– Твоя жена живет здесь на моих условиях, – заявила моя свекровь Людмила Григорьевна

Моющее средство разъедало кожу рук, от запаха хлорки кружилась голова. Я терла пол, размазывая мокрой тряпкой разводы, и чувствовала, как боль разливается по спине. Ребенок хныкал в стульчике, но я не могла остановиться.

Если Людмила Григорьевна придет с огорода и увидит грязь – такое будет... Хотя все равно же начнется. Даже безупречно чистый пол она найдет как раскритиковать.

Я на секунду остановилась, выпрямилась, разминая затекшую спину. Как мы здесь оказались? Ах да, пожар. Тот проклятый пожар в общежитии, который оставил нас с Мишкой без крыши над головой. Артем тогда работал в Саратове, срочная командировка, вернуться не мог... Вот и согласилась я на это временное решение пожить у свекрови на даче, пока не решится вопрос с жильем.

– Танька! Мне до каких пор ждать, когда ты закончишь возиться?

Голос Людмилы Григорьевны, как всегда, звучал так, словно она обращалась к нерадивой ученице начальных классов. Педагогический опыт, что поделать.

– Почти все, – ответила я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Свекровь появилась в дверном проеме – грузная, с вечно недовольным лицом и пучком редиски в руках.

– Почти, – передразнила она. – Встань-ка, посмотри, что ты тут наделала! Видишь эти разводы? Ты хоть что-нибудь делать умеешь нормально?

Я молча взглянула на пол. Он блестел от чистоты, но Людмила Григорьевна всегда находила к чему придраться.

– Перемой. И ребенка покорми, орет как оглашенный. Хотя с твоим воспитанием...

Договаривать она не стала, фыркнула и ушла на кухню, громко хлопнув дверью. Я стиснула зубы так, что заболели скулы. Мишка действительно плакал, но не потому, что был голоден. Он маленький, все чувствовал – напряжение, неприязнь, страх, сковывающий меня каждый раз, когда свекровь входила в комнату.

Я взяла сына на руки, прижала к себе:

– Тихо, котенок, тихо, – шептала я. – Папа скоро приедет...

Артем приезжал только на выходные. Он словно не замечал этого кошмара, а может, просто не хотел замечать. Всякий раз, когда я пыталась заговорить о том, что происходит, он отмахивался:

– Перестань, мама просто строгая. Она ведь помогает нам. Постарайся наладить с ней контакт.

Помогает? Я снова опустилась на колени перед ведром с мыльной водой. Да, она дала нам крышу над головой. Но какой ценой...

– Без права голоса. Здесь я командую, – сказала она в первый же день.

Я тогда кивнула, благодарная за убежище. Но не думала, что эти слова станут приговором. А потом все превратилось в настоящий кошмар.

– Ты никчемная, – любимое слово свекрови. – Библиотекарша, только карточки перебирать и можешь. Вся в своих книжках. Хоть бы вязать научилась или вышивать.

– Но я весь день с Мишей, – вздохнула я, – он шустрый, глаз да глаз нужен. Книжку беру на полчаса в день, не больше.

– Вообще дурь все эти ваши книжки, – отмахнулась свекровь. – Вот сериалы – это да, особенно про любовь. А с тобой даже обсудить нечего. Что ты там опять мусолишь? Сборник анекдотов? Лучше бы открыла книгу о вкусной и здоровой пище хоть раз. Я ведь помню твой холодильник, одни полуфабрикаты.

– Я сама их готовила, – попыталась оправдаться, но тщетно.

– Уж, конечно, пельмени слепить, да кто угодно справится, – свекровь снова насмехалась. – Мой сын достоин лучшей жены. А не девочки из интерната, которую не научили быть благодарной.

Я молчала и терпела. Ради мужа, его спокойствия. Артем сейчас вкалывал на двух работах, пытался накопить на залог и аренду квартиры. Но его мать требовала деньги буквально на все, от еды до туалетной бумаги. Накопления таяли быстрее апрельских сугробов.

До пожара наша жизнь текла спокойно. Мы с Артемом познакомились пять лет назад в библиотеке, я работала там после интерната, он приходил за книгами по инженерному делу. Тихий, вдумчивый, немногословный... Но когда говорил, каждое слово было точным и весомым. Я влюбилась в его спокойствие, в то, как Артем слушал. В его руки – сильные, надежные.

Мы поженились быстро, почти без праздника. Свекровь на свадьбе поджала губы и произнесла единственный тост:

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, сынок.

Тогда я не придала этому значения.

Артем часто уезжал в командировки, а я ждала его в общежитии, которое нам выделили от завода. Обычная комната с общей кухней, но она была нашей. Мишка родился в два года назад, и мы были счастливы, пока не случился тот пожар. Общежитие признали аварийным, закрыли на ремонт. Неизвестно, надолго ли, можно ли будет вообще туда вернуться.

Дождь лил третий день. Земля раскисла, превратилась в скользкое месиво. Людмила Григорьевна стояла на крыльце и, прищурившись, смотрела на грядки.

– Надо картошку выкопать с дальнего участка, – она повернулась ко мне. – Мишку оставь в доме, не топчись с ним по грязи.

Я уложила сына, уже заснувшего после обеда, и вышла с лопатой и ведром. Дождь стекал за шиворот, пальцы немели от холода. Я копала методично, складывая картофелины в ведро, и думала о том, когда же Артем найдет нам жилье.

– Скоро, – говорил он каждый раз перед отъездом. А недели превращались в месяцы.

Земля под сапогами была скользкой, как каток. Я шагнула вперед, и нога поехала. Падение было быстрым и нелепым. Я приземлилась на бок, почувствовав резкую боль в ступне, и невольно вскрикнула.

– Что опять? – Людмила Григорьевна подошла, с неудовольствием глядя на меня сверху вниз.

Я попыталась встать, но ступня прострелила такой болью, что потемнело в глазах.

– Кажется, я... Подвернула ногу, – выдавила я.

– Театр устроила? – свекровь стояла, уперев руки в бока. – Ползай, картошка сама себя не выкопает.

– Но мне правда больно, – в глазах снова потемнело, дышать стало трудно.

– Симулянтка, – холодно бросила мне свекровь. – Как есть за чужой счет, так первая. А сделать работу, от тебя никогда помощи не дождешься.

– Это неправда, я… – мои слова были пропущены мимо ушей.

Свекровь уже скрылась в доме. Я осталась сидеть в грязи под дождем, ощупывая распухающую ступню. И впервые за все время поняла, что ненавижу эту женщину – глухо, бессильно, отчаянно.

А потом воткнула лопату в грядку и набрала номер коллеги Ленки. Она приехала и отвезла нас с Мишей в город в травмпункт. Там долго возились с рентгеном, отек был сильный. Наконец диагностировали перелом пальца, загипсовали и отпустили домой.

Теперь нога была в пакете, чтобы гипс не испачкать. Наступала я пока только на пятку.

Вечером, когда я, хромая, накрывала на стол, Мишка тихо сидел в углу с карандашами. Раньше он рисовал яркие каляки-маляки, а теперь его листы заполняли серые фигуры – люди без лиц, серые деревья, серый дом. Это заметил даже Артем, приехавший на выходные.

– Что с ним? – спросил он, кивнув на сына. – И что с твоей ногой?

– Упала, в травмпункте сказали – перелом, – я поставила тарелку с супом перед свекровью. – Мишка просто устал.

– Еще бы не устал, – громко вмешалась Людмила Григорьевна. – С такой матерью, которая только и делает, что страдания изображает!

– Ты что сказал?

– Я говорю... Может, хватит? Таня старается, а ты...

– А я что? – голос Людмилы Григорьевны поднялся на октаву. – Я пустила ее в свой дом! Я кормлю ее и этого ребенка! Она – пустое место, бездарная, ничего не умеет! Ты хочешь, чтобы эта лентяйка разрушила нашу семью? Ты же мой сын! Мой!

Последние слова она почти кричала. Мишка испуганно замер, карандаш выпал из его пальцев. Артем отвел глаза, весь его запал иссяк, и он снова стал прежним – молчаливым, уступчивым.

– Давайте просто поужинаем, – сказал он тихо.

В ту ночь я не спала. Лежала, глядя в потолок, и думала о том, что скоро сломаюсь окончательно. Не только сломанный палец болел, ныла душа. Мишка, мой маленький, светлый мальчик, становился все тише, все серее, все испуганнее. Я не могла больше обрекать его на это.

Утро было тихим и туманным. Я собрала немногие вещи в рюкзак, написала короткую записку: «Прости. Так лучше для всех».

Разбудила Мишку, одела его, стараясь не нарушать сон свекрови. Мы вышли из дома, когда роса еще покрывала траву серебристым ковром. Палец на ноге по-прежнему болел даже под гипсом. Но это было ничем по сравнению с тем, что творилось в душе.

– Куда мы идем, мама? – сонно спросил Мишка.

– В наше путешествие, малыш.

Дорога до железнодорожной станции заняла почти час. Я хромала, Мишка то шел рядом, то просился на руки. К тому времени, как мы добрались, силы почти оставили меня. Мы сели на скамейку под навесом, и я впервые задумалась – а что дальше? Куда идти? К кому?

У меня почти не было родных, только тетка в глухой деревне. Да несколько подруг по интернату, но они сами едва сводили концы с концами.

Коллега, что вчера возила в травмпункт, тоже жила со свекровью и двумя детьми. Денег мне сейчас хватило бы на пару дней в самой дешевой гостинице. А дальше? Ехать сейчас к тетке? Там ни работы, ничего, вымирающее село на пять пенсионеров, автолавка раз в неделю. А ребенку скоро в садик.

К полудню пошел дождь, мелкий, холодный. Мы поели пирожков, купленных на станции, пытались согреться быстро леденеющим на ветру чаем. Мишка прижался ко мне и задрожал. Я обняла его, чувствуя, как немеют от бессилия руки.

– Мамочка, я хочу домой, – прошептал сын.

– Скоро, малыш, скоро, – ответила я, не зная, где теперь наш дом.

Мы просидели так несколько часов. Дождь усилился, мы промокли насквозь. Тупое отчаяние овладело мной. Возможно, я совершила ошибку. Но мысль о возвращении вызывала такой ужас, что хотелось просто окаменеть.

Когда стемнело, на платформе появился Артем. Он шел сквозь дождь, растрепанный, без зонта, с лихорадочным блеском в глазах. Увидев нас, замер, а потом бросился к скамейке.

– Таня, Мишка!

Сын вскочил и кинулся к отцу. Я осталась сидеть, чувствуя странное онемение во всем теле.

– Зачем ты ушла? – Артем сел рядом, держа Мишку на руках. – Я искал вас весь день! Думал... Боялся...

– А зачем оставаться? – тихо спросила я. – Чтобы твоя мать окончательно превратила меня в половую тряпку? А наш сын вырос запуганным и задавленным?

Артем молчал. Дождь стекал по его лицу, и было не понять, плачет он или нет.

– Я снял квартиру, – наконец сказал он. – Поехали домой. В отдельную квартиру. Без нее.

Я смотрела на него, не веря своим ушам.

– Без нее?

– Да, я еще вчера нашел квартиру, не хотел радовать раньше времени. Не думал, что все так ужасно.

– А как же мама – просто строгая, она помогает нам? – горечь прорвалась сквозь усталость.

– Я был трусом, – он смотрел прямо. – Всю жизнь. Но когда вы ушли... Я понял, что могу потерять все по-настоящему важное. Прости меня, Таня, за то, что молчал так долго.

Он протянул руку, и после секундного колебания я ее приняла.

Прошел месяц. Наша съемная квартира была маленькой, но светлой. Две комнатки, крошечная кухня, никакой Людмилы Григорьевны. Артем ездил на завод, я нашла работу на полдня в детской библиотеке неподалеку.

Мишка эти полдня проводил в садике, уже неделю мы ходили туда почти без капризов. А еще сын снова начал рисовать яркими цветами. Свои каляки-маляки он гордо вывешивал на холодильник. Первый его рисунок на новом месте, три фигурки, держащиеся за руки, и солнце над ними, я спрятала в отдельную папку.

В тот вечер мы готовили пельмени. Мишка с важным видом раскатывал тесто, размазывая муку по всему столу, Артем чистил лук, а я делала фарш.

В дверь позвонили.

– Я открою, – Артем вытер руки и пошел в прихожую.

Мишка продолжал сосредоточенно работать с тестом, а я замерла, услышав знакомый голос:

– Здравствуй, сынок.

Стакан дрогнул в моих руках. Людмила Григорьевна стояла на пороге, сжимая в руках сумку. Она казалась постаревшей, поблекшей, но упрямства во взгляде не убавилось.

– Не пригласишь мать войти? – спросила она с нажимом.

Я не видела лица Артема, но по его напряженной спине понимала, он борется с собой.

– Мам... Сейчас не лучшее время.

– Да, а когда будет лучшее?! – тон ее голоса повысился до визга. – Месяц прошел! Ты выбрал жену вместо матери? Она сына от меня оторвала! Вы же никто без меня!

Мишка перестал раскатывать тесто, его глаза расширились от испуга.

– Ты унижала Таню. Я молчал, как дурак. Но теперь — нет. В нашей семье ты не главная, – голос Артема звучал спокойно и твердо. – Если хочешь видеться, придется принять наши правила. Без приказов, без оскорблений, без права командовать.

Людмила Григорьевна задохнулась от возмущения.

– Ты... Да как ты смеешь...

– Могу я закрыть дверь, мам? Нам пора… Пельмени нужно лепить.

– Нет, не можешь, я здесь буду решать, что и как произойдет, кому и когда уходить! – свекровь встала в дверном проеме, уверенная, что Артем уступит. – А эта… Пусть извинится, умоляет меня простить ее.

И он сделал это – тихо, но решительно закрыл дверь перед ее лицом. А потом прислонился к двери спиной и закрыл глаза. Я видела, как дрожат его руки. Этот поступок стоил ему многого. Я подошла и обняла его. Мой муж наконец сделал свой выбор.

Copyright: Анна Медь 2025 Свидетельство о публикации. Копирование контента без разрешения автора запрещено