Муж какой-то дерганый с утра

То кофе сварит, то посуду помоет — все эти «приятные мелочи» в исполнении мужа, который обычно и нос не высунет из-за ноутбука по выходным, настораживали. Я уже начала проверять календарь, может, забыла про нашу годовщину? Но знаменательных дат не обнаружилось.

И вот когда я открыла холодильник, собираясь приготовить обед, Гена возник прямо за спиной. Я вздрогнула и выронила контейнер с салатом.

— Ой, ты меня напугал! — выдохнула я, собирая с пола помидоры черри. — Чего крадешься?

— Я не крадусь, Кать, — сказал муж, нервно теребя рукав рубашки. — Просто... Э-э-э... надо поговорить.

У меня внутри все сжалось. Когда мужчина начинает разговор с «надо поговорить», жди беды. Сколько раз я уже слышала эту фразу за двенадцать лет брака! И всегда за ней следовало что-то неприятное.

— Чего... случилось? — я выпрямилась, зажав в руке три спасенных помидорки.

— Ну, в общем... — Гена запустил пальцы в волосы, взъерошив их окончательно. — Мама с папой к нам едут.

Я застыла. Не то чтобы это было неожиданно, предки Гены наносили нам «государственные визиты» регулярно. Но обычно об этом договаривались заранее.

— Когда?

— В следующую субботу, — Гена старательно не смотрел мне в глаза. — Они уже и билеты на поезд купили. Приедут в одиннадцать утра.

Я почувствовала, как сердце начинает стучать где-то в горле. Тамара Ивановна и Владимир Павлович... в нашей квартире... на неопределенный срок.

— И... надолго? — мой голос предательски дрогнул.

— Месяца на два, — Гена произнес это так буднично, словно сообщал прогноз погоды на завтра. — У них там с крышей проблемы в доме, решили капитальный ремонт сделать. Я подумал, что вы с мамой наконец поладите, вместе время проведете...

— Два месяца?! — я не узнала свой голос.

— Катюш, это же мои родители!
На лице мужа появилось то выражение, которое я ненавидела больше всего — смесь обиды и упрека, словно я какая-нибудь бессердечная эгоистка.

— Что я должен был сказать? Нет, мама, моя жена вас не любит, поэтому живите на улице?

Я стиснула помидоры так, что один лопнул, брызнув соком на пол.

— Ты мог бы хотя бы спросить меня. Ты мог бы... Ну, я не знаю, Гена... посоветоваться?

— И что бы ты сказала? — он уже начинал злиться. — Все равно бы закатила скандал. А так хоть по факту.

— По факту? — я почувствовала, как внутри поднимается волна такой ярости, что в глазах потемнело. — Это мой дом, вообще-то! Мой тоже! И ты вот так просто, без единого слова...

— Ой, началось... — протянул Гена. — Может, чайку попьем? Поговорим спокойно?

— Поговорим?! — я швырнула помидоры в раковину. — Да о чем тут говорить, Геннадий? Они уже и билеты взяли!

— Ну да... — он вздохнул и поморщился. — Но я же предупредил тебя заранее, за шесть дней до приезда.

Я закрыла глаза и медленно досчитала до десяти. Какой смысл спорить? Свекровь уже собирает чемоданы, набитые советами, претензиями и недовольством. А я... Я для нее всегда была «холодной карьеристкой», «слишком гордой» и «не умеющей создать уют». Двенадцать лет этого всего. Двенадцать!

— Ты хоть понимаешь, — тихо произнесла я, — что это значит для меня?

Гена развел руками.

— Катя, ну они же старенькие уже... И вообще родители мои! Куда им еще идти?

— Да хоть в гостиницу! — выкрикнула я.

— На два месяца?! — Гена поджал губы. — Что люди скажут...

Я шумно выдохнула. Ну конечно. ЧТО ЛЮДИ СКАЖУТ. Вечная песня семейки Селезневых. Плевать, что жена превратится в прислугу, что в доме будет вечный контроль и критика. Главное, чтобы у людей не сложилось впечатление, что сын не почитает своих родителей.

— Ладно, — процедила я. — Но на этот раз я не собираюсь терпеть ее... шуточки!

— Да ладно тебе, — Гена попытался взять меня за руку, но я отдернула ее. — Ну мама иногда бывает резковата... Но она добрая. По-своему.

И тут я поняла, что хватит. Просто хватит. Еще два месяца ежедневных унижений от Тамары Ивановны при полной поддержке супруга, и я либо убью кого-то, либо окончательно превращусь в безвольную тряпку.

— Нет, — твердо сказала я.

— Что нет? — Гена непонимающе уставился на меня.

— Я не буду это терпеть, — я даже сама удивилась, насколько спокойно это прозвучало. — Ни за что. Достаточно.

***

Я стояла у подъезда, скрестив руки на груди, и чувствовала себя странно. Ни злости, ни страха, ни сомнений — ничего. Только какое-то спокойное оцепенение, словно я вдруг осталась одна посреди пустыни, никто не трогает, никто не дергает.

Мы с Геной продолжали спорить всю неделю. Я настаивала, что его родителям лучше остановиться в гостинице. Он уверял, что это глупости, ведь у нас есть лишняя комната.

Я предлагала снять квартиру поблизости — он говорил, что это выброшенные деньги. Ни к чему мы так и не пришли.

И вот в эту субботу я наблюдала, как такси подъезжает к нашему дому. Я прищурилась, разглядывая в боковом окне знакомый профиль свекрови, нос с горбинкой, сжатые губы, высокая прическа. Напротив нее — вечно хмурый Владимир Павлович с газетой в руках.

Гена выскочил из подъезда, на ходу застегивая куртку, и остановился рядом со мной.

— Только давай без сцен, — шепнул он, изображая улыбку. — Они устали с дороги.

Я не ответила. Просто продолжала стоять и смотреть, как машина останавливается, как хлопает дверца, как Владимир Павлович помогает жене выйти, поддерживая под локоть. Тамара Ивановна сразу обвела взглядом двор, поджала губы и что-то сказала мужу.

— Мама! Папа! — Гена подлетел к ним, обнял обоих, засуетился вокруг их сумок. — Как доехали? Не устали?

А я все стояла и думала, почему же раньше никогда не находила в себе силы сказать «нет»? Тамара Ивановна полжизни меня в нищету обращала своими шпильками и намеками. А Владимир Павлович... Этот сам ничего не говорил, да только всегда одобрительно посмеивался, когда благоверная его меня хлестала своими замечаниями.

— Катерина! — заметила меня Тамара Ивановна и поплыла навстречу, вытянув щеку для поцелуя. — Отлично выглядишь, прямо расцвела. Похудела? Или тон волос сменила? Что-то не пойму... А, свитер новый, я смотрю. Смелый выбор, согласна! Не каждая решится в таком фасоне ходить.

Гена пыхтел, вытаскивая из багажника чемодан. Потом второй. Они что, на полгода к нам перебираться собрались?

— Здравствуйте, Тамара Ивановна, — ровным голосом произнесла я, отступив на шаг назад. — Владимир Павлович.

Свекровь выждала секунду, потом опустила лицо и поджала губы еще сильнее.

— Ну что, пойдемте в дом? — бодренько предложил Гена. — Сейчас чай поставим, перекусим...

Родители двинулись к подъезду. Я осталась стоять на месте.

— Катя? — Гена непонимающе оглянулся. — Ты чего?

— Я никого не приглашала, — спокойно сказала я.
— Чего? — глаза мужа округлились, он поставил чемоданы и подошел ко мне ближе. — Ты сейчас это серьезно?

— Кать, ну ты чего? — подключился Владимир Павлович, густо покраснев. — Шутки шутишь?

Тамара Ивановна скривилась:

— Геночка, бери чемоданы и веди нас в дом. Катерина, видимо, решила поиграть в хозяйку. Но мы же все понимаем, не обязательно нас встречать, ты, наверное, устала на своей работе. Пойдем, я сама чайку сделаю...

И тут я поняла, что она просто идет напролом, как обычно. Не слушает, не слышит, просто продолжает гнуть свою линию. Словно я пустое место.

— Нет, Тамара Ивановна, — громко сказала я, и удивительно, но голос не дрожал. — Никто из вас никуда не пойдет. Я не давала согласия на ваш приезд на два месяца. Я не готова вас принимать. Тем более без предварительного обсуждения и договоренности.

Воцарилась тишина. Гена смотрел на меня так, словно я выросла на три метра. Тамара Ивановна замерла с приоткрытым ртом. Только Владимир Павлович все так же молча краснел.

— Ты... — начал Гена, и я видела, как у него дергается нижнее веко. — Ты не можешь!

— Могу, — ответила я. — Это мой дом. Я имею право решать, кто и на сколько в нем останется.

— Наш дом! — прошипел муж сквозь зубы. — И это мои родители!

Тамара Ивановна наконец пришла в себя и выступила вперед, как танк:

— Геночка, это что за цирк? Немедленно бери вещи и...

— И что, мамуля? — я посмотрела ей прямо в глаза. — Силой попрете мимо меня в квартиру, за которую мы с Геной выплачиваем в ипотеку? Туда, где я первый взнос вносила из своих сбережений? Или, может, ключи отберете?

— Катя! — рявкнул Гена, но я только подняла руку.

— Гена, хватит. Либо ты сам говоришь своим родителям, что им лучше остановиться в гостинице, либо... Но в любом случае в моем доме никто два месяца жить не будет без моего на то желания. А такого желания у меня нет.

Тамара Ивановна побагровела:

— Ты соображаешь, что ты делаешь, девочка? Мы приехали не к тебе в гости, а к сыну! Это его дом не меньше, чем твой!

— Вот именно, что не меньше, а не больше, — кивнула я. — И если обычно в семьях подобные вопросы обсуждаются, и никто никого не ставит перед фактом, то в нашей семье, видимо, есть свои правила. Что же, отлично. У меня тоже есть правила. И первое из них: никто не может появиться в моем доме на два месяца без моего согласия.

Эта фраза была настолько длинной и решительной, что я даже задохнулась.

Мы четверо стояли у подъезда, и прохожие уже начинали оглядываться на нашу скульптурную группу, окаменевшие родители, красный как свекла Гена и я с поднятой рукой, как статуя Свободы.

Борьба героев
Прошло немного времени.

Гена нервно ходил туда-сюда по комнате.

После моего «демарша» у подъезда он сам отвез родителей в ближайшую гостиницу. Вернулся поздно вечером. И вот теперь мы сидели, как два чужих человека, и молчали. Просто молчали. По-моему, Гена сам не ожидал от себя такого, как он мог оставить родителей в гостинице, когда жена такая... такая...

— Ты понимаешь, какой удар нанесла семье? — наконец спросил он.

Я подняла глаза. Гена стоял, опершись руками о спинку кресла, и смотрел на меня с таким выражением лица, что мне вдруг стало его жалко. Он же совсем растерялся, бедняжка. Всю жизнь угождал мамочке, а тут... вдруг свалилось на голову.

— Семье? — я не узнала свой голос, какой-то хриплый, чужой. — Какой еще семье, Гена?

— Нашей семье! — он стукнул ладонью по спинке кресла, и оно чуть не упало. — Нашей с тобой, моей и моих родителей! Господи, Кать, ну о чем ты вообще думаешь?

— О себе, — честно сказала я.

Гена застыл, хлопая глазами.

— Что?

— О себе, — повторила я. — Знаешь, Геннадий, раньше я как-то не замечала, но, оказывается, я всегда для всех вас была на последнем месте. Ты — маму на первое место, потом папу, потом себя, потом работу, а потом уже где-то там... меня. И в выборе занавесок для гостиной, и в выборе блюд на праздники, и... во всем вообще. Абсолютно во всем.

— Это неправда, — пробормотал Гена, но как-то неубедительно.

— Правда, — кивнула я. — И вдруг сегодня я поняла, что больше не хочу быть на последнем месте. По крайней мере, в собственной жизни. У тебя может быть мама на первом месте, это твое право. Но у меня — я.

Гена помолчал, сжимая и разжимая кулаки. Потом вдруг как-то сдулся, сел напротив меня и протянул:

— Ну и че теперь делать?

— Не знаю, — пожала я плечами. — Но я свое решение озвучила ясно, твои родители не будут жить с нами два месяца. Ни два месяца, ни два дня.

— Ясно, — процедил он. — А мое мнение тебя, значит, вообще не волнует.

— Твое мнение, — я поднялась с дивана, — ты высказал тем, что поставил меня перед фактом. Не спросил, не посоветовался, а просто поставил перед фактом. А теперь обижаешься, что я поступила так же.

Он смотрел на меня, и в его глазах читалось непонимание, обида и... страх? Да, пожалуй, именно страх, впервые за долгие годы нашей совместной жизни я не пошла на попятную, не прогнулась, не сказала:

— Ладно, пусть остаются, но потом мы это обсудим.

— Это твое последнее слово? — спросил Гена упавшим голосом.

Я кивнула.

Следующие дни превратились в какую-то нелепую войну. Гена часто уезжал по вечерам, понятно, что к родителям в гостиницу. Возвращался поздно, от него пахло «Шанель №5» — мамулиными духами. Он практически не разговаривал со мной, только по необходимости. Зато по телефону говорил подолгу, закрывшись в спальне. Нетрудно догадаться с кем.

Моя свекровь теперь ежедневно выкладывала в социальные сети фотографии номера в гостинице: унылые стены, простенькая кровать, окно с видом на стройку.

Подписывала многозначительно: «В гостях хорошо, а дома лучше. Но нас дома не захотели». И ставила эмодзи с плачущим смайликом.

А потом эти фотографии с теми же подписями начали приходить на телефон Гене. От его теток, дядек, братьев и сестер, двоюродных, троюродных — черт знает, сколько этих родственников у Селезневых. Гена получал десятки сообщений, и каждое со скорбным вопросом: «Ты что, сынок, не можешь матери помочь? Старики из-за ремонта без крыши над головой!»

Гена смотрел на меня волком. А я... Я утром просыпалась рано, варила любимый крепкий кофе, завтракала и уходила на работу.

Вечером возвращалась, ужинала, садилась с книгой или сериалом. Прудов слез не проливала, скандалов не устраивала, сковородкой не размахивала. В отличие от его родителей, я научилась уважать чужой выбор.

На работе я старалась не думать о нашей ситуации, но не могла не замечать, как изменился мой собственный подход. Появилась какая-то... внутренняя твердость. Уверенность. Раньше я часто отказывалась от перспективных проектов, потому что думала: «Ой, а что скажет Гена, если я буду задерживаться? А как его мама отреагирует, что я не успею приготовить на выходных праздничный ужин?»

А сейчас... взяла два новых проекта, и плевать.

Спустя неделю этой холодной войны Гена подловил меня на кухне. Я заваривала чай, когда он вошел, прислонился к дверному косяку и каким-то неуверенным голосом произнес:

— Кать, давай поговорим.

Я отставила чайник.

— Давай.

— Ну, в общем... это... — Гена запустил пальцы в волосы, жест, который всегда выдавал его неуверенность. — Может, мы как-то найдем компромисс? Ну, родители приезжают только на неделю, а потом я им сниму квартиру. А?

Я вздохнула.

— Нет, Ген. Я не хочу их видеть. Ни на неделю, ни на два дня. Сними им квартиру — и дело с концом.

— Вот, — сказал Гена, — сразу сними! А где деньги брать? На съем на два месяца?

— Из семейного бюджета, — пожала я плечами. — Это же твои родители. Попроси их тоже вложиться, раз уж им так важно быть тут.

***

На десятый день мне неожиданно позвонила коллега Марина. Мы были не очень близки, но относились друг к другу с симпатией.

— Кать, а ты в курсе, что Геннадий тут у нас в бизнес-центре сидит? В кафе на первом этаже? С какими-то пожилыми людьми...

У меня что-то екнуло внутри, но я старалась говорить спокойно:

— Ага, я в курсе. Это его родители. Они приехали на пару месяцев из-за ремонта в своей квартире.

— А-а-а, — понимающе протянула Марина. — Ясно! Просто я их уже третий день вижу, вот и удивилась... И ты, это... не обижайся, но твоя свекровь всем, кто проходит мимо, рассказывает, какая ты... Хм... жестокая. Что не пустила их к себе, они вынуждены жить чуть ли не на улице и каждый день сидеть тут в кафе, потому что в гостинице тесно и ужасно.

У меня внутри все похолодело. Они что, специально выбрали кафе в моем бизнес-центре? Чтобы... Чтобы вот это вот все творить?

— И она всем, — продолжала Марина, — показывает фотографии своего «убогого гостиничного номера» и слезно рассказывает, что могла бы жить в уютной светлой квартире, если бы невестка не была такой злыдней...

Я молчала. А что я могла сказать? Спасибо, Мариш, что предупредила? Или: «Да, моя свекровь — та еще змеюка?»

Но в итоге я выдавила только тихое:

— Спасибо, что сказала.

Вечером я подошла к окну и выглянула во двор. У подъезда стояла машина Гены. Я видела, как он освобождает место в багажнике. Сердце заколотилось быстрее.

Когда Гена вошел в квартиру, я уже ждала его в коридоре. Лицо у него было какое-то странное, решительное и одновременно жалкое.

— Собираешься куда-то? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Да, — коротко бросил Гена, проходя мимо меня в спальню.

Я проследовала за ним и увидела, как он достает из шкафа спортивную сумку и начинает методично складывать в нее свои вещи.

— К родителям? — спросила я.

Он не ответил, просто собирал вещи с таким видом, словно хотел сказать: «Все, ты меня достала».

— Гена, — тихо позвала я, — ты понимаешь, что это ловушка?

Он поднял на меня удивленный взгляд.

— Что?

— Ловушка, — повторила я. — Она проверяет, сумеет ли настроить тебя против меня. Сумеет ли заставить выбрать между мной и ею. Она никогда меня не принимала, потому что видела во мне соперницу. А сейчас просто проверяет, чья власть над тобой сильнее.

Гена вдруг швырнул сумку на пол и прорычал:

— Боже мой, Катя, ну кто так с родителями поступает? Я тебя не узнаю вообще! С каких пор ты стала такой... Такой...

— Какой? — тихо спросила я.

— Бессердечной! — выпалил Гена. — Я устал от твоих выходок. У меня давно была мысль снять им квартиру, но теперь... Они сегодня с утра застряли в лифте в этой гостинице, представляешь? Мама чуть не задохнулась!

Он вновь принялся укладывать вещи.

— Что ты делаешь? — спросила я, чувствуя, как внутри все холодеет.

— Переезжаю, — бросил Гена, не глядя на меня. — Временно. К ним в гостиницу. Пока не найду и не сниму им нормальное жилье. А потом... Потом видно будет.

Я молча наблюдала, как он собирает вещи. Это было странно — смотреть, как твой муж уходит, и ничего не чувствовать, только пустоту внутри.

— Может, это и к лучшему, — наконец сказала я. — Поживем отдельно и разберемся, что мы чувствуем друг к другу на самом деле.

Он остановился и бросил на меня удивленный взгляд.

— Чего?

— Просто... мне кажется, мы оба запутались, — пожала я плечами. — Ты живешь между мной и матерью, я — между тобой и собой... Может, стоит разойтись на время?

Гена смотрел на меня, словно видел впервые.

— Значит, так, — он глубоко вздохнул, — либо ты разрешаешь моим родителям жить здесь, либо я ухожу вместе с ними.

— Что, прямо совсем? — я все еще не могла поверить, что это происходит. — Навсегда?

— Да, — отрезал он. — Раз ты выбираешь свою гордость вместо семьи...

— Стоп, — я подняла руку, — давай сразу определимся. Моя семья — это я и ты. Твои родители — это твоя расширенная семья. Не надо передергивать.

— Нет, — замотал головой Гена, — семья — это мы все. Так было всегда.

Я вдруг поняла, что спорю с пустотой. Для Гены было немыслимо вырваться из этой схемы, проведенной в его мозгу с детства. Мама и папа — центр вселенной, все крутится вокруг них, все желания подчинены их желаниям. Мирозданию конец, если Тамаре Ивановне вдруг некомфортно.

— Хорошо, — кивнула я. — Решай сам.

Гена застыл с носком в руке, явно не ожидая такого ответа. Он думал, я буду рыдать? Умолять? Падать на колени?

— То есть... тебе все равно? — недоверчиво спросил он. — Я ухожу, а тебе плевать?

Что-то во мне надломилось.

— Нет, мне не плевать, — честно сказала я. — Но решать должен ты. И если ты сейчас выберешь родителей... Если уйдешь... я пойму, что этот брак закончился не сегодня. Он закончился давно, просто мы это не осознавали.

***

Я проснулась с ощущением странной легкости. Гена ушел вчера, хлопнув дверью. Вещей набил две спортивные сумки и гордо удалился к родителям в гостиницу. Хлопнул дверью так, что чуть стекло не треснуло.

И вот я проснулась одна в нашей постели, и окатило странное, почти неприличное чувство облегчения. Словно жила с тяжелым рюкзаком за спиной — и вдруг его сняли. Или как будто сдавала экзамен годами, и наконец все закончилось.

Я встала, потянулась и вдруг рассмеялась. Господи, как же спокойно!

Я приготовила себе вкусный завтрак, сходила на работу, вернулась вечером. В квартире было так тихо... так чисто... Я включила любимую музыку, которую Гена терпеть не мог, считал слишком депрессивной. Порезала фрукты для салата, налила бокал вина. И сидела, наслаждаясь тишиной.

Телефон не звонил. Ни Гена, ни свекровь — никто не беспокоил меня. Видимо, решили, что я сама одумаюсь и приползу на коленях просить прощения. Это было так... ожидаемо, что даже забавно.

С утра я навела порядок в доме. Убрала ВСЕ — каждый сантиметр, словно вычищала не только квартиру, но и душу от накопившегося мусора. И мне нравилась эта новая жизнь. Так прошла неделя.

А потом раздался звонок в дверь. Я застыла.

Это был Гена. Я знала, что это он, еще до того, как открыла дверь. За семь дней его отсутствия я вдруг поняла, что именно такое развитие событий было самым предсказуемым. Он просто хотел меня напугать и ждал, что я вот-вот сорвусь, позвоню ему с плачем, попрошу вернуться...

А я не стала. Ни разу даже не написала.

— Привет, — сказал Гена.

Вид у него был помятый, небритый. От него пахло… несвежей рубашкой. Он попытался улыбнуться.

— Можно войти?

Я отошла в сторону, пропуская его в квартиру. Он огляделся по сторонам, словно впервые видел наше жилище.

— Ты... как? — спросил Гена, присаживаясь на краешек дивана.

— Нормально, — честно ответила я.

— А я... Ну... это... — Гена почесал затылок. — Я тут подумал... В общем, я снял родителям квартиру. Неподалеку.

— Хорошо, — кивнула я.

— И они поняли, что нам нужно... побыть одним, — У него дернулась щека. — Так что, в общем... все налаживается, да?

Я смотрела на него и вдруг поняла, что мне нечего сказать. Совсем. Словно мы чужие люди, случайно оказавшиеся за одним столиком в кафе. Неужели это мой муж? Человек, с которым я прожила двенадцать лет? Строила планы, делила постель, засыпала и просыпалась?

Как это могло случиться, что теперь я смотрю на него и не чувствую ничего, кроме легкой жалости и усталости?

— Кать? — Гена подался вперед. — Скажи что-нибудь.

Я глубоко вздохнула.

— Знаешь, Гена... На самом деле, я все думала эту неделю. И поняла, что не хочу больше... так жить.

— В смысле? — его лицо вытянулось.

— В прямом, — пожала я плечами. — Я не хочу возвращаться к тем отношениям, которые у нас были. Я не хочу быть женой человека, которому его мать важнее, чем я. Который способен бросить меня, уйти из дома из-за того, что я не хочу, чтобы его родители жили с нами. Который ставит меня перед фактом, не спросив моего мнения...

— Подожди, — перебил Гена, — подожди. Я не ожидал, что ты так серьезно воспримешь... Я просто хотел тебя… Ну, встряхнуть.

— Ты не встряхнул, — покачала я головой. — Ты открыл мне глаза
— То есть... — у Гены задрожали губы. — Ты хочешь развестись?

— Да, — кивнула я. — Я подумала и поняла, что не хочу больше жить так, как мы жили раньше. А по-другому ты не можешь. Или не хочешь. Не знаю. Но в любом случае, я заслуживаю лучшего.

Гена сидел, опустив голову, и молчал. Потом вдруг поднял на меня глаза — в них было что-то такое, что раньше заставило бы меня дрогнуть, пожалеть его, обнять и сказать:

— Ну ладно, все хорошо, только не уходи...

Но сейчас я смотрела на него и чувствовала только усталость.

— Ты не можешь говорить это всерьез, — медленно произнес он.

— Могу, — сказала я. — И я абсолютно серьезна.

***

Развод прошел на удивление легко. Гена, конечно, сначала бушевал, кричал, даже швырял вещи. Но когда понял, что я не собираюсь менять решение, как-то сразу сдулся и стал покладистым.

Он ушел жить к родителям в квартиру, которую снял им, те действительно делали у себя ремонт, хотя и не такой срочный, как они представляли. Нашу квартиру мы продали, деньги поделили. Я сняла небольшую студию в центре.

Живу теперь одна. Я стала спокойнее. Не нервничаю по поводу того, что кто-то скажет или подумает. Не оглядываюсь на чужое мнение.

Иногда, конечно, накатывает грусть. Все-таки двенадцать лет — большой срок. Но потом вспоминаю, как Тамара Ивановна поджимала губы и говорила:

— Ну, Катюша у нас всегда с характером... Другим неуютно от этого бывает, да.

И сразу становится легче.

Copyright: Анна Медь 2025 Свидетельство о публикации. Копирование контента без разрешения автора запрещено