. Мать с отцом всю жизнь на заводе вкалывали. Дед не знаю, кем работал. Вернее так, знать знаю – слышал, просто, когда я родился дед мой, Иван Ильич Пересветов, уже был на пенсии. А вот бабушку свою Марию Гавриловну я помню только по фотографиям – она умерла, когда я был совсем маленьким.
Я очень любил своего деда, очень. Можно сказать, он-то меня вырастил и воспитал. Мать с отцом вечно на работе. А я весь день с дедом. С младенчества. В детский сад меня не отдали, потому что болел часто. Вот и сидели с ним целый день дома, гуляли мало, только во дворе. Деду тяжело было ходить. Во-первых, потому что он был ровесник века, как он сам любил себя называть, 1900 года рождения. Во-вторых, осколок, засевший в ноге ещё с войны, давал о себе знать постоянно. А вырезать его дед не хотел, мы, говорил, с ним срослись, с ним, говорил, меня и похоронят.
Общение со стариком не было для меня напряжным, наоборот. Дед был потрясающим рассказчиком, знал много интересных жизненных историй, сказок, которые рассказывал как-то по-особому, на свой манер, иногда допридумывал что-то, иногда переделывал конец историй. Он часто мне рассказывал про наш род, про своих братьев, про маму, про своего дедушку, которого очень любил. Но как только я спрашивал его про отца, то есть про моего прадеда, дед мрачнел и переводил разговор на другую тему. Когда я был маленьким, конечно, этого не замечал, а вот повзрослев, понял: дед ни за какие коврижки не хочет о нём говорить.
Но вдруг в один прекрасный момент, как говорится, дед сам затеял разговор о своём отце, о человеке, чьё имя никогда не произносилось в нашей семье.
Мне было тогда 26 лет. Я уже 3 года был женат. Но мы всё так и жили все вместе в трёшке в хрущёвке, которую родители получили от завода ещё при советской власти.
Дед вошёл ко мне в комнату, когда все домашние ушли на работу, присел на стул и, по-стариковски растирая ладонями больные колени, начал говорить мне, полусонному, мало что соображающему с утра:
- Вот что, Павел, я хочу тебе сказать! Ты должен знать! Детей у тебя не будет!
Выпалил дед на одном дыхании и замолчал, опустив голову.
- Здрасте, приехали! Дед, это ты меня разбудил после ночной смены ради того, чтобы сказать мне это? – как можно спокойнее пытался произнести я. Конечно, если бы это был кто-то другой, то он бы был моментально послан мной далеко и надолго. Но это был дед – человек, на которого за всю свою жизнь я ни разу не повысил голоса и ни разу не обиделся.
Он продолжил говорить, не поднимая головы и не переставая поглаживать свои колени:
- Конечно, с тобой об этом должен был поговорить отец, но он молчит, не знаю почему. Может, боится. Может, думает, обойдётся. Не обойдётся, внучок, не обойдётся.
Дед достал из кармана брюк носовой платок и приложил к глазам. И тут я понял, что мой железобетонный дед, прошедший всю войну от начала и до конца, плачет. Это моментально заставило меня проснуться. Я вскочил с постели и подбежал к нему:
- Дедунь, милый, ты что? Не плачь! Ну, с чего ты всё это взял? – пытаясь его успокоить, я обнял дорогого мне старика за плечи и гладил его седую голову, как когда-то делал он, стараясь успокоить меня, маленького, плачущего.
- Род Пересветовых на тебе может закончиться, Паша! Вот что не даёт мне спокойно умереть.
- Ну, что за глупость, дедунь? Машка вон в поликлинику там свою бабскую ходила. Врач ей сказал, что всё, мол,нормуль. И дети будут. Просто мы ещё мало живём вместе. Три года – это не показатель.
- Не будет, Пашенька, не будет. Тут врач не поможет. Прокляты мы. Вернее, я, - дед не переставал плакать.
- А кто тебя проклял? – не веря, что сам об этом спрашиваю, задал вопрос я.
- Мой отец, Илья Петрович! – прочеканил дед и перестал плакать.
- Так, подожди! С этого момента поподробнее, - сказал я и сел на край кровати напротив деда.
И дед начал свой рассказ…
***- Я никогда не рассказывал тебе про своего отца, потому что рана эта до сих пор не заживает, внучок. И я до сих пор не понимаю, как он мог так с нами поступить.
- С кем с вами? – недопонял я.
- Со мной и с братом моим Павлом.
- Подожди, ты же говорил брата Петром звали, ну, того, который в Гражданскую погиб, как ты говорил. Разве нет?
- Да, одного Петром, другого Павлом. Тебя и назвали в честь него. Это я уговорил твоих родителей, чтоб тебя Павлом назвали. Думаю, раз не он сам, то хоть имя и память о нём будут жить.
Я молчал и смотрел на деда, ждал продолжения его рассказа. И он продолжил:
- Они двойняшки были – Петр и Павел. Они родились на Петров день. Я моложе их был на три года. Мы хорошо жили, богато. Ну, четыре мужика в семье, четыре работника, конечно. Кулаками нас в селе считали. Только какие мы кулаки? Мы с утра и до ночи в поле. Всё своим горбом.
А тут революция. Мы с Павлом к красноармейцам прибились. А что? Вроде они всё правильно говорили: «Хлеб – крестьянам! Фабрики – рабочим!»
А отец нас не принял советы. И Пётр ни в какую. Вот и пошёл меж нами в семье сыр-бор да один раздор.
Но всё ещё терпимо было, пока с Петром беда не случилась. Приехал продотряд в село, стали зерно по амбарам искать. Нашли у Петра. Он тогда уже обженился, детишек завёл. Дом рядом с родительским выстроил. Всё чин по чину. Продотрядовцы стали у него зерно отбирать, он в штыки, ну, то есть за винтовку. Так они его на глазах у отца и порешили, как говорится, без суда и следствия.
Родители наши сирот и молодую вдову к себе в дом взяли, чтоб с голодухи они не померли.
А когда мы с Павлом после службы-то вернулись, отец нас на порог не пускает. Вы, говорит, ироды краснопёрые, не имеете право на порог этого дома ступать. Иуды вы, говорит, отца и брата предали.
Дед замолчал, выплеснув из себя всё это, словно опустошённый кувшин, из которого вылили всю воду до капли.
- Ну, и что?! Ну, сказал он вам это, и что? О каком проклятии ты говоришь? – не понимал я.
- О самом страшном – родительском. Стоим мы с Павлом перед родителями с опущенными головами, а отец ногами топочет, кричит: «Будьте вы прокляты, иуды. Незачем вашему семени по земле сеяться. Вот вам моё отцовское проклятие!»
Мамка наша кинулась ему на шею, блажит: «Побойся Бога, отец! Детей родных проклинаешь! Это ведь и твоё семя прекратится!»
А он ей и отвечает: «Моё не прекратится! Вон оно моё семя на печке сидит – Колька да Стёпка! А вырастут, так будут Николай Петрович и Степан Петрович! А этих двоих предателей вон из сердца и со двора, как сорную траву! Они думали, что умнее всех! Ан, нет! Пусть теперь попробуют отцово проклятие перебить. Вот им!»
Произнеся эти слова, отец вытянул в нашу с Павлом сторону мозолистую фигу.
Мать упала на колени и, подняв глаза к небу, зашептала какую-то молитву. Выйдя с родного двора, я обернулся: отца уже не было на пороге, а мать всё стояла на коленях и. обливаясь слезами, о чём-то просила Бога.
Дед замолчал.
- А что было дальше, дедунь! – вывел я его из ступора.
- А что дальше! Мы ушли с Павлом из родительского дома. Каждый пошёл своей дорогой. Как раз тут вскоре и войне конец. Я про Гражданскую войну говорю. В городе обосновались. Я на завод наш пошёл, Павел по продовольственной части пристроился. Обженились оба. Сначала он, потом я. Живём мы, значит, семьями. Год живём, два живём, пять живём, а детей всё нет и нет. Ни у него, ни у меня. Жёнам про проклятье не говорим, молчим. Я-то боялся Марусе, бабушке твоей, сказать. А Павел, оказалось, не очень-то верил в это проклятье.
Только вот как десятый годок нашей бездетной жизни пошёл, словно подменили мою Марусю. Стала она по бабкам таскаться. Одна, видно, сильная оказалась и рассказала ей всё, что увидела: «Не твоя это вина, девка, что детей у тебя нет. Проклятое семя детей не родит». А потом поведала ей о проклятии нашего отца. Маруся плакать, рыдать. А бабка эта ей и говорит: «Отцово проклятье не перебить никому. Только и материнское заступничество ему в силе не уступит». Маруся моя, конечно, слов этих не поняла. А я-то сразу сообразил, что, оказывается, мать наша не зря на коленях стояла - она отцовское проклятие молитвой перебивала. А потом жена и говорит мне, что, мол, бабка эта меня просила прийти к ней.
Я согласился сразу. Только просил Марусю, чтоб об этом никто из знакомых не знал. Я всё-таки партийный был.
Пришёл я, значит, к ней. Один. Как она и велела. Захожу, а она мне с порога грубо так и говорит:
- Ну, что, проклятое семя! Готов за продолжение рода своего побороться?
- Готов, - говорю. - Что делать надо?
- А за сумасшедшую меня не посчитаешь, если скажу?
- Ты скажи, а я уж потом сам решу!
- Надо тебя в прошлое вернуться и того продотрядовца, что брата твоего застрелил не пустить в ваше село.
Она говорила об этом так просто, как будто посылала меня в магазин за хлебом. Я, возможно, и покрутил бы пальцем у виска, но вспомнив слёзы моей дорогой Маруси, решил не грубить гадалке и спросил:
- Как мне это сделать?
- Это другой разговор. Слушай!
***
Я весь превратился в слух. Гадалка продолжила:
- Как ты этого продотрядовца остановишь – твоё дело: может, убьёшь, может, какую другую каверзу придумаешь, но цель у тебя одна – не пустить его в село.
Мне стало как-то не по себе от её слов – так просто она говорила о жизни и смерти человека. Но на кону стояло самое дорогое для меня – счастье и спокойствие моей Маруси, поэтому я сидел, молчал и внимал каждому её слову. Вдруг вопрос родился в моей голове, и я на полном серьёзе спросил:
- Это ладно, там разберусь. Только как мне его узнать, красноармейца этого из продотряда?
- А я тебе его сейчас покажу! – спокойным тоном сказала ворожея.
Она опять произнесла это так обыденно, так запросто, что я на секунду усомнился в правдивости её рассказа. Но она в одно мгновение развеяла все мои сомнения, подозвав к своему «рабочему» столу лёгким кивком головы.
Я послушно подошёл. На столе стояла какая-то бадейка с водой. Вода была кристально чистой ровно до того момента, как колдунья не бросила в нее пучок какой-то сухой травы. Второй такой же пучок она тут же подожгла от горевшей на столе свечи и стала этим дымом окуривать бадейку с водой. От пряного запаха этой неизвестной мне сухой травы у меня закружилась голова, веки отяжелели, и мне захотелось присесть и уснуть.
- Не спи! - приказала она тихим голосом, но с волевой интонацией. – Смотри внимательно. Его лицо покажется в воде ровно на две секунды и исчезнет. Тебе надо не просто его рассмотреть, тебе надо его запомнить, чтобы там, в прошлом, куда ты вскоре должен отправиться, ты нашёл бы его и остановил. Я щёлкну пальцами и скажу «раз» - ты увидишь его в воде, щёлкну пальцами и скажу «два» - изображение станет отчётливее, на «три» всё исчезнет. Понял?
- Понял, - ответил я.
Больше никаких указаний и напутствий она мне не давала. Не медля ни минуты, она щёлкнула пальцами первый раз. В воде показался размытый лик человека. Он был виден неотчётливо, но настолько явственно, что казалось, что это фотография, как осенний лист упавшая на поверхность воды и качавшаяся на волнах, как маленький бумажный кораблик. Разглядеть лицо в первый момент было невозможно.
Она сказала «два», щёлкнув пальцами ещё раз, и я уже абсолютно чётко видел человека, убившего моего брата.
Это был молодой безусый паренёк лет двадцати, не больше, совсем юнец. Светловолосый, с белёсыми, почти незаметными бровями и такими же бесцветными ресницами. Простой русский паренек, каких тысячи на просторах нашей родины. За ту секунду, что я смотрел на его портрет, мне удалось заметить только одну особенность этого человека, точнее даже сказать, изъян – рассечённую шашкой правую бровь. Других примет, по которым я мог бы его наверняка опознать, не было.
Колдунья сказала «три», вновь щёлкнув пальцами, и всё вмиг исчезло.
Во время того обряда всё было так, как она и предупреждала до него, поэтому я не мог не верить тому, что творилось сейчас вокруг меня. Хотя если бы ещё вчера мне кто-нибудь сказал, что я пойду в дом к гадалке, я бы рассмеялся ему в лицо. А если бы сказал, что я буду пытаться проникнуть в прошлое, то ещё бы и плюнул в это самое лицо.
Но я поверил, поверил всему увиденному лично и всему сказанному ворожеей до этого. Сейчас меня интересовало только одно, и я не замедлил спросить об этом моего тайного проводника в прошлое:
- А как мне попасть в это самое прошлое?
- Тебе не просто надо попасть в прошлое, а именно в это день и в это место. С местом не ошибёшься, а вот со временем можешь переборщить. И тогда все твои потуги будут напрасны.
- Ну, что мне делать надо, научите! Как? Где?
- Слушай и запоминай! Над входом в Дом культуры железнодорожников есть часы. Ты их точно видел. Огромный циферблат во весь второй этаж и стрелки с облезлой от времени позолотой. Так вот, тебе надо найти возможность забраться во внутрь механизма этих часов. Он расположен в отдельной комнате на втором этаже Дома культуры. Проникнуть туда и перевести стрелки назад ровно на три с половиной оборота: ни больше, ни меньше, я всё просчитала. Там есть специальный рычажок. Как только ты сделаешь это, за огромной шестерёнкой увидишь маленькую узкую дверцу, в которую только боком протиснуться можно. Смело открывай и шагай туда.
Знай, если ошибёшься с количеством оборотов – «пролетишь» мимо или «не долетишь» по времени. Тогда придётся возвращаться и начинать всё по новой.
- А как мне вернуться потом из этого прошлого?
- Резонный вопрос умного человека! – искренне, как мне показалось, восхитилась мной ворожея. И дальнейшими своими расспросами и объяснениями очень удивила меня. – Помнишь лесок сосновый за вашим селом?
- Какой лесок? Это тот, куда по запруде пройти надо?
-Да!
- Конечно, помню. Всё детство за маслятами да свинухами туда ходили с братьями.
- А помнишь колодец в этом лесу?
- Помню. Устанешь, бывало, на «тихой» охоте, к нему напиться да умыться подходишь, - я отвечал на все её вопросы, как заворожённый, искренне удивляясь, откуда она знает малейшие подробности нашей прошлой деревенской жизни. - А что?
– Так вот, как только дело своё сделаешь, сразу в этот лесок беги. И в колодец этот прыгай.
Она увидела в моих глазах недоверие и страх и успокоила меня:
- Не бойся, не утонешь. Этот колодец – временной портал? – сказала она.
- Что? - переспросил я.
- Вход в прошлое и выход в настоящее, - объяснила колдунья, но мозг мой не мог всё это воспринимать ясно и без недоверия, хотя причин сомневаться в её правдивости у меня больше абсолютно не было.
Она замолчала, дав мне последние напутствия и предупредив об опасностях. Я тоже молчал какое-то время, пытаясь ещё раз закрепить в памяти теоретические знания моего будущего путешествия. Прокручивая в голове все её слова, я всё равно до конца не осознавал, как все мои действия будут выглядеть в реальной жизни, а не в теории.
Я, весь в своих мыслях, шагнул к выходу и услышал её голос, словно выстрел, прозвучавший мне в спину:
- И запомни: у тебя есть только завтрашние сутки, чтобы попасть в прошлое и вернуться из него, продлив свой род. Не успеешь за сутки, навсегда там останешься.
Дед замолчал. А я не понимал: его рассказ - это правда или вымысел, поэтому начал с недоверием:
- Дедунь! А что это сейчас было?
- Что? – не понял дед.
- Ну, вот этот твой рассказ. Извини, но это бред какой-то! – искренне недоумевал я, не веря дедову рассказу, но боясь его обидеть своим недоверием.
Дед ничего не ответил, а лишь от беспомощности и усталости от воспоминаний опустил голову.
Я не знал, как исправить ситуацию и, сделав вид, что поверил во все эти россказни, спросил:
- Ну, и что? Нашел ты этого красноармейца со шрамом над правой бровью?
- Нашёл, - спокойно ответил старик.
***
Вернувшись от гадалки домой, я был сам не свой: всё прокручивал в голове каждый шаг предстоящего мне путешествия, пытаясь продумать свои будущие действия до мелочей. Первую проблему я видел в том, как мне попасть на второй этаж в ДК железнодорожников и проникнуть в комнату, где находится часовой механизм.
Решение пришло с неожиданной стороны, как это часто бывает. В комнату вошла Маруся, в руках у неё была сложенная вдвое бумажка.
- Представляешь, нам сегодня в профкоме билеты дали на концерт. Артисты из областной филармонии приезжают. Какую-то зарубежную пьесу будут показывать про любовь, - сказала она, восхищаясь всем сразу: и бесплатными билетами, и постановкой на любовную тему.
- Ура! – закричал я, не скрывая радости, и, подхватив Марусю на руки, закружил её по комнате.
- Да тише ты, сумасшедший, уронишь! – испугалась Маруся.
- Неа, никогда! – с уверенность сказал я и поставил мою Марусю на ноги, чтобы она не переживала и не боялась.
Дед замолчал и по его умильной улыбке на старческом лице, испещрённом морщинами, я понял: он сейчас не здесь, он сейчас в своих воспоминаниях.
- Дедунь! – я попытался вывести его из дорогого ему прошлого.
- А? – очнувшись, удивлённо спросил он.
- Что было дальше?
- А дальше что? – дед задал вопрос сам себе. – Дальше мы пошли на спектакль в ДК, а там я улизнул из зрительного зала во время первого акта и проник в ту самую комнату, где находился часовой механизм. Сделал всё так, как велела гадалка, и, действительно, оказался в том самом лесу, куда пареньком ходил собирать грибы. Здесь всё мне было до боли знакомо: и эти вековые сосны, и это безоблачное синее небо, которое может быть таким только в детстве.
-Дедунь, - перебил я его, ловя себя на мысли, что меня потихонечку захватывает эта история всё больше и больше. – А каким ты там оказался? Ну, по возрасту? Тем двадцатилетним пареньком или уже солидным мужчиной?
- Мужчиной, не пареньком. Я оказался в прошлом, но в своём тогдашнем возрасте.
- А одежда? Как с одеждой? Она ведь была уже другой? Современной? - не унимался я.
- Ты знаешь, тогда не то, что сейчас. Вещи носились годами, десятилетиями, штопали, перелицовывали. Отличаться-то я, конечно, отличался, но не так, чтобы разительно: тёмный пиджак, брюки к нему тоже тёмные, да рубашка однотонная, неброская. Да, к тому же, я по селу-то так в открытую не ходил.
Я же в засаде сидел, на дороге, ведущей в село. Поджидал их, продотрядовцев этих.
- А оружие у тебя было, дедунь?
- Нет, Пашенька, не было. Нож я только с собой прихватил и верёвку. А ещё мне гадалка дала одну вещицу – небольшой кусок красной материи. Мне она не нужна, говорит, избавиться от неё хочу. А тебе она пригодится. И всё это мне, кстати, очень даже помогло. Сижу я, значит, в засаде, смотрю, едут. Я этого «своего» паренька сразу узнал: белобрысый, белёсый весь – ни ресниц, ни бровей, только шрам во всю правую бровь. Наверное, ещё бы чуть, и без глаза бы малый остался, подумал я.
Как увидел его, сразу взыграло ретивое, я к ним из кустов и вышел, хотя мыслей у меня, как с ними совладать, не было. Их трое да к тому же они с оружием. Я один без оружия. Нож против трёх винтовок – гиблое дело.
- Стой, стрелять буду! – крикнул один из красноармейцев и взвёл курок. Я услышал этот знакомый мне по Гражданской звук.
- Свой я, ребят, свой! – я назвал им номер нашей части, фамилию своего командира, сам себе удивляясь, что я это всё ещё помню. Что самое интересное, я, действительно, был для них свой.
- Так ваша часть в Мироновке стоит, а ты что тут шаришься? – недоверчиво спросил тот, что постарше, вероятно, он и был у них командиром.
- Так село это моё родное. К мамане с папаней на денёк отпросился, командир отпустил. До села-то вчера дошёл, глядь, а тут беляки засели. Вот и кукую в лесу, -лихо соврал я.
Я не знаю, откуда всё это родилось в моей голове, но получилось складно.
- И много их там, белых? – спросил их старший.
- Да человек десять, - я специально назвал такое число, чтобы у продотрядовцев не было желания атаковать их самим, а возникла идея идти за подмогой. Я сам им эту идею и подкинул.
- Нам, четверым, их, десятерых, не осилить. А вот, если бы за подмогой вы, товарищи, подскочили, вот это было бы дело. Только мне тут оставаться более нельзя, мне к вечеру в часть вернуться надо. А вы вон паренька своего белобрысого оставьте здесь в засаде, а сами за подмогой. Я ему лес покажу, место, где ждать вас. А сам к вечеру и уйду.
Всё получилось так, как я задумал: эти два дурня погнали за подмогой, а тот, из-за кого я и вернулся в прошлое, вот он, рядом со мной в двух шагах.
Мы пошли с ним в глубь леса, пытаясь, как я ему сказал, найти самое укромное место для засады. На самом деле я искал место потише и помрачнее, чтобы оно стало его могилой.
- И что, дедунь, ты его убил? – спросил я, боясь услышать ответ на этот вопрос.
- Можно сказать и так. Хотя убить его самолично, своими руками, я не смог, духу не хватило. Я всё-таки уже долго жил тогда в мирном времени. Я его в глухой лесной чащобе привязал к дереву с кляпом во рту. Не думал, что он выжил. Наверняка звери задрали бы.
Дед опять замолчал, окунувшись в горькие воспоминания.
Меня мучил один вопрос, и я его незамедлительно задал:
- Дед, а тебе родных своих тогда повидать не захотелось?
- Захотелось. И это-то меня чуть не погубило. Ну, думаю, не каждому в жизни выпадает в прошлое вернуться, - усмехнулся дед. – Что ж это я и на родителей не погляжу? И пошёл в село. Зашёл с заднего двора – мне же там все замки и все запоры знакомы. Залез на чердак амбара и наблюдаю.
Вижу, мамка на дворе бельё стирает, отец тут же косу отбивает. Смотрю, Петро с покоса возвращается, лошадь под уздцы ведёт, на лошади Колька да Стёпка радостные сидят. Короче, вот оно счастье. И страшно даже подумать, что кто-то это счастье одним выстрелом мог испортить.
Дед снова замолчал. Казалось, он пытается отдышаться. Как бегуну после определённой дистанции, нужен отдых, так и ему после своих воспоминаний нужно было перевести дух.
- Дедунь, ну и что дальше? – опять потревожил его я своими расспросами.
Он улыбнулся какой-то грустной, как мне показалось, улыбкой и сказал:
- Я ведь тогда чуть не остался там навсегда. До того мне там хорошо стало и тепло рядом с мамкой и папкой, что я время чуть не проморгал. А как опомнился, бегом в лес, к колодцу, и прыг туда.
- И оказался опять в этой комнате с часовым механизмом? – спросил я.
- Ты знаешь, нет. Я почему-то оказался возле нашей реки. Я потом даже подумал: вода взяла, вода и назад отдала.
Домой я пришёл под утро только. Маруся моя не спит, плачет.
Увидела меня, на шею бросилась. То обвивается руками вокруг шеи, то своими маленькими кулачками в грудь мне колотит, кричит:
- Ты где был? Я тут места себе не нахожу. А ты, а ты…
Она продолжала захлёбываться слезами и негодованием. А я молча подхватил её на руки и понёс из коридора в нашу спальню.
Я был уверен, что всё плохое уже позади. Так оно и было – через девять месяцев родился Андрей, папка твой.
Я тогда к гадалке с благодарностью пошёл. Она меня хорошо приняла, уже «проклятым семенем» не называла. Но предупредила, что это только часть пути, которую должен пройти наш род до третьего колена:
- И сын твой, когда поймёт, что не обойтись ему без посторонней помощи в этом деле, пусть в этот дом приходит. Меня уже на свете не будет, но будет моя дочь, она ему поможет.
- Спасибо Вам большое, - уходя, ещё раз поблагодарил я.
- И тебе спасибо! - вернула она мне благодарность.
- А мне-то за что? – удивился я.
- За кляп из кумача! У тебя свои счёты с прошлым, у меня свои, - загадочно ответила она. Я понимал, что она видит и прошлое, и будущее и всё знает про настоящее.
- Можно мне ещё спросить кое-что? – набрался храбрости я, чтобы спросить про того, «моего» белобрысого продотрядовца.
- Думаешь, есть ли на тебе грех душегубства? – прищурив глаза, спросила она. Но не стала ждать ответа. - Нет! Он и сейчас жив и здоров, тот, о ком ты спрашиваешь. Но самое интересное, знаешь, кто его тогда случайно нашёл, отвязал и спас?
- Кто? – замер я в ожидании её ответа.
- Твой брат, Пётр! – каким-то торжественно-ехидным тоном сказала она.
Такого ответа я никак не ожидал…
****Я шёл домой и думал. Думал про себя, про Петра, про Павла. Вот ведь как бывает: Петр сам, своими руками, спас от гибели своего убийцу.
В голове роилась куча мыслей, но я гнал их от себя.
Я подумал, что надо рассказать всё брату Павлу, они ведь так и жили с женой без детей. Но тот только отмахивался, обвиняя в бездетности свою жену. Даже завёл себе молодую любовницу на стороне. Думал, она ему родит. Но и там ничего не получилось. Потом с секретаршей своей спутался. Надеялся, что она, молодая да здоровая, приплод принесёт. Но не тут-то было! Всё пусто-пусто. Запил он страшно от этого. С хорошей работы слетел. С женой развёлся. А как узнал, что жена его бывшая замуж вскоре после развода вышла да родила, так совсем сник, съел себя поедом. Спился он, короче. От пьянки на тот свет молодым и ушёл.
- Ты никогда мне про это не рассказывал, дедунь? – задал я резонный вопрос.
- А что рассказывать? Чем хвалится-то, Паша? – грустно произнёс он.
- Дедунь, ну, если я родился, значит, и отцу моему пришлось что-то в прошлом исправить,- поинтересовался я.
- Да уж не без этого! Только ты своего отца знаешь – тугодум он у нас и молчун. Я до сих пор от него не слышал истории о том, что ему пришлось сделать, чтобы со второго колена Пересветовых проклятие снять. Но завтра он уже не отвертится. Завтра выходной. Вот я его попросил меня на могилу к Марусе, матери его, а твоей бабушке отвести. Он обещал. А ты с нами завтра увяжись, только один, без жены. Втроём поедем. А уж на могиле матери я его, валуха немого, разговорю.
- Дедунь, а зачем такие сложности, я не пойму? Зачем мне знать, что с ним происходило, если мне всё равно этот же путь самому проделывать?
- Ты должен знать, потому что это всё звенья одной цепи. Он тебя предостеречь может своим рассказом от ошибок. Этот разговор нужен тебя, внучок, - дед сказал это и мягко, и твёрдо одновременно.
На следующее утро мы втроем поехали на могилу к бабушке.
Дед начал разговор практически сразу же, как только автомобиль отца выехал из двора. Дед сел на заднее сиденье. Там ему было удобно из-за больной ноги, потому что её можно было свободно вытянуть, но главное, потому что он видел глаза сына в зеркале заднего вида.
Я сел рядом с отцом и всю дорогу молчал.
- Андрей, я намерен с тобой серьёзно поговорить. Настало время рассказать всё сыну, - настаивал дед.
- Что «всё»? – монотонно спросил отец, ни на минуту не отрываясь от дороги.
- То, как тебе удалось снять с себя проклятие нашего рода.
- Пап, ну ты же знаешь, я не люблю об этом говорить, - воспротивился было отец.
- Нет, Андрей, ты должен рассказать об этом своему сыну. Я правнуков хочу дождаться, хочу видеть, что род наш продолжается. Настало и его время к гадалке идти, - настаивал дед. – Тебе же гадалка тогда помогла, всё, что делать надо, растолковала. Сказала она, чтобы твой сын к её дочке пришёл?
- Сказала! – коротко ответил мой неразговорчивый отец.
- Вот, а чтоб он ошибок не наделал, ты ему расскажи, что тебе выполнить пришлось. Помнишь?
- Такое не забывается! – отец сказал это так, что мы с дедом поняли: он всё ещё под впечатлением тех событий. Но дорога не давала возможности спокойно вести разговор, поэтому отец попросил нас помолчать, пока мы не доехали до места.
Он продолжил рассказ уже на могиле своей матери.
И первой же фразой нас с дедом ошарашил:
- Я никогда ничего вам не рассказывал, потому что там, в прошлом, из-за меня погиб невинный человек?
Первый молчание прервал дед:
- Так, погоди туману напускать. Рассказывай всё с самого начала. С того момента, как я отправил тебя в дом к гадалке.
- Меня встретила её дочь, как ты и предупреждал, - начал отец. - Что-то там шептала, карты раскидывала. Карты не такие, в которые мы играем, картинки в них не дамы и валеты, а какие-то изображения природы, стихий. Людей на них нет. Тычет пальцем в одну карту и говорит: «Вот твой путь – через огонь». Смотрю, на карте этой и, правда, огонь нарисован, точнее объятый огнём дом. Смотрю на неё и спрашиваю, что, мол, мне, делать, объясните. А она и говорит, что, мол, сделать тебе надо, чего отец твой не смог. Если не получилось того красноармейца извести, надо сделать так, чтоб он не родился.
- А как же я это сделаю, - спрашиваю её в недоумении.
- Тебе огонь выпал, вот и действовать надо огнём! – коротко ответила она и тут же посоветовала. - Дом его подпали, когда он в нём один там останется. Вот тебе и решение всех ваших проблем.
Я, конечно, не был готов к таким решительным действиям, но всё равно спросил:
- А как мне попасть туда, в то место, ну, в их деревню?
- Знаешь, лесок небольшой на севере города?
-Да.
- Так вот ступай туда, тут рядом. Возле родника, на возвышении, разожги костёр. И ровно в полночь тебе надо через него перепрыгнуть в направлении с запада на восток. Разбежишься в три толчка и прыгнешь через огонь. Да смотри: перепутаешь направления – не в ту деревню попадёшь, а если с толчками ошибёшься – не в том времени окажешься.
Я спросил у неё, как мне вернутся обратно, она всё объяснила: так же через костёр. И рассказала, где его там развести надо.
Отец, мы не поняли, почему, замолчал.
- Ну, что замолчал, молчун несчастный! – нервничал дед. – Дальше рассказывай!
- Ошибся я с толчками этими. Два раза оттолкнулся вместо трёх. Не долетел я по времени. Он ещё не родился этот парнишка. Не было его ещё на свете. Деревня та. Вот дом их. А его ещё нет. Что мне делать, не знаю. Смотрю, женщина в избе одна хлопочет: то выйдет на скотный двор с ведром помоев, то воды принесёт из колодца. Одна. Больше нет никого. Зашла в дом и не выходит. Я подумал, что это мать его, этого белобрысого продотрядовца. Не знаю, что на меня нашло, думаю: ведь если её не будет, то и он не родится. Взял да и поджёг избу, а дверь доской какой-то подпёр.
Рассказывая это, отец трясся, как в лихорадке. Было видно, что каждое слово даётся ему с трудом.
- Подожди, - прервал его дед. – Но если он до сих пор жив, этот продотрядовец, значит, женщина эта, его мать, спаслась?
- Нет, эта женщина не спаслась,- отец трясся ещё сильнее, видно было, что эти воспоминания разрывают ему сердце.
- Как? Я точно знаю, что он после этих событий был жив.
- Эта женщина, которую я закрыл в доме, не была его матерью. Это была его старшая сестра.
Отец заплакал так искренне и так по-детски, размазывая кулаками слёзы по лицу.
Дед прижал его голову к своей груди:
- Бедный, ты мой, бедный! Это же сколько лет ты эту боль в себе носил, сынок?!
Так они стояли, обнявшись, и плакали оба. Тут у меня возник вопрос:
- Подожди, отец! Если он остался жив, тогда, то есть получается, ты не выполнил задание гадалки, и я не должен был родиться?
- Не выполнил задание, да. Но выполнил её просьбу - у неё тоже были счёты с прошлым. И я сделал то, о чём она меня попросила. Не могу сказать, что. Я дал ей обещание молчать. А она за это нашла возможность снять «мою часть» проклятия.
Мой строгий, неразговорчивый отец вдруг расчувствовался, обращаясь ко мне, сказал:
- Ну, сынок, теперь твой черёд к гадалке идти…
*****И я пошёл к гадалке.
Меня встретила молодая симпатичная девушка. Она была даже не молода, а юна – лет семнадцать-восемнадцать. Она смотрела на меня своими красивыми карими глазами, в которых читалась и житейская мудрость, и колдовская сила, и особая женская притягательность. Её пристальный взгляд меня испепелял. Я невольно сделал шаг назад.
- Боишься меня? – услышал я молодой чарующий голос.
- Нет, - соврал я.
- Бои-и-ишься! – растянула она это слово.- Я же вижу!
Вдруг, слегка повернув голову вправо, крикнула громко, явно желая, чтобы её услышали в соседней комнате:
- Мама! Вот и третий пришёл!
Я бросил взгляд на открывающуюся дверь. В проёме показался силуэт пожилой женщины. Она вышла из комнаты, опираясь на красивую самодельную трость, и изучающе посмотрела на меня.
- Похож! На отца ты своего очень похож, - вдруг сказала она, обращаясь ко мне. – Помог он мне очень. Надеюсь, и ты нам поможешь.
- А я-то думал наоборот: вы нашей семье помогли, а теперь вот и мне поможете, - осмелел я.
- Поможем! – практически в одно слово сказали мать с дочерью.
Жестом молодая гадалка пригласила меня к своему столу. Я покорно сел на пустующий напротив неё стул. Она словно превратилась в другого человека: строгого, опытного.
- Я всё тебе расскажу, что и как делать. Пришло время, узнать ВСЁ! – на слове «всё» она сделала особый акцент. - Слушай внимательно. Мы, ну, я имею в виду наш род, так же нуждаемся в вашей помощи, как и вы в нашей. Мы связаны с вами одним родовым проклятьем, от которого тоже хотим освободиться. Дело в том, что прабабка твоя, услышав, как муж проклинает их сыновей, пыталась отмолить это проклятие. И почти отмолила. Но вот именно что только «почти». Недолго думая, она пошла за помощью к местной ворожее, к моей прабабке. И та, не знаю, по какой роковой случайности, ведь опыта ей было не занимать, перетащила это проклятие на свой род, то есть на нас.
Я сидел и слушал, как во сне. Ещё подумал про себя: «Если бы нас сейчас слышал кто-нибудь из моих ребят из цеха, сказал бы, что все мы тут собравшиеся сошли с ума». Но я, знающий историю деда и отца, понимал, что ни они, ни я, ни эти несчастные, как оказалось, женщины, вовсе не сумасшедшие.
Потом в разговор вступила пожилая гадалка:
- Мы снимем это проклятие с третьего колена вашего рода – вы полностью освободитесь от него. Сила двух ведьм поможет. Но ты за это выполнишь нашу просьбу.
Она пристально смотрела на меня, точно пыталась понять по моим глазам, смогу ли я это сделать.
Разговор продолжила молодая ворожея, в то время как её мать не переставала пристально наблюдать за моей реакцией на каждое слово дочери:
- Мы долго думали с мамой, почему ни твой дед, ни отец не смогли выполнить, как нам казалось, самого оптимального, самого простого задания – извести этого продотрядовца, и наконец, поняли, что надо исправлять деяния не вашего рода, а нашего.
Мне эти слова ничего не поясняли. Она поняла это по моим глазам и продолжила:
- Тебе снова придётся вернуться в то время, но на неделю раньше, чем продотрядовец убил брата твоего деда. Вернуться и выкрасть из дома моей прабабки одну вещицу –деревянную ступку с фарфоровым пестиком. Вещица эта магическая, без неё не готовилось ни одно зелье. И если этого предмета не будет во время ритуала, моя прабабка откажет твоей в помощи. А значит, наш род будет свободен от проклятия. Брат твоего деда будет убит – здесь мы ничего не смогли изменить, хотя пытались дважды, ты, наверное, знаешь. Проклятие прадеда прозвучит, но будет смягчено молитвой твоей прабабки. А мы с мамой уже сейчас, в наше время, сможем провести обряд, чтобы освободить тебя и ваш род от этого проклятья навсегда.
Она замолчала на секунду и тут же спросила, не дав мне опомниться от всего сказанного:
- Согласен?
Я удивился сам себе: я настолько погрузился в эту тему, что стал жить в своих мыслях другой жизнью – прошлым. Дед был прав! Теперь, когда я знаю досконально его историю и историю моего отца, я по-другому воспринимаю действительность. И я удивил гадалок своим вопросом:
- А если ведьма, ну то есть, простите, Ваша прабабка, не откажет моей в помощи из-за пестика? Ну, а вдруг? Что тогда делать? Я так понимаю, эта третья попытка – последняя возможность освободить оба наших рода от этого ненавистного проклятия?
Я видел, что смутил обеих гадалок своим вопросом – на их лицах читалось сомнение в правильности своего плана.
Первой вышла из раздумий пожилая ворожея:
- У моей прабабки была ещё старая книга с заклинаниями. Прихвати-ка ты и её с собой, дружок! Чтоб уж наверняка!
- Хорошо! – ответил я так просто, словно речь шла о двух килограммах картошки. – Вопрос: как я должен попасть в прошлое?
- У тебя свой, особый путь – твоя стихия земля! Ты должен попасть в прошлое с помощью земли, - ответила молоденькая гадалка.
- И что мне надо делать с землёй? – спросил я, искренне не понимая значение её слов.
- Тебе ничего не надо будет делать. Мы сами проведём ритуал с могильной землёй, и ты окажешься в прошлом. Эта земля с погоста, где покоится прах моей прабабки. Ты не ошибёшься ни с местом, ни со временем, но тебя могут ждать трудности похлеще, чем выпали на долю твоих родных.
- А именно? – удивился я.
- Не забывай, они имели дело с обычными людьми, а тебе достаётся общение с ведьмой. Она будет видеть тебя наперёд, мысли твои читать. Поэтому ты должен всё делать скрытно и очень быстро, ты не должен попасться ей на глаза – развеет по ветру, если поймёт, зачем ты к ней пожаловал, - предостерегла меня молодая гадалка.
- А как мне назад вернуться?
- Не твоя забота! – безапелляционно и строго вставила своё слово в разговор пожилая ворожея. – Мы будем видеть все твои похождения. А вот помочь тебе в случае чего или подсказать мы не сможем. Как только ты найдёшь всё необходимое и будешь держать всё в своих руках, громко крикни одно слово: «Хоп!». И тогда мы мгновенно вернём тебя на место, в нашу квартиру. И помни: у тебя как всегда на всё про всё ровно сутки.
Мы обговорили с ними всё, как мне казалось, до мелочей: где стоит эта ступка, как она выглядит, где найти книгу и как её ни с какой другой не перепутать.
Я сел на стул в центре комнаты, и молодая ведьмочка начала обряд.
Она накрыла меня какой-то попоной, источающей удушающий запах нафталина. Стала бить меня по спине, крестообразно нанося удары то костяшками своих пальцев, то чем-то очень похожим на скалку, что-то при этом приговаривая. Тут же подключилась и её мамаша, завывая какие-то мантры или заклинания, явно не молитвы. Я всё слышал, чувствовал и понимал. И только когда, я почувствовал, как на мою попону они с двух сторон стали кидать что-то сыпучее, мне стало нехорошо, душно. И отключился я совсем, когда понял, что это что-то сыпучее и есть земля с могилы старой ведьмы.
Очнулся я в какой-то комнате. Стены бревенчатые. Потолок низкий. Окна занавешены. Травы пучками подвешены к какому-то железному крюку, вбитому в стену возле печки. Избушка Бабы-яги не иначе. Догадался посмотреть по углам, нет ли икон. Нет. Значит, я на месте.
Ещё лёжа на полу, я пытался обвести комнату глазами, чтобы понять, где может быть книга с заговорами и где ступка. Книгу я увидел сразу. Она стояла в правом углу на деревянной подставочке так, как стояла бы икона у добрых людей. А вот со ступкой произошла накладочка: их было две, две деревянные ступки и один пестик, тоже деревянный.
Я точно помню, как молодая ворожея говорила, что мне надо выкрасть из дома её прабабки «деревянную ступку с фарфоровым пестиком».
Две деревянные ступки не проблема – прихвачу обе. А где искать фарфоровый пестик? Хотя деревянный я тоже решил прихватить с собой. И аккуратно разложил по карманам украденные мной вещи. Только книгу засунул за пазуху.
Я стал шарить по полкам и под ними, но нигде не мог найти этого проклятого пестика.
Вдруг дверь отворилась, и я еле успел незамеченным спрятаться в проём между стеной и печкой. При этом мне открывался прекрасный обзор. Я видел всю комнату от входной двери и до печки, оставаясь при этом невидимым для чужих глаз.
В комнату вошла красивая статная женщина. Я удивился, как моя молодая ведьмочка была похожа на свою прабабку – одно лицо.
Она посмотрела вокруг себя, не заметив ничего необычного, взяла со стола большой, с крупную мужскую ладонь, колокольчик и лёгким покачивающим движением руки стала извлекать из него характерные звуки, на которые мгновенно сбежалось на удивление много котов.
Женщина расплылась в улыбке и стала гладить своих питомцев, чесать им за ушами, как добрая любящая хозяйка.
Кто-то из котов, пытаясь пробраться поближе к своей хозяйке, прыгнул на стол и опрокинул на бок массивный колокольчик. И тут я увидел, как ловко спрятала ведьма фарфоровый пестик – он служил колокольчику языком, с помощью которого тот издавал такую мягкую мелодию.
Я решил дождаться момента, когда она уйдёт или заснёт, чтобы беспрепятственно покинуть её жилище, прихватив всё нужное мне. И всё бы, вероятно, так и было, если бы в этот момент один противный рыжий кот не стал тереться об мои ноги, громко мурлыча при этом. Я пытался оттолкнуть его ногой, но всё без толку.
Ведьма, услышав его непрекращающиеся стоны, подошла поближе к нарушителю тишины и увидела меня. Наши глаза встретились. Уверен, она была напугана больше, чем я. Секунду буквально мы пялились друг на друга. Потом она, видимо, от неожиданности, присела на стоящий рядом стул, а я молниеносно кинулся к столу, схватил колокольчик и, громко крикнув «Хоп», как учили мои гадалки, застыл от страха на месте. Последнее, что я видел, это удивлённые глаза ведьмы из прошлого.
Сердце ещё бешено колотилось, когда я увидел перед собой лица двух моих сестёр по проклятию.
Они, не сговариваясь, расхохотались, взахлёб обсуждая мои воровские манеры и наклонности, подсмеиваясь надо мной.
Я же так и стоял, как парализованный, не смея произнести ни слова.
- Расслабься. Теперь уж точно всё закончилось! – приободрила меня молодая гадалка.
- И для вас, и для нас! – подтвердила пожилая.
- Ты иди домой, дружок! А мы своё дело начнём, как и обещали. С завтрашнего дня у тебя начнётся новая жизнь. И через девять месяцев жди пополнение в семье – двойня у тебя будет: девочка и мальчик, - обрадовала меня молодая гадалка.
- Только мальчика именем деда своего не называй, примета плохая – в честь покойника детей называть, - добавила пожилая.
- Почему в честь покойника? – воспротивился я.
Они молчали.
- Почему, говорю, в честь покойника, а? – не мог согласиться я, хотя и сам об этом думал и очень этого боялся.
Пожилая гадалка ушла в свою комнату, а молодая сказала мне тихо:
- Пойдём, я тебя провожу!
Через девять месяцев у нас с моей Машей родилась двойня - девочка и мальчик. А мой дед, мой любимый дед Иван Ильич Пересветов, не дожил до этого радостного события совсем чуть-чуть. Он умер вскоре после того, как моя жена сообщила всем нашим родным о своей беременности. Но умер счастливым, потому что знал, что род Пересветовых продолжается…
Автор K🅰MOZKA)