Почему так любят Паустовского?

Почему его книги неизменно вызывают чувство нежности, глубокой симпатии?
Почему радостное волнение вспыхивает в любой аудитории, едва упоминается это имя?
Можно по-разному ответить на этот вопрос:
его любят потому, что его произведения выразительны, полны чистоты.
Его любят потому, что он – художник с головы до ног, он артистичен, изящен.
Его любят потому, что его книги интересуют всех, потому, что по каждой строке, по каждой странице видно, что ему самому необычайно интересно писать – и это мгновенно передаётся читателю.
Но дело не только в этом.
Мало быть художником, мало умения выразительно, оригинально писать. Чтобы пробудить такую любовь, надо находить в человеческом сердце то самое светлое, что, может быть, давно забыто или потеряно в шуме времени, в сутолоке ежедневных забот.
Паустовский заставляет людей вспомнить о том, какими они были в детстве, как чиста была их юность. Он заставляет людей прислушаться к голосу собственной юности и оценить её снова и снова.
Паустовский принадлежит к старшему поколению нашей литературы, подошедшему к тому рубежу, с которого видно многое – и то, что совершено, и то, что ещё не начиналось.
И становится ясным, что почти ничего не пропадает даром, что жизнь писателя со всеми её тревогами, сомнениями, разочарованиями в конечном счёте направлена к тому, чтобы выразить себя до конца, отдать себя другим.
Это удаётся не многим.
Но есть среди нас счастливцы, которые работают не повторяясь, постоянно развиваясь, люди сильной, непреклонной души, подлинные властители дум, потому что их книги принадлежат всем поколениям.
Вениамин Каверин, 1962 год.
Подборка из высказываний мастера Паустовского, в которых природа равна психологии, пейзаж — человеку:
1. Глубочайшим образом люблю природу, силу человеческого духа и настоящую человеческую мечту. А она никогда не бывает крикливой… Никогда! Чем больше ее любишь, тем глубже прячешь в сердце, тем сильнее ее бережешь.
2. Не будем говорить о любви, потому что мы до сих пор не знаем, что это такое. Может быть это густой снег, падающий всю ночь, или зимние ручьи, где плещется форель. Или это смех, и пение, и запах старой смолы перед рассветом, когда догорают свечи и звезды прижимаются к стеклам, чтобы блестеть в глазах. Кто знает?
3. Люблю рассвет. Он прополаскивает душу.
4. А налево ― красный камень в траве. Смотри выше. Видишь желтый венчик? Это азалия. Чуть правее азалии, на поваленном буке, около самого корня. Вон, видишь, такой мохнатый рыжий корень в сухой земле и каких-то крошечных синих цветах? Так вот рядом с ним. Я увидел ящерицу. Но пока я ее нашел, я проделал чудесное путешествие по орешнику, красному камню, цветку азалии и поваленному буку. «Так вот он какой, Кавказ!» ― подумал я. ― Тут рай!
5. Мы выходили из дому очень рано и осторожно шагали по тяжелой мокрой траве. Тихими золотеющими пятнами светились среди темной, еще ночной листвы ветки ив, озаренные первым солнцем. В глухой воде плескались караси. Заросли кувшинок, рдеста, стрелолиста и водяной гречихи висели, казалось, над черной бездной. Таинственный мир воды и растений раскрывался передо мной. Очарование этого мира было так велико, что я мог просиживать на берегу пруда с восхода до захода солнца.
6. Затряслись от аплодисментов подвески на люстрах. Бальмонт поднял руку. Все стихли. ― Я прочту вам «Ворона» Эдгара По, ― сказал Бальмонт, ― Но перед этим я хочу рассказать, как судьба все же бывает милостива к нам, поэтам. Когда Эдгар По умер и его хоронили в Балтиморе, родственники поэта положили на его могилу каменную плиту необыкновенной тяжести. Эти набожные квакеры, очевидно, боялись, чтобы мятежный дух поэта не вырвался из могильных оков и не начал снова смущать покой деловых американцев. И вот, когда плиту опускали на могилу Эдгара, она раскололась. Эта расколотая плита лежит над ним до сих пор, и в трещинах ее каждую весну распускается троицын цвет. Этим именем, между прочим, Эдгар По звал свою рано умершую прелестную жену Вирджинию.
7. Внезапно, вырвавшись из тесного города, прокатился над головой гром. Ливень зашумел в деревьях. Я спрятался в пустой оранжерее. На полке стоял единственный газон цветущей пеларгонии, покрытой болезненным румянцем. Я потрогал этот забытый или нарочно оставленный здесь цветок. Он тянулся всеми листочками и венчиками к озону, к благодатным струям дождя, что лились на другие цветы-счастливцы, выставленные наружу. Я вынес цветок под дождь.
8. Тогда в Одессе мной завладела мысль о том, чтобы провести всю жизнь в странствиях, чтобы сколько бы мне ни было отпущено жизни — много или мало, — но прожить ее с ощущением постоянной новизны, чтобы написать об этом много книг со всей силой, на какую я способен, и подарить эти книги, подарить всю землю со всеми ее заманчивыми уголками — юной, но еще не встреченной женщине, чье присутствие превратит мои дни и годы в сплошной поток радости и боли, в счастье сдержанных слез перед красотой мира — того мира, каким он должен быть всегда, но каким редко бывает в действительности.
9. Порт был недвижим, как лагуна. Он потерял прямое назначение и превратился в садок для скумбрии и бычков, в излюбленное место престарелых рыболовов. Молы заросли овсом (от рассыпанного зерна) и пахучей желтой ромашкой. Причальные тумбы покрылись такой слоеной ржавчиной, что на них с трудом можно было прочесть литую надпись. Она сообщала, что тумбы эти изготовлены на одесском судостроительном заводе Беллино — Фендерих. На широких молах портовые сторожа разводили огороды.
10. Запомните, что каждому человеку надо понимать штормовые сигналы. И на море, и в собственной жизни. Во избежание непоправимых несчастий.