🍺Пьянство в России, традиция ли?

🍻
(будем рады вашему мнению по этому вопросу в комментариях).
В России пьянство и алкоголизм принято считать не только медицинской, но и острой социальной, психологической и юридической проблемой, имеющей глубокие исторические корни. Проблемой, которая в общественном сознании признается изначально присущей народу и едва ли не одной из национальных традиций. Тем не менее в отечественной историографии этому вопросу было отведено довольно скромное место. Первое обстоятельное исследование пьянства в России принадлежит И. Г. Прыжову (1827–1885), русскому историку, этнографу и публицисту. Он оставил большое научное наследие, и особую известность у современников получила его книга «История кабаков в России в связи с историей русского народа», изданная в Москве в 1868 г. При этом из трех написанных автором томов был напечатан только один, а два других Прыжов сжег, объяснив это тем, что «печатать теперь такую книгу – значит донести на народ, значит отнять у него последний приют, куда он приходит с горя...»
Выходит, пьянство, по мнению Прыжова, стало утверждаться в народной жизни после открытия Иваном Грозным царевых кабаков и было следствием целенаправленных действий государства по спаиванию народа: «…было насильственно навязано россиянам сверху и лишь затем расширенно воспроизводилось. Это происходило как в силу мощной системы “окабачивания” населения, так, для части последующих поколений, и в силу тяжелых социальных условий (пили “с горя”), и в силу появившихся обычаев, имевших не столь уж давние корни». Однако как И. Г. Прыжов, так и А. Л. Афанасьев – современный исследователь, разделяющий принципиальные положения Прыжова, – о тяжелых социальных условиях и появившихся обычаях практически ничего не пишут. В их понимании все беды России сводятся к бремени империи. А. Л. Афанасьев пишет: «Чем объясняется то, что при Иване III и Василии III проводились серьезные меры по ограничению употребления спиртного, а с Ивана IV было начато спаивание населения? ...Причины болезни общества обычно коренятся в самом обществе, а внешние влияния могут лишь усугублять ее течение. В данном случае введение кабаков явилось следствием превращения при Иване IV Московской Руси в государство-империю. ...Империя как бы медленно пожирает народ, на теле которого первоначально возникла. Главной причиной возникновения и дальнейшего развития государства-империи в России, как и в некоторых других странах (Древний Рим, Византия), был быстрый рост размеров страны. Присоединение (часто – завоевание) и необходимость удержания, освоения (“переваривания”) земель, населенных другими народами, требовали от правящих классов имперской политики. ...Империя нуждалась в средствах и, ничем не гнушаясь, черпала их отовсюду, в том числе и за счет расширения сети кабаков. Примечательно, что среди преемников Грозного в развитии кабацкого дела Прыжов особо выделял Петра I. ...Как и Иван IV, Петр получил печальную известность истощением народных сил. ...уже в наше время третьим в ряду великих кабатчиков стал И. Сталин. ...Итак, выкачивание с помощью водочного “насоса” средств из народа и соответственно его спаивание явились необходимым условием для содержания мощной армии, строительства и дальнейшего существования в России государства-империи». Казалось бы, постулаты Прыжова и вторящего ему Афанасьева не требуют доказательства, они очевидны. Но только на первый взгляд. Конечно, войны за создание империи требовали от народа жертв, но жертвы компенсировались вовлечением в хозяйственный оборот новых природных ресурсов, за счет которых Россия жила и живет сегодня. Конечно, водочная монополия пополняла казну, но одновременно подрывала жизненные силы народа и этим снижала доходы казны. Рассмотрение экономических параметров жизни общества интересно и важно, но выходит за пределы данного культурологического исследования
Итак, вся аргументация Афанасьева, вслед за Прыжовым, сосредоточена на окабачивании государством народа ради нужд империи. Если согласиться с тем, что спаивание народа государством действительно имело место, то есть это правда, то вся ли правда? Ведь для этого процесса – «спаивания народа» – необходимы были определенные предпосылки, предрасположенность людей. И нас интересует именно предрасположенность, то есть пьянство как культурный, а точнее, антикультурный феномен. Народное отношение к пьянству было двойственным: от понимания и прощения до категорического осуждения, это можно наблюдать по пословицам и поговоркам. Бесценным зеркалом народной жизни является «Толковый словарь живого русского языка» В. И. Даля. У В. И. Даля мы читаем: «народ наш не славится трезвостью». Однако пить, как известно, можно по-разному. Для начала отметим, что самостоятельного слова для самого крепкого спиртного напитка у Даля нет. О водке в словаре пишется немного, причем в статьях «Вода» и «Вино», где водка трактуется как синоним вина. Со своей стороны, Похлёбкин отмечает, что слово «водка» в значении спиртного напитка появляется в русском языке не раньше XIV и не позже середины XIX в., следовательно, оно возникло где-то между XIV и XIX вв., и только в словарях, изданных в конце XIX – начале XX в., слово «водка» встречается как самостоятельное, отдельное слово и уже в своем единственном современном значении – «крепкий спиртной напиток». В то же время в региональных (областных) словарях, отражающих не столько общерусский словарный фонд, сколько местные, областные говоры и диалекты, слово «водка» упоминается только в одном значении – в древнем значении «вода» (с уменьшительно-ласкательным суффиксом «к») – и совершенно не известно в значении «спиртной напиток». Такие данные, зафиксированные в исчерпывающем своде всех русских говоров, датируются серединой XIX в. (запись говоров в 1846–1853 гг.) и относятся к языку населения обширной территории к востоку и северу от Москвы (Владимирская, Костромская, Ярославская, Вятская и Архангельская губернии). Это обстоятельство отчетливо указывает на то, что слово «водка» в нынешнем значении в середине XIX в. имело распространение лишь в Москве, Московской, Курской, Орловской, Тамбовской губерниях и на Слободской Украине (Харьковщина, Сумщина), принадлежавших к тогдашним так называемым «хлебным районам», где первоначально было развито винокурение, и одновременно областям максимального закрепощения и эксплуатации крестьянства барщиной. Вернемся к Далю. Приводимые им пословицы и поговорки[19], а также его собственные комментарии показывают отношение народа к хмельным напиткам, с одной стороны, как к непременному элементу праздника, с другой – к пьянству как к антиобщественному явлению и болезни. Вино на двое растворено: на веселье и на похмелье (на горе, добавляет Даль). Вино вину творит. Не винить вино – винить пьянство. В статьях «Пить» и «Спивать» читаем: «ПИТЬ – напиваться, упиваться по привычке, страстно любить хмельные, пьяные напитки, пьянствовать. Пить мертвую, мертвую чашу – пьянствовать беспробудно, не помня себя. Пить запоем – болезненно, по временам, теряя на это время память и рассудок»; «СПИВАТЬ – пьянствовать безобразно, пристратиться к пьянству». Количество народных выражений, пословиц и поговорок, связанных с хмельными напитками, в «Словаре» Даля свидетельствует о глубоких наслоениях эпох и, в частности, показывает, что эти наслоения связаны в массе своей не с самыми крепкими напитками, а именно с пивом, медом, брагой. Самым крепким и древним из этих напитков является, как говорилось прежде, мед, только к меду у Даля примечание – «сказочн.». Больше всего поговорок у народа связано с пивом и брагой (полпивом), причем пиво (пивцо) вызывает позитивные ассоциации, а брага (бражка) – негативные. При этом Похлёбкин уточняет, что пиво первоначально означало всякое питье, а вовсе не рассматривалось как алкогольный напиток определенного вида в современном понимании. В X–XI вв. так называли всякий напиток, в XII–XIII вв. – всякий алкогольный напиток: сикеру, квас, ол, твореное вино – все это было в целом твореное пиво, или искусственно созданные самим человеком алкогольные напитки.
Праздник, веселье и душевный разговор у русского человека ассоциируются с пивом. Так, «пивной праздникъ, большой, один из тех, когда варят пиво миром …престольный». Варят и индивидуально, особенно после сбора урожая: В осень и у воробья пиво. В праздник: пиво вари, да гостей зови. Приходи в гости ко мне: у шабра какое пиво! Глядя на пиво, хорошо и плясать. Сколько пива, столько песен (или наоборот). По гостям и пиво (или: и брага). Пива не станет – тошней всего. То не мудрено, что пиво сварено, а мудрено, что не выпито! Пью и квас; а где вижу пиво, не пройду мимо. Сказал бы словцо, да уж выпито пивцо». Когда пьется пиво, люди головы не теряют: Доброе слово пива дороже. К пиву годится, а к слову молвится. Пиво пивом, дело делом, а шутка поди в чужую деревню! Пиво пьется свое (корчажное, домашнего варева), чужое чревато негативными последствиями: За чужое пиво принимать похмелье.
Хотя у Даля пиво может стоять в одном ряду с крепкими напитками, тяжелые последствия, о которых говорят пословицы и поговорки, относятся, скорее, к водке и вину, реже к меду.
Пословицы и поговорки ясно свидетельствуют, что если пиво русский человек пил преимущественно в радости, то крепкие напитки – с горя. Читаем у Даля: Без вина одно горе; с вином – старое одно, да новых два: и пьян, и бит. Хлеба нету, так пей вино. Терпи горе – пей мед. Отвага мед пьет и кандалы трет. Пьет пиво да мед и что его неймет! Мужик год не пьет, два не пьет, а бес прорвет – все пропьет. Пить горькую чашу – терпеть горе, несчастье, поясняет Даль. Пьют для храбрости: Напьюсь – никого не боюсь; просплюсь – и тени боюсь.
Об опричнине как антикультурном явлении, когда произошло неизмеримое падение ценности жизни, чести и имущества, писали так много, что на этом нет нужды останавливаться. Но Ливонская война как важнейший этап эволюции ментальности русского общества до сих пор практически не рассматривалась. Исключение составляет единственное совместное исследование Э. С. Кульпина и К. Петкевича, в результате которого ученые пришли к выводу, что Ливонская война была начальной фазой, продолжавшейся с перерывами более столетия, первой гражданской войны русского народа за выбор пути развития. В ходе любой гражданской войны в отличие от всех других войн происходит максимальная потеря экономических и культурных ценностей, падение морали. Наконец, в это время в природе разразился зревший с начала XVI в. экологический кризис, когда, согласно исследованию А. Каримова, на территории нынешней Московской области 95 % пашни было оставлено в перелог. Кризис вызвал резкое падение уровня и качества жизни, нищету, социальную и моральную деградацию, массовые миграции населения. Труд предков – нескольких поколений целинников – оказался напрасным. Люди, вынужденные покинуть свои нивы и дома, испытывали состояние стресса. Число средневековых бомжей – бобылей и бобылих – людей, лишенных работы, а потому семьи и крова, то есть ответственности за близких, за воспитание следующих поколений, за сохранение собственности, иначе говоря, лишенных важнейших сдержек аморального поведения, за полтора века (с начала XVI до середины XVII в.) в общей массе зависимого населения увеличилось с нуля до 25 %, а местами достигло 40–50 % населения. Истоки социально-экологического кризиса Флетчер видеть не мог, но социально-экономические следствия ему были очевидны. Прежде всего, он отмечает резкое (в три раза) снижение экономического потенциала и торговли страны, обремененность населения большими налогами, униженное состояние низших слоев общества и крайнюю бедность народа. Он, в частности, пишет: «вам случается видеть многие деревни и города, в полмили или в целую милю длины совершенно пустые, народ весь разбежался по другим местам от дурного с ним обращения и насилия». В отличие от жестко поддерживаемого порядка на улицах Москвы, зафиксированного 70–80 лет тому назад Герберштейном, Флетчер констатирует для Москвы и других городов полный беспредел на улицах: «здесь бывает множество грабежей и убийств». Флетчер писал также о нежелании народа работать, что не отмечали его предшественники, однако он еще не видел повального и безудержного пьянства, что заставляет предполагать, что такового в его время еще не было. От времени отъезда Флетчера из Московии до приезда Витсена (1664–1665 гг.) в Российское государство проходит 76 лет, или смена четырех демографических поколений. На половину этой эпохи приходится эпицентр социального и экологического кризиса – русская Смута, затем затяжная война с Речью Посполитой – продолжение Ливонской войны и Смуты. Именно после Смуты и войны с Польшей Витсен фиксирует беспрерывное пьянство дворянства, а в праздники – поголовное пьянство народа.
Итак, ответ на поставленные в статье вопросы, по итогам нашего рассмотрения, может быть таким. Трагическое совпадение по времени начала социально-экологического кризиса с изобретением водки повлияло на распространение алкоголизма в России. Пьянство как массовое социальное и культурное, точнее антикультурное, явление не всегда было характерным для русского народа. Более того, истоки и эволюция пьянства находятся в тесной связи и темпоральной корреляции с эволюцией социально-экологического кризиса XVI–XVII вв., который по своей тяжести практически не имеет прецедентов в мировой истории. С высокой степенью уверенности можно предположить, что пьянство, захватившее все слои населения, было, скорее всего, способом ухода не просто от тягот, но ужасов реальной жизни.
Автор: Кульпина Ю. Э.
Журнал: Философия и общество. Выпуск №2(46)/2007
Полная версия статьи тут: SocioNauki.ru›journal/articles/254219/