Предыдущая публикация
Мы уехали на следующий день рано утром "Жалеть слишком поздно" часть 2
Маша прощаться не вышла.В автобусе обратно мы молчали. Петр делал вид, что читал газету, а я смотрела в окно и думала, что мы наделали? Как мы могли так поступить с собственной дочерью?
***
Дома без Маши было тихо и пусто, как в склепе. Я ходила по комнатам и не знала, чем себя занять.
На работе я говорила, что дочь отдыхает в специализированном санатории в Крыму. Коллеги сочувствовали, интересовались, не нужна ли помощь. Их искренность делала мне еще больнее, если бы они знали правду!
Петр вел себя так, будто ничего не произошло, но иногда по ночам я слышала, как он на кухне сидит, воду пьет или чай заваривает.
Мы не говорили о Маше. Совсем. Как будто у нас никогда не было дочери.
Copyright: Анна Медь 2025 Свидетельство о публикации. Копирование контента без разрешения автора запрещено
Раз в месяц Петр Иванович ездил к матери в деревню. Привозил оттуда короткие новости: «Все нормально. Чувствует себя хорошо. Врач наблюдает регулярно». Больше ничего. Никаких подробностей, никаких деталей. Я просила его передать Маше, что я по ней скучаю, что люблю ее, что жду возвращения.
Он кивал, но передавал ли мои слова – не знаю. Я очень на это надеялась, но спросить не решалась.
Зимой стало еще хуже. Длинные ночи, холод и снег за окном. Я часто плакала по ночам в подушку, чтобы муж не слышал. Думала о том, как Маша сидит в деревенском доме, как растет у нее под сердцем ребенок, как она готовится стать матерью.
Представляла себе, как ребенок шевелится у нее в животе – наш внук или внучка. Как Маша кладет руку на живот и разговаривает с ним. Какие песенки ему поет, какие сказки рассказывает. И как ей больно оттого, что она должна будет с ним расстаться.
Однажды ночью я не выдержала этих мыслей.
– Петя, – позвала я мужа тихо. – Ты спишь?
– Нет, – ответил он после паузы, и голос у него был усталый.
– А ты не думаешь, что мы поступаем неправильно? Что мы совершаем преступление?
Он долго молчал, а потом повернулся ко мне. В лунном свете я увидела его постаревшее, изможденное лицо.
– Каждый день думаю, – сказал он тихо. – Каждую ночь. Но что теперь изменить? Уже слишком поздно. Слишком далеко зашли.
– Нет, не поздно, – сказала я быстро, хватаясь за эту соломинку. – Можно все еще исправить. Можно забрать Машу домой, сказать, что она поправилась. А потом... Потом мы поможем ей растить ребенка. Скажем, что она рано вышла замуж, но потом потеряла мужа…
– Рая, – перебил меня Петр, и голос его стал жестким. – Ты не понимаешь, что говоришь. Сколько раз мне придется врать? Сколько документов подделывать? А если правда всплывет? Меня не просто уволят, под суд отдадут за подлог документов.
Я знала, что он прав, но надежда все равно жила во мне, как последний уголек в остывающей печи.
В феврале случилось событие, которое надолго выбило меня из колеи. Петр приехал из очередной поездки к матери мрачнее тучи.
– Что случилось? – спросила я, увидев его лицо. – Что-то с Машей?
– Плохо ей, – сказал он, снимая пальто. – Очень плохо. Врач говорит, могут быть осложнения при родах.
У меня внутри все похолодело.
– Какие осложнения?
– Может потребоваться кесарево, а в районной больнице нет хорошего оборудования.
Я в испуге стиснула кулаки и прижала к груди.
– Петя, может быть, привезем ее домой? Здесь врачи лучше, больница современная...
– И как ты это представляешь? – спросил он раздраженно. – Привезти беременную дочь домой? А что соседям скажем? Коллегам? В райкоме?
Я понимала, что он прав, но материнское сердце разрывалось от боли.
В марте Петр приехал из очередной поездки с известием, которого мы ждали.
– Родила, – сказал он коротко, не глядя мне в глаза.
У меня екнуло сердце.
– Мальчик или девочка?
– Девочка. Здоровая. Все прошло нормально, без осложнений.
– А Маша? Как она перенесла роды?
– Тяжело. Но жива, здорова.
Девочка. У меня есть внучка.
Через неделю Петр поехал еще раз. Привез документы об отказе от ребенка. Бумаги с печатями и подписями, где наша Маша отрекалась от своей дочери, где она заявляла, что не может и не хочет воспитывать ребенка.
– Все, – сказал он, кладя бумаги на стол. – Дело закрыто. Ребенка скоро увезут в детский дом в Калиновском районе. Маша может возвращаться домой через месяц-другой.
Но Маша не вернулась.
***
Петр к матери поехал в Березовку, чтобы наконец забрать Машу домой.
– А нет ее, сынок, – растерянно сказала старушка, встретив его на пороге. – Исчезла позавчера с утра и не вернулась. Ищу везде, спрашиваю у соседей – никто не видел.
Поначалу мы не особо волновались, думали, ей нужно было побыть одной, осмыслить произошедшее. Потом решили, что уехала в райцентр в больницу, где рожала. Может быть, хотела еще раз увидеть дочку, пока ее не увезли в детский дом.
Но дни шли, а Маши не было. Не было никаких известий, никаких следов.
Петр метался по всему району, обращался в милицию, в больницы, на автовокзалы. Но как он мог объяснить, что ищет? Что его дочь сбежала после того, как ее заставили отказаться от ребенка? Пришлось врать и тут, говорить, что у девушки помутился рассудок, что она не отдает себе отчета в поступках. На него смотрели с подозрением, отвечали неохотно.
Участковый милиционер, дядька усатый и недоверчивый, покачал головой, дал написать заявление, пообещал дать ориентировки по району. Но я видела в его глазах недоверие и подозрение. Он чувствовал, что рассказываем не всю правду.
Прошла неделя, две, месяц. Маша как в воду канула. Будто растворилась в воздухе.
Я больше не могла сидеть дома и ждать новостей. Взяла отпуск за свой счет и поехала в Березовку. Анна Сергеевна встретила меня со слезами на глазах.
– Виноватая я, Раечка, – плакала старушка. – Нужно было лучше смотреть за девочкой, не спускать с нее глаз. Но она такая тихая была, покорная. Думала, смирилась уже с тем, что случилось.
– Что она говорила перед тем, как уйти? – спрашивала я, хватаясь за любую зацепку. – Может, какие-то намеки были, куда она собирается?
– Ничего особенного, – качала головой Анна Сергеевна. – Только все про девочку спрашивала. Как ее назвали в больнице, в какой детский дом отвезут, кто будет воспитывать. А я ей: «Забудь, говорю, не мучай себя. Что было, то прошло». А она: «Как же забыть, бабушка? Это же моя дочка. Моя кровинушка».
Я искала везде, ездила по всем больницам, детским домам, автовокзалам и железнодорожным станциям в радиусе ста километров. Показывала Машину фотографию, спрашивала, не видел ли кто-то такую девушку. Но никто ничего не знал, никто ее не видел.
Петр злился на мои поиски и метания.
– Хватит уже! – говорил он раздраженно. – Сама ушла – сама найдется. Или не найдется. Мы сделали все, что мы могли. Больше от нас ничего не зависит.
– Все?! – кричала я на него, теряя контроль над собой. – Мы выгнали собственную дочь из дома!
– А что предлагаешь?! – кричал он в ответ. – Бросить работу, продать квартиру и бегать по всей стране в поисках? Она взрослая, восемнадцать лет исполнилось, пусть сама отвечает за свои поступки! Просто забудь! Нет у нас больше дочери!
Но я не могла так просто забыть. Не могла жить, не зная, что с ней случилось. Жива ли она вообще, или с ней произошло что-то непоправимое.
Иногда по ночам мне снилось, что она пришла домой. Стоит в прихожей, снимает пальто, улыбается:
– Мама, я вернулась. Прости меня.
Я просыпалась от этих снов и бежала к двери, но там никого не было. Только пустота и тишина.
Годы шли медленно и мучительно. Пять лет, семь, девять. Мы с мужем все больше отдалялись друг от друга. Он углубился в работу с головой, стал жестче, суше, бездушнее. Получил повышение, стал председателем горисполкома. А я... Я чувствовала, что не живу. Как будто вместе с Машей из дома ушла жизнь, и остались только пустые оболочки.
На работе я по-прежнему улыбалась детям, а сама думала, а где сейчас моя внучка? Растет ли она в детском доме среди чужих детей? Или Маша все-таки нашла способ забрать ее? Знает ли маленькая девочка, что где-то у нее есть бабушка, которая думает о ней каждый день?
В глубине души я надеялась на второе. Надеялась, что материнский инстинкт оказался сильнее страха, и Маша забрала свою дочь.
***
К 1983 году в стране многое изменилось. Не стало Брежнева, потом быстро сменилось несколько руководителей. Люди продолжали осторожнее высказываться, но в то же время появилось какое-то внутреннее напряжение, ожидание перемен. И у нас в семье что-то изменилось тоже.
Не сразу, постепенно. Петр, который всегда был образцовым партийцем, верным слугой системы, начал сомневаться. Не в системе – в себе. В том, что он делал все эти годы. В правильности своих решений.
Толчком послужил случай на работе. В горисполком пришла женщина, мать троих детей, просить помочь с жильем. С ее мужем произошел несчастный случай на производстве, она осталась одна с малышами.
Семья жила в коммуналке с кухней на шесть семей и вечно орущими соседями. Петр помог им получить отдельную квартиру, оформил пособие. А когда женщина плакала и благодарила его, он вдруг подумал, а где моя дочь? Есть ли у нее крыша над головой? Есть ли кому помочь ей, если она в беде?
Однажды вечером он сидел за столом. Вообще, он пил редко, только по большим праздникам или в особых случаях, а тут сидел и молча опрокидывал одну за одной.
– Что случилось? – спросила я, присаживаясь рядом.
Он посмотрел на меня мутными глазами.
– Сегодня проводили Семенова, – сказал он медленно. – Помнишь Семенова, главного бухгалтера из финотдела?
Я кивнула. Конечно, помнила. Тихий, аккуратный человек, всегда в пиджаке и галстуке, никогда не повышал голос.
– Так вот, – продолжал муж, наливая себе еще одну. – На похоронах его дочь подошла ко мне. Благодарила за то, что мы когда-то помогли ее отцу не попасть под сокращение штатов. А мне вдруг подумалось...
Он замолчал.
– У меня возникла мысль, а где моя дочь? Кто о ней позаботится, когда придет время? Будет ли вообще кому?
Я почувствовала, как у меня перехватило дыхание.
– Петя, – начала я осторожно.
Но он перебил:
– Знаешь, что самое страшное? Я даже не помню точно, как она выглядела в последний раз. Помню только тот вечер, когда она сказала нам о беременности. А остальное как в тумане.
Он помолчал, потом добавил еще тише:
– А может, ее уже нет? Может, мы ее погубили тогда своими словами, равнодушием, жестокостью…
Я не знала, что ответить.
– Если бы она вернулась, – сказала я осторожно, стараясь не спугнуть этот момент откровенности. – Если бы завтра постучала в дверь... Ты бы принял ее?
Петр долго молчал, смотрел в окно на ночной город. Потом медленно кивнул.
– Принял бы. И на колени встал бы перед ней. Попросил прощения за все. За то, что был плохим отцом.
Он закрыл лицо руками и закачался из стороны в сторону.
Эти слова дали мне надежду. Я поняла, что муж тоже страдает, тоже мучается от того, что мы сделали.
Но Маша не приходила. Не стучала в нашу дверь.
***
Август 1983 года выдался особенно жарким. Я шла с работы домой и решила зайти на центральный рынок – хотела купить помидоров к ужину. В такую жару хотелось чего-то свежего, легкого.
Рынок гудел, как улей. Колхозники из окрестных сел продавали овощи, фрукты, домашний творог и сметану. Покупатели торговались, выбирали товар получше, ругались из-за цен. Обычная рыночная толкотня.
Я остановилась у одного прилавка, где молодая женщина продавала огурцы и помидоры. Что-то в ее движениях показалось мне знакомым, может быть, манера держать голову или жест руки. Она нагнулась, завязывая пакет с овощами для покупателя, и я увидела ее профиль.
Сердце остановилось, а потом забилось так, что я подумала – сейчас упаду прямо здесь, на рынке.
Маша. Моя Маша.
Постарше, конечно. Загорелая от солнца и ветра, с коротко остриженными волосами. На ней было простое ситцевое платье в мелкий цветочек и стоптанные туфли на низком каблуке. Но это была она. Моя дочь, которую я потеряла десять лет назад.
Рядом с ней копошился ребенок. Девочка лет десяти, с длинными темными косичками, заплетенными в две косы. Она помогала матери взвешивать овощи, считала сдачу, раскладывала товар. И когда она подняла голову, чтобы ответить покупателю, я увидела знакомые карие глаза. Машины глаза. Мои глаза.
Моя внучка. Живая, здоровая, красивая.
Значит, они не отдали ее в детский дом. Маша забрала дочь и растила сама все эти десять лет.
Слезы застилали глаза, но я заставила себя идти вперед. Шаг за шагом, через толпу покупателей, через эти десять лет боли и раскаяния.
– Маша? – позвала я, когда подошла ближе.
Она подняла голову, и наши глаза встретились. На ее лице отразилось удивление, страх, потом что-то еще – злость? Боль? Я не могла разобрать всех эмоций, которые мелькали в ее взгляде.
Целая минута прошла, прежде чем я решилась продолжить.
– Ты живая, – прошептала я, и голос мой дрожал. – Господи, доченька, ты живая! Как я искала тебя! Как мучилась!
Маша молчала. Смотрела на меня, как на призрака из прошлого, которого не хотелось видеть.
Copyright: Анна Медь 2025 Свидетельство о публикации. Копирование контента без разрешения автора запрещено
1 часть https://ok.ru/mednoechti/topic/156938543384642
3 ЧАСТЬ https://ok.ru/mednoechti/topic/156939338205250
4 ЧАСТЬ https://ok.ru/mednoechti/topic/156939554539586
5 ЧАСТЬ https://ok.ru/mednoechti/topic/156939746953282
Он кивал, но передавал ли мои слова – не знаю. Я очень на это надеялась, но спросить не решалась.
Зимой стало еще хуже. Длинные ночи, холод и снег за окном. Я часто плакала по ночам в подушку, чтобы муж не слышал. Думала о том, как Маша сидит в деревенском доме, как растет у нее под сердцем ребенок, как она готовится стать матерью.
Представляла себе, как ребенок шевелится у нее в животе – наш внук или внучка. Как Маша кладет руку на живот и разговаривает с ним. Какие песенки ему поет, какие сказки рассказывает. И как ей больно оттого, что она должна будет с ним расстаться.
Однажды ночью я не выдержала этих мыслей.
– Петя, – позвала я мужа тихо. – Ты спишь?
– Нет, – ответил он после паузы, и голос у него был усталый.
– А ты не думаешь, что мы поступаем неправильно? Что мы совершаем преступление?
Он долго молчал, а потом повернулся ко мне. В лунном свете я увидела его постаревшее, изможденное лицо.
– Каждый день думаю, – сказал он тихо. – Каждую ночь. Но что теперь изменить? Уже слишком поздно. Слишком далеко зашли.
– Нет, не поздно, – сказала я быстро, хватаясь за эту соломинку. – Можно все еще исправить. Можно забрать Машу домой, сказать, что она поправилась. А потом... Потом мы поможем ей растить ребенка. Скажем, что она рано вышла замуж, но потом потеряла мужа…
– Рая, – перебил меня Петр, и голос его стал жестким. – Ты не понимаешь, что говоришь. Сколько раз мне придется врать? Сколько документов подделывать? А если правда всплывет? Меня не просто уволят, под суд отдадут за подлог документов.
Я знала, что он прав, но надежда все равно жила во мне, как последний уголек в остывающей печи.
В феврале случилось событие, которое надолго выбило меня из колеи. Петр приехал из очередной поездки к матери мрачнее тучи.
– Что случилось? – спросила я, увидев его лицо. – Что-то с Машей?
– Плохо ей, – сказал он, снимая пальто. – Очень плохо. Врач говорит, могут быть осложнения при родах.
У меня внутри все похолодело.
– Какие осложнения?
– Может потребоваться кесарево, а в районной больнице нет хорошего оборудования.
Я в испуге стиснула кулаки и прижала к груди.
– Петя, может быть, привезем ее домой? Здесь врачи лучше, больница современная...
– И как ты это представляешь? – спросил он раздраженно. – Привезти беременную дочь домой? А что соседям скажем? Коллегам? В райкоме?
Я понимала, что он прав, но материнское сердце разрывалось от боли.
В марте Петр приехал из очередной поездки с известием, которого мы ждали.
– Родила, – сказал он коротко, не глядя мне в глаза.
У меня екнуло сердце.
– Мальчик или девочка?
– Девочка. Здоровая. Все прошло нормально, без осложнений.
– А Маша? Как она перенесла роды?
– Тяжело. Но жива, здорова.
Девочка. У меня есть внучка.
Через неделю Петр поехал еще раз. Привез документы об отказе от ребенка. Бумаги с печатями и подписями, где наша Маша отрекалась от своей дочери, где она заявляла, что не может и не хочет воспитывать ребенка.
– Все, – сказал он, кладя бумаги на стол. – Дело закрыто. Ребенка скоро увезут в детский дом в Калиновском районе. Маша может возвращаться домой через месяц-другой.
Но Маша не вернулась.
***
Петр к матери поехал в Березовку, чтобы наконец забрать Машу домой.
– А нет ее, сынок, – растерянно сказала старушка, встретив его на пороге. – Исчезла позавчера с утра и не вернулась. Ищу везде, спрашиваю у соседей – никто не видел.
Поначалу мы не особо волновались, думали, ей нужно было побыть одной, осмыслить произошедшее. Потом решили, что уехала в райцентр в больницу, где рожала. Может быть, хотела еще раз увидеть дочку, пока ее не увезли в детский дом.
Но дни шли, а Маши не было. Не было никаких известий, никаких следов.
Петр метался по всему району, обращался в милицию, в больницы, на автовокзалы. Но как он мог объяснить, что ищет? Что его дочь сбежала после того, как ее заставили отказаться от ребенка? Пришлось врать и тут, говорить, что у девушки помутился рассудок, что она не отдает себе отчета в поступках. На него смотрели с подозрением, отвечали неохотно.
Участковый милиционер, дядька усатый и недоверчивый, покачал головой, дал написать заявление, пообещал дать ориентировки по району. Но я видела в его глазах недоверие и подозрение. Он чувствовал, что рассказываем не всю правду.
Прошла неделя, две, месяц. Маша как в воду канула. Будто растворилась в воздухе.
Я больше не могла сидеть дома и ждать новостей. Взяла отпуск за свой счет и поехала в Березовку. Анна Сергеевна встретила меня со слезами на глазах.
– Виноватая я, Раечка, – плакала старушка. – Нужно было лучше смотреть за девочкой, не спускать с нее глаз. Но она такая тихая была, покорная. Думала, смирилась уже с тем, что случилось.
– Что она говорила перед тем, как уйти? – спрашивала я, хватаясь за любую зацепку. – Может, какие-то намеки были, куда она собирается?
– Ничего особенного, – качала головой Анна Сергеевна. – Только все про девочку спрашивала. Как ее назвали в больнице, в какой детский дом отвезут, кто будет воспитывать. А я ей: «Забудь, говорю, не мучай себя. Что было, то прошло». А она: «Как же забыть, бабушка? Это же моя дочка. Моя кровинушка».
Я искала везде, ездила по всем больницам, детским домам, автовокзалам и железнодорожным станциям в радиусе ста километров. Показывала Машину фотографию, спрашивала, не видел ли кто-то такую девушку. Но никто ничего не знал, никто ее не видел.
Петр злился на мои поиски и метания.
– Хватит уже! – говорил он раздраженно. – Сама ушла – сама найдется. Или не найдется. Мы сделали все, что мы могли. Больше от нас ничего не зависит.
– Все?! – кричала я на него, теряя контроль над собой. – Мы выгнали собственную дочь из дома!
– А что предлагаешь?! – кричал он в ответ. – Бросить работу, продать квартиру и бегать по всей стране в поисках? Она взрослая, восемнадцать лет исполнилось, пусть сама отвечает за свои поступки! Просто забудь! Нет у нас больше дочери!
Но я не могла так просто забыть. Не могла жить, не зная, что с ней случилось. Жива ли она вообще, или с ней произошло что-то непоправимое.
Иногда по ночам мне снилось, что она пришла домой. Стоит в прихожей, снимает пальто, улыбается:
– Мама, я вернулась. Прости меня.
Я просыпалась от этих снов и бежала к двери, но там никого не было. Только пустота и тишина.
Годы шли медленно и мучительно. Пять лет, семь, девять. Мы с мужем все больше отдалялись друг от друга. Он углубился в работу с головой, стал жестче, суше, бездушнее. Получил повышение, стал председателем горисполкома. А я... Я чувствовала, что не живу. Как будто вместе с Машей из дома ушла жизнь, и остались только пустые оболочки.
На работе я по-прежнему улыбалась детям, а сама думала, а где сейчас моя внучка? Растет ли она в детском доме среди чужих детей? Или Маша все-таки нашла способ забрать ее? Знает ли маленькая девочка, что где-то у нее есть бабушка, которая думает о ней каждый день?
В глубине души я надеялась на второе. Надеялась, что материнский инстинкт оказался сильнее страха, и Маша забрала свою дочь.
***
К 1983 году в стране многое изменилось. Не стало Брежнева, потом быстро сменилось несколько руководителей. Люди продолжали осторожнее высказываться, но в то же время появилось какое-то внутреннее напряжение, ожидание перемен. И у нас в семье что-то изменилось тоже.
Не сразу, постепенно. Петр, который всегда был образцовым партийцем, верным слугой системы, начал сомневаться. Не в системе – в себе. В том, что он делал все эти годы. В правильности своих решений.
Толчком послужил случай на работе. В горисполком пришла женщина, мать троих детей, просить помочь с жильем. С ее мужем произошел несчастный случай на производстве, она осталась одна с малышами.
Семья жила в коммуналке с кухней на шесть семей и вечно орущими соседями. Петр помог им получить отдельную квартиру, оформил пособие. А когда женщина плакала и благодарила его, он вдруг подумал, а где моя дочь? Есть ли у нее крыша над головой? Есть ли кому помочь ей, если она в беде?
Однажды вечером он сидел за столом. Вообще, он пил редко, только по большим праздникам или в особых случаях, а тут сидел и молча опрокидывал одну за одной.
– Что случилось? – спросила я, присаживаясь рядом.
Он посмотрел на меня мутными глазами.
– Сегодня проводили Семенова, – сказал он медленно. – Помнишь Семенова, главного бухгалтера из финотдела?
Я кивнула. Конечно, помнила. Тихий, аккуратный человек, всегда в пиджаке и галстуке, никогда не повышал голос.
– Так вот, – продолжал муж, наливая себе еще одну. – На похоронах его дочь подошла ко мне. Благодарила за то, что мы когда-то помогли ее отцу не попасть под сокращение штатов. А мне вдруг подумалось...
Он замолчал.
– У меня возникла мысль, а где моя дочь? Кто о ней позаботится, когда придет время? Будет ли вообще кому?
Я почувствовала, как у меня перехватило дыхание.
– Петя, – начала я осторожно.
Но он перебил:
– Знаешь, что самое страшное? Я даже не помню точно, как она выглядела в последний раз. Помню только тот вечер, когда она сказала нам о беременности. А остальное как в тумане.
Он помолчал, потом добавил еще тише:
– А может, ее уже нет? Может, мы ее погубили тогда своими словами, равнодушием, жестокостью…
Я не знала, что ответить.
– Если бы она вернулась, – сказала я осторожно, стараясь не спугнуть этот момент откровенности. – Если бы завтра постучала в дверь... Ты бы принял ее?
Петр долго молчал, смотрел в окно на ночной город. Потом медленно кивнул.
– Принял бы. И на колени встал бы перед ней. Попросил прощения за все. За то, что был плохим отцом.
Он закрыл лицо руками и закачался из стороны в сторону.
Эти слова дали мне надежду. Я поняла, что муж тоже страдает, тоже мучается от того, что мы сделали.
Но Маша не приходила. Не стучала в нашу дверь.
***
Август 1983 года выдался особенно жарким. Я шла с работы домой и решила зайти на центральный рынок – хотела купить помидоров к ужину. В такую жару хотелось чего-то свежего, легкого.
Рынок гудел, как улей. Колхозники из окрестных сел продавали овощи, фрукты, домашний творог и сметану. Покупатели торговались, выбирали товар получше, ругались из-за цен. Обычная рыночная толкотня.
Я остановилась у одного прилавка, где молодая женщина продавала огурцы и помидоры. Что-то в ее движениях показалось мне знакомым, может быть, манера держать голову или жест руки. Она нагнулась, завязывая пакет с овощами для покупателя, и я увидела ее профиль.
Сердце остановилось, а потом забилось так, что я подумала – сейчас упаду прямо здесь, на рынке.
Маша. Моя Маша.
Постарше, конечно. Загорелая от солнца и ветра, с коротко остриженными волосами. На ней было простое ситцевое платье в мелкий цветочек и стоптанные туфли на низком каблуке. Но это была она. Моя дочь, которую я потеряла десять лет назад.
Рядом с ней копошился ребенок. Девочка лет десяти, с длинными темными косичками, заплетенными в две косы. Она помогала матери взвешивать овощи, считала сдачу, раскладывала товар. И когда она подняла голову, чтобы ответить покупателю, я увидела знакомые карие глаза. Машины глаза. Мои глаза.
Моя внучка. Живая, здоровая, красивая.
Значит, они не отдали ее в детский дом. Маша забрала дочь и растила сама все эти десять лет.
Слезы застилали глаза, но я заставила себя идти вперед. Шаг за шагом, через толпу покупателей, через эти десять лет боли и раскаяния.
– Маша? – позвала я, когда подошла ближе.
Она подняла голову, и наши глаза встретились. На ее лице отразилось удивление, страх, потом что-то еще – злость? Боль? Я не могла разобрать всех эмоций, которые мелькали в ее взгляде.
Целая минута прошла, прежде чем я решилась продолжить.
– Ты живая, – прошептала я, и голос мой дрожал. – Господи, доченька, ты живая! Как я искала тебя! Как мучилась!
Маша молчала. Смотрела на меня, как на призрака из прошлого, которого не хотелось видеть.
Copyright: Анна Медь 2025 Свидетельство о публикации. Копирование контента без разрешения автора запрещено
1 часть https://ok.ru/mednoechti/topic/156938543384642
3 ЧАСТЬ https://ok.ru/mednoechti/topic/156939338205250
4 ЧАСТЬ https://ok.ru/mednoechti/topic/156939554539586
5 ЧАСТЬ https://ok.ru/mednoechti/topic/156939746953282
И мы ждали. Терпеливо, не торопя события "Жалеть слишком поздно" часть 5
Радовались каждой Катиной пятерке, каждой Машиной улыбке, каждому дню, который мы могли провести вместе как семья.Конечно, не все шло гладко.
На работе у Маши возникли сложности. Директор магазина, въедливый мужчина средних лет, постоянно интересовался ее прошлым, намекал на странности в ее биографии.
– Где вы раньше работали? – говорил он подозрительно. – Есть справки, характеристики? И паспорт слишком долго восстанавливаете.
Маше приходилось повторять свою легенду, но она видела, что полного доверия у начальства нет.
Документы действительно оформлялись не так быстро, как хотелось бы.
– Понимаете, Петр Иванович, – объяснял работник паспортного стола, – дело деликатное и необычное. Паспорт восстановить можно, но нужны дополнительные справки. О смерти мужа, о лечении дочери в клиниках. И очень желательно найти свидетелей...
Свидетелей приходилось искать среди старых знакомых, упрашивать подтвердить, что Маша действительно была замужем…
Петр пришел с работы уставший и замерзший "Жалеть слишком поздно" часть 4
Вошел на кухню и замер.–– Я Катя, твоя внучка! – вдруг с восторгом выкрикнула девочка, буквально впрыгивая ему навстречу. – А ты… ну, ты ведь и правда мой дедушка, да?
– Здравствуй, внученька, – голос у Петра сорвался, охрип — то ли от волнения, то ли от неожиданной радости. — Правда.
Он медленно кивнул, и я, честно говоря, не могла не заметить: руки у него отчаянно дрожат. Будто вся его невидимая броня вдруг дала трещину. Катя на мгновение стала страшно серьёзной — задумалась, глянула на Петра пристальным взглядом из-под челки. А потом, не говоря ни слова, протянула ему клочок бумаги.
– Вот, это для тебя.
На листке был нарисован домик с красной крышей, а рядом – две женские фигурки большая и маленькая. Петр взял рисунок дрожащими руками.
– Спасибо, – прошептал он наконец. – Это самый дорогой подарок в моей жизни…
– А в школу ты ходишь? – спросил Петр, когда сели ужинать.
– Нет, – печально ответила Катя. – Мама говорит, что у нас нет нужных бумаг для школы. Но она меня учит дома. Я уже читаю хорошо и считаю до тысячи.
– Хочешь, завтра пойдем в книжный магазин? – предложил Петр, и глаза его загорелись. – Купим тебе учебники, сказки, раскраски...
– Правда? – Катя просияла. – А мама не будет сердиться?
– Мама ничего не узнает, если ты не захочешь рассказывать, – заверила я ее. – Это будет наш маленький секрет.
Перед сном я уложила внучку в Машиной комнате, которую все эти годы держала в том же виде, как дочь оставила. Те же книги на полках, те же плакаты на стенах, та же мебель. Только пыль вытирала регулярно да проветривала.
Девочка дернула ее за рукав платья "Жалеть слишком поздно" часть 3
– Мама, кто это? – спросила она тихо, но я слышала каждое слово.– Это... – Маша запнулась, потом выпрямилась и посмотрела мне в глаза. – Это моя мать. Твоя бабушка.
Девочка с любопытством посмотрела на меня.
– Катя, иди к тете Марусе, помоги ей морковку разложить, – попросила Маша дочь мягко, но настойчиво. – А мы с этой... тетей поговорим.
Девочка послушно убежала к соседнему прилавку, где пожилая женщина торговала морковью и свеклой. А мы остались наедине.
– Маша, – начала я, но она подняла руку, останавливая меня.
– Не надо, – сказала она жестко и требовательно. – Не говори ничего. Я знаю, зачем ты пришла.
– Нет, ты не знаешь. Я искала тебя десять лет. Каждый день думала о тебе. Мы с отцом...
– С отцом? – Маша усмехнулась, и в этой усмешке была горечь. – Тем, который выгнал меня из дома? Который заставил отказаться от ребенка? Он тоже вспомнил, что у него есть дочь?
– Он раскаивается. Мы оба раскаиваемся. Если бы ты знала, как мы мучились все эти годы...
– Мучились? – в голосе Маши появились насмешливые нотки. – А мне знаешь, каково было? В семнадцать лет остаться одной с ребенком на руках? Без денег, без документов, без крыши над головой?
Она говорила тихо, чтобы не привлекать внимание окружающих, но каждое слово хлестало меня, как хлыст. Мне было стыдно от ее слов как никогда в жизни.
Я долго не могла решиться написать эту историю "Жалеть слишком поздно" часть 1
Руки дрожат, когда беру ручку, а буквы в тетрадке расплываются от слез, но молчать больше нет сил. Десять лет, десять долгих, мучительных лет я несла этот груз.И только сейчас, когда жизнь дала мне второй шанс, понимаю, нужно рассказать правду. Всю правду, какой бы горькой она ни была.
Меня зовут Раиса Петровна Комарова. Мне сорок восемь лет, я заведующая детским садом номер семь в нашем районном центре, депутат райсовета третьего созыва. Муж мой, Петр Иванович, – заместитель председателя горисполкома, человек уважаемый, с безупречной партийной репутацией.
У нас была хорошая семья, можно сказать, образцовая. Была...
Следующая публикация
Комментарии 91
Зять прекрасный, он очень ее любит. Один из внуков уже сам родитель..
В жизни всё бывает..
Судить не берусь ни в коем случае но как же это страшно...
А девочка оказалась сильной духом хоть и молода совсем не бросила ребёнка и одному богу известно как она жила всё это время и сколько выстрадать ей пришлось и вынести тягот на своих детских плечах....
Умница девочка.....
Говорю не голословно ,была в их ситуации,но мы люди простые,кроме пересудов ничего и не было бы,но они меня совсем не беспокоили.Дочь надо было поддержать.