Так и отвадила всех.

А Вероника, душа покорная, перечить не смела. Сначала вздыхала ночами в подушку, а потом и вздыхать перестала. Привыкла. Сердце свое, видно, в самый дальний уголок спрятала, на ключ заперла и ключ тот, поди, в речку выбросила.
Мать схоронила пять лет назад. Вся деревня думала: ну, теперь-то Вероника заживет. А она будто еще больше в свою скорлупу ушла. Дом, огород, да курицы - вот и вся ее жизнь. Ходила всегда в темном, не улыбалась почти, говорила мало, только по делу. Люди ее жалели, конечно, да только жалость - она ведь колючая, как репей. Никто к ней с душой и не лез. Так и жила - тихая, незаметная тень. Старая дева, как у нас за спиной шептались бабы. Не со зла, а просто по привычке.
А тут вдруг началось что-то странное. Я первая заметила. Пришла она ко мне как-то давление померить. Садится на кушетку, а я гляжу - платок на ней новый. Не серый, не черный, как обычно, а в мелкий васильковый цветочек. И так этот цвет ее глазам идет, что они из туманных вдруг ясными сделались, будто небо после дождя.
- Что это, Вероника Игнатьевна, - говорю, а сама манжету тонометра надеваю, - обнова у вас? Красивая.
Она вспыхнула, как девчонка, щеки залились румянцем, которого я у нее лет тридцать не видела. Руками затеребила краешек платка.
- Да так... В автолавке приглянулся. Старый совсем износился.
А я-то знаю, что старый ее платок еще лет десять носить можно. Да и давление у нее, обычно как у космонавта, сто двадцать на восемьдесят, а тут - сто сорок на девяносто. Сердце частит.
- Волнуетесь чего, Игнатьевна? - спрашиваю ласково. - Сердечко-то трепыхается, как птаха в клетке.
- От погоды, Семеновна, от погоды. Вон, тучи ходят, - и смотрит в окно, а на небе ни облачка.
Отпустила я ее с валерьянкой, а сама задумалась. Что-то с нашей Вероникой творится. А через неделю вся деревня уже гудела, как растревоженный улей. Вероника занавески новые на окна повесила! Не старые, выцветшие, а белые, кипенные, с кружевом по краю. И герань на подоконнике у нее зацвела огненными шапками.
Бабы на лавочке у магазина только и судачили.
- Ума, что ли, лишилась на старости лет?
- А может, наследство какое свалилось?
- Да какое наследство, у нее кроме кур да огорода отродясь ничего не было!
А разгадка-то рядом ходила. По той же улочке, что и Вероникин дом. Михаил Петрович. Болтун наш деревенский, тракторист бывший. Он лет десять как овдовел, жил один в своем домике, аккуратном, как игрушечный. Мужик он был непьющий, работящий, но молчаливый донельзя. Слово из него клещами не вытянешь. Поздоровается - и то хорошо.
И вот этот самый Михаил стал все чаще у дома Вероники прохаживаться. Пройдет раз, другой, на заборчик покосившийся глянет. А забор тот еще при отце Вероники ставили, совсем на ладан дышал. И вот однажды утром деревня ахнула: стоит у Вероники заборчик новый. Ровный, ладный, из свежих досочек.
Тут уж все всё поняли. Пришла ко мне Вероника снова, уже не давление мерить, а так, за травами какими-то. А сама вся светится. Стоит, перебирает пакетики с ромашкой да со зверобоем, а улыбку спрятать не может. И глаза у нее - два озерца, в которых солнце отражается.
- Ну, рассказывай, невеста, - говорю я ей по-доброму. - Чьих это рук дело заборчик твой?
Она опять зарделась, опустила голову.
- Да Михаила Петровича... Говорит, неладно, когда у хозяйки во дворе непорядок.
- И давно он за твоим порядком приглядывает?
И тут она рассказала, как все началось. Подошел он к ее дому с месяц назад. Она как раз из калитки выходила, а та в очередной раз, скрипнула так жалобно, так протяжно, на всю улицу. Он подошел, остановился, посмотрел на нее, потом на петли ржавые. Потрогал их шершавым пальцем.
- Скрипит… - сказал он своим тихим, хрипловатым голосом. Помолчал, вздохнул и добавил, глядя ей прямо в глаза:
- Тяжело одной, Вероника Игнатьевна? А она от этих простых слов возьми да и расплачься. Впервые за много лет. Стоит перед ним, взрослая женщина, а слезы из глаз градом катятся, и остановить их нет никакой мочи. Она и сама не знала, что столько слез в ней скопилось. А он не утешал, не хлопал по плечу, не говорил глупостей. Просто стоял рядом, большой, немного неловкий, и ждал, пока она проплачется. Дал ей время всю свою боль из себя выпустить.
Когда она немного успокоилась, утерла глаза краешком платка, он кивнул сам себе, будто что-то решил.
- Я завтра зайду. С масленкой, - сказал он просто. И ушел.
И пришел ведь. Не только с масленкой. Принес инструменты, петли новые. Снял старую калитку, возился с ней полдня, пока та не стала открываться легко и беззвучно. С того дня все и началось. Потом он ей забор поправил. Потом крыльцо подлатал, что совсем прогнило. Потом дров на зиму наколол - целую поленницу, высокую, ровную. И все молча. Придет, сделает дело и уйдет. А она ему то крынку молока на крыльцо выставит, то пирогов с яблоками напечет. И тоже молча. Они словами почти не говорили, им слова были не нужны. Они душами разговаривали.
И вот в конце лета, в теплый августовский вечер, когда в воздухе пахло яблоками и увядающей травой, они пришли ко мне в медпункт. Вместе. Он держал ее под руку так бережно, будто она была не из костей и плоти, а из тонкого фарфора. А она шла рядом, с прямой спиной, и в глазах ее было такое спокойное достоинство, что все бабы на лавочках языки прикусили и только молча смотрели им вслед.
- Мы это, Семеновна... расписаться решили, - сказал Михаил, глядя куда-то мне за плечо.
А Вероника просто кивнула и улыбнулась. И в этой ее улыбке было столько тихого, выстраданного счастья, что у меня у самой сердце защемило.
Свадьбу они не играли. Просто расписались в сельсовете и вечером собрали у себя за столом самых близких - меня позвали, да пару соседей. Стол был простой: картошка, соленые огурцы, грибочки, да пироги. Но давно я не сидела за таким светлым столом. Они сидели рядышком, Михаил и его Вероника, и нет-нет да и поглядывали друг на друга. И в этих взглядах было все: и нежность, и запоздалое признание, и обещание быть рядом до последнего дня.
Смотрю я на них, седых уже, с морщинками у глаз, а для меня они - самые красивые жених и невеста на свете. Потому что счастье их не юностью дадено, а жизнью заслужено. Вымолено долгими одинокими ночами, выплакано горькими слезами, выстрадано терпением. Такое счастье не сломается и не потускнеет.
Вот и думай потом, у каждого ли счастья свой срок? Кому-то оно дается в семнадцать, как буйный весенний цвет, а к кому-то приходит на закате лет, тихим и теплым светом осеннего солнца. А вы как считаете, дорогие мои, бывает ли у любви такое слово - «поздно»?
Если вам по душе мои истории, подписывайтесь на канал. Будем вместе вспоминать, плакать и радоваться.
Всем большое спасибо за лайки, комментарии и подписку. Низкий Вам поклон
Автор: Ваша Валентина Семёновна.
Блог: Записки сельского фельдшера
Делитесь, пожалуйста, понравившимися рассказами в соцсетях - это будет приятно автору 💛