А когда ты с людьми, как понимать, кто из них искренен с тобой, а кому интересна лишь твоя публичная персона?  Как можно быть таким болезненно застенчивым и иметь столь огромный, не вместимый талант? 

Каково это – никогда не иметь отпусков, потому что музыка преследует тебя, и ты не знаешь покоя, пока не впустишь ее через себя в этот мир?  Каково это – репетировать часами, до изнеможения, потому что твой гений настолько огромен, что ты не можешь НЕ делиться им с миром? 

Каково это – быть суперзвездой в мире, где так много мрака?  Как тебе удается продолжать писать строки, которые освещают и атакуют этот мрак?  Как ты выживаешь, когда мрак восстает против тебя?  Теперь я понимаю, что это было призвание, – такое, к которому невозможно повернуться спиной, потому что ты – его раб.  О да, Майкл был призван.

И как жить полностью обнаженным перед публичным взором, зная, что для некоторых ты – всё, а для других – никогда не будешь достаточно хорош?  Как выстоять в лучах прожектора под названием «общественное внимание», являясь гигантской мишенью для оппортунистов? 

Как ты выносишь непрекращающееся поношение от беспринципных эксплуататоров, когда столь немыслимое обвинение даже не живет в твоем сознании, в твоем мире? Как ты приходишь в суд изо дня в день, чтобы снова и снова выслушивать, как они сдирают с тебя кожу, рвут на клочки твою индивидуальность, уничтожают твое существо? Как ты встаешь с постели по утрам? Как заставляешь себя одеться? 

И даже если ты признан невиновным, как ты примиряешься с самим фактом обвинения в невыразимых деяниях по отношению к детям, если ты всегда любил детей за их искренность, их невинность?  Как снова доверять после того, как кто-то завоевал твое доверие и оставил лучшую часть твоей души на полу в монтажной, а оставшийся низкопробный фильм назвал документальной лентой о твоей жизни? 

Как ты выдерживаешь атаку бешеного пса законодательной системы, старающегося уничтожить тебя?  От имени той самой законодательной системы, которая призвана защищать тебя. Как ты собираешь бесцеремонно расшвырянные осколки своей жизни?  И в процессе этого, и после, как ты вообще смотришь жизни в лицо?

Может быть, ты становишься затворником и ищешь средство притупить боль, забыть жестокость, снять усталость.  Может быть, ты хочешь забыть про мир на какое-то время.  Может быть, ты даже находишь одного-двух докторов, которые помогут облегчить боль, пока ты пытаешься залечить раны.  Можно ли возместить недостающие куски плоти, прожеванные теми, кто хотел урвать кусок? Как глубока рана?  Задела ли она твою душу?

Как ты всю жизнь выносишь мучительные оскорбления, грязь и ложь, которых слишком много, чтобы на все реагировать, и которым ты не позволяешь проникнуть в душу, потому что тогда они парализуют тебя?  Как ты не позволяешь им очерствить твое сердце?  Как ты выносишь комментарии о своем лице?  Господи, о лице!  О главном, что представляет тебя миру, позволяет выражать свое «я», сообщать свои эмоции. Как ты живешь с волчанкой – болезнью, которая разрушает твое тело, и витилиго – болезнью, которая навсегда метит твое лицо?  Лицо, которым ты зарабатываешь на жизнь.  Как ты проводишь всю жизнь под зонтами, если солнце губительно для твоей кожи?  И как делаешь выбор в пользу необходимой лазерной терапии, если от нее выглядишь еще светлее?  И потом, когда болезнь лишает твою кожу природного цвета, как ты переносишь обвинения в том, что предал свою расу? 

Как ты двигаешься по жизни, будучи объектом тысяч шуток и жестоких насмешек?  Как ты выживаешь без единого дня на солнце, без шумных игр на пляже?  Если бы только мы могли принять и полюбить тебя таким, каким ты был!  Если бы только мы могли обнять тебя и бережно коснуться твоего лица своими мыслями. Но мир нетерпим к недостаткам и несовершенству.  И ты ведь знал это, правда, Майкл?  Ты всегда сопереживал угнетенным, неполноценным, обезображенным – ты был к ним ближе, чем казалось всем нам.  Ты так хорошо скрывал это от нас.

Как объяснить миру, который слишком далек от невинности, что мальчишкам нравилось быть с тобой, потому что ты – легенда? Легенда необъятной величины, дающая им надежду в обуревающей их безысходности детства и юности, дающая им нечто неопределенное, к чему можно стремиться.  Да, они видят в тебе Питера Пена и поэтому любят тебя и хотят быть с тобой рядом.  Ты олицетворяешь собой ту незамутненную радость и изумление перед миром, которые, как они чувствуют, уже начинают ускользать от них.  Ту радость, которую мир с взрослением теряет, когда теряет наивность и умение просто верить. 

Как объяснить, что мальчишки общаются с тобой, потому что держатся за нечто эфемерное, невыразимое словами?  Но ты тоже знаешь, что это, и тебе хотелось бы, чтобы это осталось с ними немного дольше.  Как объяснить, что они боятся отпускать тебя – вернее то, что ты олицетворяешь, – потому что если отпустят, им придется столкнуться с безысходной реальностью, в которой им тоже не будет дела до этого будничного мира?  Неужели мы так давно вышли из детства, что не помним этого?

Как ты платишь за протезы и трансплантаты для детей – без огласки, в неизвестном госпитале в неизвестной стране – под бременем обвинений в умышленном причинении вреда детям?  Как ты продираешься сквозь ядовитые проклятия тех, кто не слышал, что тебя признали невиновным?  Или не услышал из-за своей собственной тени.

 Как ты справляешься с этим, когда тебе и в голову не пришло бы причинить боль маленькому ребенку, ведь ты сам дал зарок воплощать волшебство и чудо для «мальчишки» в каждом из них?  Всем нам в жизни приходится пережить эту болезненную рану – потерю невинности.  Была ли твоя невинность столь глубока, что ее пришлось искоренять такой ценой?  Что понадобилось столько мрака, чтобы заглушить свет, которым ты был?  Как ты вообще возвращаешься в Неверлэнд?  Наверное, никак.

О да, ты был эксцентричным, Майкл.  Оторванным от мира.  Как и большинство творческих гениев.  Да, ты шел по жизни под свой собственный марш – только потому, что тебе не нравился ритм и настроение этой планеты, на которую ты приземлился при рождении.  Да, ты был Питером Пеном во плоти, потому что этот мир оказался не тем местом, где ты мог жить, где твой хрупкий дух мог благодатно цвести.  Питер Пен для тебя был нормальнее, чем реальный мир. 

И все равно до самого конца ты пытался сделать этот мир лучше!  Ведь насколько проще было повернуться спиной к миру, который тебя не принимает!  И это было бы понятно.  Даже ожидаемо.  Но с другой стороны, ты ведь всегда был мастером неожиданностей.  Как это удалось тебе, Майкл, как получилось, что тебе так и не стало все равно?

Барбара Кауфман 17 мая 2013